Княгиня Екатерина Дашкова - Нина Молева

— Да, вот тебе и Алексей Петрович наш распрекрасный. Всю жизнь против великой княгини интриговал, государыне покойной советовал ее с сыном разлучить да из России и выслать, а как государыня приболела, сей час великой княгине депешу послал, чтоб момента не пропустила. За то и поплатился. А сегодня не хуже Бецкого право получил к государыне в любое время дня и ночи без доклада являться.

— Да Бог с ним, с Бестужевым! Государь покойный с ума нейдет. Его крови со ступеней престола не смыть, да и мне своей совести не успокоить. Где там! Сама крестного под обух подвела, сама конец его жизни положила!

— Не казни себя, Катенька. Венценосцев от лихой беды да напасти никто не спасет. Что ж ты, полагала, коли дело до переворота дошло, без крови да насилия обойтись? Такого, княгинюшка, отродясь не бывало. У власти только одни следы и есть — кровавые.

У дворца карет не счесть. Все верноподданнические чувства изъявить желают. Званые, незваные в антикамерах толпятся. Перешептываются. Лица пятнами. Руки вразлет. Словно на воде удержаться хотят. На каждый дверной скрип оборачиваются: не ее ли императорское величество, не от императрицы ли какая весть. Не упустить бы, успеть. Кому не понятно, царствование новое начинается — новые люди в ход пойдут. Про себя грехи пересчитывают: когда былой княгине сгрубил, когда чести не оказал, когда приглашения не заметил или за столом отвернулся, чтобы государя не гневать. Ведь вот как оно все оборачивается. Кабы вперед знать! Может, обойдется? Может, не время обожаемой монархине мелочи-то всякие вспоминать? Одна беда, другие бы не напомнили, за чужой счет своего выигрышного билета не вынули. Оно и выходит, лучше каждому поклониться, о делах да детках осведомиться. Там дальше разберешься, а пока…

У самой лестницы Чулков:

— Княгиня, ваше сиятельство, государыня ждет, немедля к себе пройти велела.

— Куда это?

— В опочивальню-с. Там от назойливых скрываться изволит. Слыхали, поди, горе какое у нас, Катерина Романовна?

В опочивальне занавесы приспущены. И в полдень полумрак. Лицо государыни и вовсе в тени. Один голос слышно:

— Дитя мое, я в отчаянии. Петр Федорович…

— Мне передали скорбную новость, ваше величество.

— Он был плохим государем для России и еще худшим супругом, но он был человеком, и как каждая смерть…

— Да, государыня, эта случилась слишком скоро для вашей славы и моей совести.

— О чем вы говорите, дитя мое!

— Несчастный случай, в котором, несомненно, был замешан Алексей Орлов!

— Я не понимаю вас, княгиня!

— Здесь нечего понимать, ваше императорское величество. Можно стремиться к справедливости и даже добиваться ее силой, но не ценой смерти.

— Кто говорит здесь о цене? Я повторяю, несчастный случай, вызванный вином и избытком молодечества. За него трудно судить.

— Как, ваше императорское величество, вы не имеете в виду, чтобы виновные понесли самое жестокое наказание?

— Наказание, княгиня?

— Естественно!

— Но тогда прочтите вот это письмо, присланное мне Алексеем Орловым. Оно исполнено самого неподдельного отчаяния. Алексей Григорьевич берёт на себя всю вину за то, что не сумел уберечь доверенную ему жизнь бывшего императора. Он ничего не отрицает, и ему решительно не в чем оправдываться. Драка была спровоцирована бывшим императором — вам ли не знать задиристого характера покойного! А то, что его подопечный неожиданно задохнулся…

— Как — задохнулся?

— Не знаю, как именно. Да это и не имеет значения. На Орлова и его товарищей будет наложена самая суровая епитимья. У меня нет основания не верить их раскаянию. И я бы не хотела, чтобы кто бы то ни было подвергал его сомнению. Или обсуждению.

— Ваше императорское величество! Этого нельзя приказать ни истории, ни живым людям!

— Вы снова спорите, княгиня! Неужели вас ни в чем не убедил хотя бы характер орловского письма — сумбурный от переполнявшего его отчаяния, лишенный необходимого по этикету стиля.

— Орловское письмо! Оно говорит только о полной необразованности писавшего его человека. Алексею Орлову просто незнакомы правила правописания, не говоря о французском языке, которого потребовал бы придворный этикет. Это строки грубияна и наглеца, тем не менее рассчитывающего на вашу снисходительность.

— Вы забываетесь, княгиня, и я не уверена, что права в своем долготерпении относительно вас.

