Княгиня Екатерина Дашкова - Нина Молева

— Расскажите мне о нем.

— Боюсь, мой рассказ окажется слишком коротким, ваше величество. К тому же в военных и мирных обстоятельствах человек бывает другим. В военных действиях поручик Мирович отличался храбростью, не всегда, впрочем, разумной, исполнительностью, но всегда искал способа не столько отличиться, сколько покрасоваться своей отвагой. Я бы сказал, порок молодости, который у одних с годами проходит, у других, к несчастью, остается и обращается в глупость. Мировича я бы отнес к этой последней категории.

— Но этого мало, Петр Иванович!

— Государыня, при всем желании я вряд ли могу что-либо добавить, разве что малую образованность поручика.

— И вы уверены, что княгиня с ним не встречалась? Хотя бы в ваших покоях?

— Безусловно уверен, государыня. Ей не было к тому случая. К тому же племянница не терпит подобного типа людей. Они представляются ей мужланами, не заслуживающими внимания.

— Ах да, ведь она у нас известная фам саванте! Однако ей удалось быстро найти общий язык с офицерами гвардейских полков, среди которых не так уж и много истинно образованных и достойных ее высоких требований людей.

— Ваше императорское величество! Катерину Романовну вела любовь к вам и желание видеть вас на российском престоле. Она из тех людей, которым идея придает необычные силы и способности.

— Идея, генерал? Но ведь идеи могут быть разными, и если одна исчерпала себя, можно с таким же рвением начать утверждать другую. Я готова вам поверить, Петр Иванович, хотя в самом по себе предположении ничего невероятного для Катерины Романовны нет.

— Тетушка, вы слышали, приехал курьер из Варшавы. Мне до сих пор не удалось с ним встретиться и что-либо узнать о князь Михайле. В конце концов, если граф Кейзерлинг и князь Репнин ничего не сообщат о нем в своих депешах, то его собственное письмо непременно должно быть. Если бы вы знали, как меня порадовало, что государыня называет князь Михайлу своим маленьким фельдмаршалом.

— Дитя мое…

— Нет, нет, тетушка, я понимаю, что так быстро одолеть влияние Орловых не удастся, но в будущем…

— Катенька, я просить тебя хотела.

— О чем угодно, тетушка, только разрешите сначала послать человека к курьеру, хотя бы Платошу.

— Катенька, погоди, не зови никого. Не надо, друг мой. Лучше мы с тобой сами в коляске проедемся.

— Чудесно! Мы тогда можем и в департамент заехать. Или вы дурно себя чувствуете, тогда я сама…

— Нет, мы вместе поедем. Видишь, и коляска уже готова. Ты так меня заговорила, что слова вставить не даешь.

— Да вам и впрямь нездоровится, тетушка. Как же я не обратила внимания, как вы сегодня бледны. Может, в коляске вам полегчает.

— Катя, Катенька, ни мне, ни тебе больше не полегчает. Судьба это, Катенька, судьба.

— Вы пугаете меня, тетушка! Случилось что? С князь Михайлой? Нет, нет, только не с ним! Захворал? Простудился опять? Говорила же я, чтоб себя берег, горло бы кутал…

— Тетушка права, Катенька, от судьбы не убережешься.

— Дядюшка, и вы дома, и вы, Никита Иванович! Так скажите же, ради Бога, что случилось? Князь Михайла…

— Да, Катенька, да. Сердце — вещун. Нет больше нашего князь Михайлы. Приказал долго жить, доконала его Польша, доконала!

— Осиротела ты у нас!

— Боже! Боже милостивый, за что? За что?

— Батюшки, чувств лишилась! Воды скорее! Уксусу!

— За врачом послать!

— Только бы ей выдержать…

— А в себя, братец, придет, каково-то ей, бедной, правду будет узнать. Ведь разорил ее князь Михайла, как есть разорил. За долги все имения продавать придется.

— Что говорить, жил не по средствам. Весь полк содержать хотел. Какие ужины да обеды задавал!

— Да ты, Петр Иванович, подумай, неужто государыня в их положение не войдет? Намекнуть бы ее величеству надо.

— А ты, Никита Иванович, что же сам не возьмешься? Ты наследника что ни день видишь, за столом с ним сидишь, государыне о его учебных делах докладываешь. Что ж ты, не будешь с ее императорским величеством говорить?

— И рад бы, Петруша, только, по совести сказать, всё дело испортить могу. Не жалует меня государыня. Терпеть терпит, а не жалует. Враги для нее Панины.

— Еще бы! Об интересах наследника хлопочут. О нем бы забыть вовсе, а Никита Иванович Панин просвещенного монарха из него сделать хочет, о конституции тоже думает.

— Вот и доктор, слава тебе Господи!

— Господин Крузе, на вас вся надежда!

— Что случилось? Отчего княгиня потеряла сознание? И как давно?

— Без малого час, и все наши усилия привести ее в чувство оказались бесполезны.

— А причина?

— Известие о кончине супруга. Князь Михайла Иванович скончался в Польше от жестокой лихорадки.

