Одиночество зверя - Пётр Самотарж

— Мы здесь достигли наиболее удачного соотношения цены и качества, — объяснил Худокормов, также обводя хозяйским взглядом скромное помещение. — Проходите, Пётр Сергеевич, присаживайтесь. Что вас привело в наши палестины?

Наташа действительно слышала и читала о Ладнове, неполными обрывками, без начала и конца — бывалый диссидент, сидел ещё при коммунистах, но до сих пор не нашёл покоя. Временами на него ссылался Худокормов, иногда его фамилия попадалась ей в Интернете или в книгах, она невольно воспринимала его как одного из деятелей отечественной истории, и внезапная личная встреча застала её врасплох.

Ладнов тяжело опустился на предложенный ему стул, вновь оглядел присутствующих и улыбнулся:

— Испугались? Думаете, призрак явился из небытия? Живой, я живой. Вот, решил познакомиться с новым поколением борцов. Не возражаете?

— Что вы, Пётр Сергеевич, мы рады вас видеть. Хотите чайку или кофе? Ребята, давайте прервёмся на время — гостя нужно принять по-человечески. Сообразите там что-нибудь, прикупите печенюшек у наших хозяев.

Ладнов громко засмеялся:

— Ну вот, в одну минуту дезорганизовал всю деятельность оппозиции. Я на такой убойный эффект не рассчитывал.

— Ничего страшного, Пётр Сергеевич, можно и прерваться на часок. Посидим, поболтаем, переймём опыт. Вы ведь поделитесь, я надеюсь?

Ребята пришли в себя и засуетились, украдкой бросая любопытные взгляды на необычного гостя. Тот продолжал балагурить, адресуя шутки не одному только Худокормову, но и всем присутствующим. С неослабевающим интересом он разглядывал активистов, обстановку неуютного помещения и оборудование, подмечал всё новые и новые подробности, делал мысленные заметки и сопоставлял со своим советским опытом диссидентства.

— Занятный тип, — шепнул Лёшка Наташе. — Тиль Уленшпигель в старости. Ты его читала?

— Нет, — честно ответила та. — А что он написал?

— Много чего. Мемуары, гора публицистики. Неуёмный темперамент, бескомпромиссная натура. Когда в КГБ ему предложили выбрать между эмиграцией и тюремным сроком, выбрал второе. Ты бы так смогла?

— Откуда я знаю? Разве можно заранее судить о себе?

— Наверное, нельзя. Но многие из тех, кому предлагали такую же альтернативу, предпочли уехать.

— Ты ведь не собираешься их осуждать за желание выжить?

— Нет, не собираюсь. Но вот Ладнов сел, вместо прогулок по Парижу или Нью-Йорку. Сел за слова, а не за преступление. Ведь к тебе тоже могут однажды придти и сказать: либо назови чёрное белым, либо увидишь небо в клеточку. Ты когда-нибудь думала об этом?

— Не думала. Зачем пугаться раньше времени?

— Почему раньше времени? Люди уже сейчас сидят, всего лишь за участие в демонстрациях. Даже Авдонин сидит, а у него ведь возможностей для защиты больше, чем у любого из нас. Ни у тебя, ни у меня бригады адвокатов не будет. Для Покровского всё просто: главное организовать метателей булыжников пролетариата в полицию, а кого вместо них посадить — вопрос отдельный. Думаю, мы с тобой в проскрипционных списках пока не значимся, но кто знает! На карандаш нас наверняка уже взяли.

— Ты думаешь? — насторожилась Наташа. — По-твоему, у ФСБ нет более важных занятий?

— Это и есть их главное занятие. Антитеррористическая деятельность — лишь повод для бессудных репрессий. Периодически объявляют об уничтожении якобы организаторов того или другого взрыва, но кто знает, кого там ликвидировали на самом деле, если суд не состоялся? Нам предлагают верить на слово, а на каком, собственно, основании? После всех беззаконий мы почему-то всё ещё должны полагаться на безгрешность спецслужб! За кого они нас держат?

— Ладно, успокойся. Я тебе не ФСБ. В тебе столько нерастраченного пыла! Ты не пробовал заняться актёрством?

— Не пробовал, — обиженно буркнул Лёшка и опустил голову.

Наташа осадила себя и подумала собственных несовершенствах. Участвуя в акциях «Свободной России» и ночуя время от времени в изоляторах, она не задумывалась об опасности настоящего тюремного заключения. Литературные впечатления она получила в основном из «Графа Монте-Кристо» и «Архипелага ГУЛАГ», и теперь пыталась основать на них собственные фантазии. Каково это — утратить свободу? Сможет ли она идти к цели, зная о неизбежности тюрьмы? Перед мысленным взором встали глухие металлические ворота, виденные по телевизору, ряды колючей проволоки, мрачные камеры с зарешеченными окошками под потолком. Люди и там живут, но добровольно согласиться на такую жизнь ради принципа?