— Правда слишком редко бывает приятной. Что поделать! И чтобы не показаться вашему императорскому величеству дерзкой, я не вернусь больше к этой теме. Но я заранее прошу вашего прощения, государыня, за то, что более никогда не подам руки Алексею Орлову и не стану с ним разговаривать.

— Я не советовала бы вам делать ваши личные соображения предметом гласности!

— Я понимаю, ваше императорское величество, что рискую навлечь на себя ваш гнев. Тем не менее моя совесть и мое чувство чести не позволят мне поступить иначе. Хорошо, если Алексей Орлов будет об этом предупрежден и постарается избегать щекотливых ситуаций. Я же, со своей стороны, обещаю никогда и ни при каких обстоятельствах не искать с ним встреч.

— Что-то, сказывают, загрустила ты у нас, Катенька. С чего бы, княгинюшка? Князь Михайлу быстро в Петербург воротили, так быстро, будто совсем рядом со столицей был. Чести какой дождались — во дворец переехали, с императрицей за одним столом едите. Слыхал, вечерами гостей у себя принимаете. За ужин не менее десяти человек сажаете. Все казенное, все оплаченное. Чем не жизнь?

— Полноте, дядюшка, какая там жизнь — золотая клетка.

— А как ты думала? Во дворце радости одни?

— Хоть не радости, так спокойствие.

— А вот с ним навсегда расстанься, и во сне о нем думать перестань. Покою искала, так в Москве бы и жила, в Троицком своем век коротала. Не захотела ведь! Как сюда рвалась! Все тебе твоя великая княгиня виделась. Вот и привыкай к новому царствованию. Да то в уме держи, что друзей здесь отродясь не водилось: каждый за себя, каждый твоей удаче завидовать станет. А уж тем паче после чести такой, что князь Михайла кирасирским полком командовать назначен. Шутка ли, сама императрица в нем полковником!

— Честь великая, это правда. Да ведь как бы иначе ее величество сумела всех офицеров там сменить? Ведь одни голштинцы были, а князь Михайла всех русскими дворянами сменил.

— Вот тебе и новые враги!

— Кто по нынешним временам на голштинцев глядеть станет! Да и траты здесь куда какие большие оказались. Денег у нас, дядюшка, сами знаете, не Бог весть сколько. А ведь князь Михайле на все самому тратиться приходится. Одни лошади для полка чего стоят, а там и приемы для офицеров, раздачи солдатам.

— Так кто ж тебе, княгинюшка, мешает государыне о том намекнуть. Мол, так вот и так, вашего величества полк, командиру одному всех расходов на своих плечах не вынести. Да и ты не по-умному поступила. От земли да крестьян отказалась, доходов своих не приумножила. Значит, государыне тебя и иначе вознаградить можно.

— Полноте, дядюшка, как можно! Ничего мне от государыни не надо. Не из корысти мы с князь Михайлой о ее восшествии на престол хлопотали. Чтоб и тени такой на нас не упало!

—  Ни тени, ни благодеяний, выходит. А что другие, кто и вовсе ничего для государыни не сделал, награды да богатства получают, это, по-твоему, справедливо выходит?

— Я не в том справедливости ищу.

— Верно, верно, да вот загвоздка-то какая у тебя с поручиком Пушкиным вышла. Михайлой его, что ли, зовут?

— Михайлой.

— Облагодетельствовали вы с супругом наглеца свыше всякой меры и разума. От неоплаченного заемного письма спасли, у самого господина посла французского ему помилование вымолили. Это с какой такой, прости Господи, радости? Мало одного благодеяния, ты же, княгинюшка, хлопотать начала, чтобы государыня его к великому князю назначила. С эдакой-то репутацией!

— Дядюшка, кто Богу не грешен, царю не виноват, а он человек молодой.

— Разве что молодой, зато прыткий.

— Но граф Панин нашел его подходящим для товарищей великого князя.

— С твоих-то слов Никита Иванович кого подходящим не найдет.

— О чем вы говорите, дядюшка!

— О том, что все говорят. Приручила ты, княгинюшка, старика. На все научился твоими глазами глядеть, чего уж!

— Да ведь и князь Михайла очень поручиком Пушкиным доволен был, всегда его ласкал да привечал.

— Князь Михайла! А о том не подумал, что батюшка у вашего поручика за лихоимство осужден был. Многонько взять-то надо было, чтоб до суда да позору дело дошло.

— Но сын за отца не ответчик.

— Так-то оно так, да только на такой случай и другая пословица есть: яблоко от яблоньки недалеко падает. Чем он только тебе — не князь Михайле, — княгинюшка ты моя, приглянулся.