— Бедная княгиня! И это после таких тяжелых родов. Можно было только надеяться, что вызванный ими паралич левой руки и ноги со временем уступит, хотя и трудно было поручиться за полное выздоровление, но теперь — теперь нервическая горячка мне представляется неминуемой. Дай Бог княгине выдержать еще и это испытание. С кем живет княгиня?

— Одна с детьми, но мы не отпустим ее из своего дома, доктор, и заберем детей сюда. Нам легче будет ухаживать за больной.

— Но я обязан вас предупредить: болезнь может оказаться очень затяжной, а графиня сама недомогает, и очень серьезно.

— Полноте, доктор, моя болезнь имеет медленное течение, и избавиться от нее мне вряд ли когда-нибудь удастся. Чахотка никого не выпускала из своих объятий. Но я сейчас на ногах и хочу сама присмотреть за нашей больной.

— К тому же у княгини есть сестры и батюшка. Они несомненно захотят прийти ей на помощь. Забот здесь будет достаточно. Даже самый поверхностный осмотр позволяет сказать, что княгиню не так легко будет привести в чувство, и ее беспамятство, как и жар, скорее всего продлятся несколько дней.

— В том-то и дело, что рассчитывать на сестер и графа Романа Ларионовича княгиня никак не может. Граф Роман предпочитает жизнь в имении и вряд ли нарушит свои привычки — он привык к холостяцкому быту, а сестры… Графиня Бутурлина обременена собственным семейством, что же касается графини Елизаветы Романовны…

— О, понимаю, понимаю. Тогда я в самом деле пребывание в вашем доме будет для княгини наиболее благоприятным. Однако приготовьтесь к терпению и мелочному выполнению моих предписаний. Их будет множество.

— Ваше сиятельство, простите великодушно, но не разрешите ли вы и мне остаться около Катерины Романовны. Все месяцы отсутствия князь Михайлы я оставалась с княгиней. Княгиня привыкла мне доверять, а я, я не спущу глаз с больной.

— Мне остается лишь поблагодарить вас, госпожа Каменская. Покой для вас, конечно, найдется, я вы снимете большой груз с моего сердца, ибо передоверить столь великую заботу моей супруге мне казалось бы слишком рискованным. Еще раз благодарю вас, и милости просим.

…Оставить княгиню в столь трудный для нее час… Нет, с ней следовало остаться. Я была уверена, никто не заменит моих дружеских попечений, тем более что картина трагедии дашковской семьи становилась день ото дня более мрачной. Затянувшееся на неделю тяжелое беспамятство, обострившийся паралич руки и ноги, которыми она совершенно перестала владеть, наконец, постепенно доходившие известия о материальном благосостоянии князя воистину повергали в отчаяние. Графы Петр Иванович и Никита Иванович Панины пришли в ужас от состояния наследства князя Михайлы Ивановича. На что бы он ни тратил семейные средства, его мысли были далеко от будущего его детей. Князь Михайла не нашел ничего лучшего, как написать перед кончиной письмо графу Петру Ивановичу и просить Панина стать опекуном осиротевшей семьи. Он винил себя в полном расстройстве денежных обстоятельств и надеялся только на то, что граф сумеет расплатиться с многочисленными кредиторами, сохранив для вдовы хотя бы самый ничтожный достаток, который позволил бы воспитать сына и дочь. В силу занятости государственными делами граф Петр Иванович не решился взять на себя подобные обязательства, привлек к опекунству графа Никиту Ивановича, но и вдвоем они предпочли привлечь княгиню, ссылаясь на то, что все время находятся в Петербурге, тогда как она проводит время в Москве и может лучше досмотреть за имениями. Их действия вряд ли свидетельствовали о достаточной опытности в хозяйственных делах — для этого оба графа слишком богаты, они никогда не испытывали нужды. К тому же они решили воспользоваться и в этом деле милостью императрицы, которая, впрочем, не проявила никакого сочувствия к княгине и не озаботилась состоянием своих же крестников.

По специальному ходатайству обоих Паниных императрица подписала указ, разрешающий продать все поместья Дашковых казне. Насколько можно было понять из общих разговоров, вся надежда была на то, что императрица вместе с подписанием указа определит для осиротевшего семейства какой-нибудь пенсион. Этого не случилось. В то же время княгиня не захотела лишать своих детей наследственных имений. Она возмутилась указом и выразила желание сама управлять всеми имениями, сократив любые расходы, с тем чтобы в будущем приобрести возможность удовлетворить кредиторов. Все уговоры Паниных оказались тщетными, и мне показалось, что оба графа вздохнули с облегчением, переложив ответственность за опеку на одну княгиню. Их не взволновало и то обстоятельство, что наиболее настойчивым кредиторам княгиня принуждена была отдать все фамильное серебро и драгоценности. Она удовлетворилась четырьмя кувертами, которые сохранила для детей, и очень торопилась отъездом из Петербурга, тяжело переживая общее безразличие к ее бедственному положению. Но отъезд этот постоянно откладывался то из-за медленно происходившего выздоровления самой княгини, то из-за болезней детей. Нарыв в горле — болезнь, унаследованная от отца, — едва не унесла сына княгини, и только искусная операция, которую произвел хирург Кельхен, вернула его к жизни.