— Лёня, ты каким образом это помещеньице выбил? — неожиданно спросил Пётр Сергеевич.

На стол перед ним уже поставили чашку кофе, вазочку с печеньем и конфетами, вокруг потихоньку собирались все, оставляя свои дела ради перекуса и хорошего разговора. Передавали друг другу через головы соседей чашки и стаканы, тарелки и блюдца, выясняли предпочтения, комната наполнилась негромкими голосами.

— По знакомству, — объяснил Худокормов. — Приятель арендует магазин, и на нас оформил субаренду для проформы.

— Уютно у вас здесь. Главное — несколько выходов. Всю жизнь в любом новом месте первым делом обращаю внимание на пути возможного отхода.

— И часто случалось ими воспользоваться?

— Пару раз приходилось. Тут ведь какая особенность — мы нисколько не сомневались, что находимся под колпаком, и соответственно себя вели. Понимаете, с определённого момента самая обычная повседневная жизнь, с походами в продмаг и к стоматологу, превращается в род подпольной деятельности. Можно ведь не просто сходить за хлебом, а навести «хвост» на ложный след, создать впечатление, будто идёшь на конспиративную встречу, заодно впечатлить гэбистов размахом нашей несуществующей сети.

— А зачем впечатлять гэбистов?

— В видах психологического давления. Представляете, люди трудятся с утра до вечера, а то и по ночам, стремятся изо всех сил не оставить в стране ни малейших признаков живой мысли, а на деле ситуация для них только ухудшается и ухудшается. К сожалению, дела обстояли несколько иначе, вот и приходилось прибегать к обманным манёврам. Толку, конечно, мало выходило, но всё же некоторое время им приходилось тратить на проверку ложных сведений, и то хорошо.

— Пётр Сергеевич, а как вы пришли в диссидентство?

— Думаю, так же, как и вы все. Не мог вынести официальной наглой лжи. Телевидение ведь и тогда не отличалось большой изобретательностью — просто несли с экрана всякую чушь и даже не задумывались: ведь стоит человеку выглянуть в окно, и он всё поймёт. Понимаете, когда во время войны американцы организовывали пропаганду среди немецкого населения и армии, они отрабатывали её приёмы на военнопленных, проверяли эффективность. Например, выдавали тезис: продолжение германского сопротивления не имеет смысла, потому что США производят на своих верфях новые суда за две недели. Это была чистая правда, потому что они впервые начали использовать для строительства судов типа «либерти» технологию крупносекционной сборки, но пленные смеялись, поскольку это утверждение противоречило их жизненному опыту, и американцы отказывались от его применения в пропаганде во имя большей убедительности, как ни странно. Советская пропаганда такими пустяками никогда не озабочивалась: лепили казенным текстом всякую муть — лишь бы отчитаться о проделанной работе. Большинство людей пропускали эти перлы мимо ушей, поскольку здравомыслящий человек в принципе не способен вникнуть в словоблудие сумасшедшего. Слова то ли не имеют смысла, то ли имеют смысл, доступный только сознанию их автора. Знаете, лозунги типа «партия и народ — едины», «выполним решения такого-то съезда КПСС» — ведь никто, включая самых далёких от диссидентства людей, не воспринимал их всерьёз. Но, к сожалению, подавляющее большинство ощущало их как звуковой фон и не делало логических выводов.

Ладнов рассказывал о своей нелегальной деятельности легко и свободно, редко запинаясь для лучшего припоминания. Прошлое давно вошло его современную жизнь, стало её неотъемлемой частью. Он начинал с подрывных разговоров с однокурсниками по университету, примерно тогда же его впервые арестовали за распространение рукописных листовок с требованием свободы слова, собраний и многопартийных конкурентных выборов. Наивный студент сочинял их в искреннем удивлении от нерасторопности властей. Почему непременно одна партия на всю страну, почему непременно один кандидат на каждое депутатское место? Каждый сколько-нибудь читающий человек осведомлён о существовании разных взглядов на реальный социализм — даже в советском блоке можно наблюдать разные его версии. Частные магазинчики в Чехословакии, сельскохозяйственные кооперативы на рыночных основах в Венгрии, вовсе не коллективизированное сельское хозяйство в Польше. Так почему бы не разрешить в Советском Союзе несколько партий, отстаивающих разные подходы к осуществлению общих фундаментальных принципов? Пусть в свободной дискуссии на свободных выборах избиратели оказывают поддержку разным подходам, выбирают лучшего из нескольких кандидатов, каждый из которых верен марксистско-ленинским идеям. Публиковались же в двадцатые годы стенограммы дискуссий на заседаниях Политбюро, пока Сталин не перебил конкурентов, и не настала великая тишь. Но Сталин давно осуждён на двадцатом съезде, так почему же до сих пор не восстановлены прежние образцы ранней советской демократии?