Забывший имя Луны - Екатерина Мурашова

Когда малышку распеленали и все увидели крохотные пальчики на ручках и ножках, Володя пал на колени и разрыдался пьяными, но очень искренними слезами. После того, как зарумянившаяся Наташа робко протянула прозрачную руку и погладила Володю по взлохмаченной полуседой голове, рыдания его стали более членораздельными и собравшиеся поняли, что когда-то у него тоже была такая же маленькая и чудесная дочка и он носил ее на руках, но потом жена выгнала Володю за беспробудное пьянство и запретила ему с дочкой общаться, а ей даже не разрешала брать у него подарки.

– М-можно, я ее по-подержу? – заплетающимся языком попросил Володя, когда слезы иссякли.

Аполлон с сомнением покачал головой, баба Дуся притворно сплюнула на пол, но Наташа решительно протянула ему вновь запеленутую девочку.

Володя бережно принял ее, заглянул в мутные, молочные глаза, просиял, вернул ребенка Наташе, с хлюпаньем высосал из горла вторую бутылку портвейна и, несмотря на бабыдусины протесты, заснул прямо на полу у наташиного ложа, свернувшись в клубок и напоминая большого, старого, но все еще весьма грозного пса.

За три дня Аполлону с помощью друзей удалось организовать сбор средств в пользу Наташи, закупить кое-какое приданое для девочки, и приобрести билет в ростовскую область, в родной наташин Соловей, где остались мать молодой женщины, младшая сестра и незамужняя тетка.

– Вот уж спасибо вам, милые мои, родненькие мои, – плача, причитала Наташа. – Как уж мне и благодарить-то вас, не знаю. Я ведь и в бога-то не верю, и в церковь-то не хожу, помолиться за вас не могу…

– Молитва в душе должна быть, – наставляла девушку баба Дуся, которая все дни не отходила от малышки и даже забросила на время свой нищенский промысел. – Бог, он все видит, и всем делам счет ведет. Что ему наши побрякушки – висит крест, не висит крест, стоит свечка, не стоит свечка… Веровать надо, вот как мы по молодости веровали: будет на земле царствие небесное, то есть коммунизм…

Насельники, слушая религиозно-пионерские проповеди бабы Дуси, тихо помирали со смеху, но Наташа от них успокаивалась и лучистый свет выстраданного и обретенного материнства ярче разгорался в ее бледных, обведенных тенью глазах.

– Мама-то и тетя, они рады будут, – тихо, убеждая саму себя, говорила она. – А я-то здесь курсы закончила, компьютерные, и на секретаря. У меня и бумажка есть. Может, возьмет меня кто, тогда и прокормимся. А там, может, и комбинат пустят. Пластмасса-то, она же все равно нужна, так ведь?

– Конечно нужна, доченька, – вразумительно говорила передовая баба Дуся. – Куда же без пластмассы-то? Вон, куда ни глянь – везде она. Заработает ваш комбинат, не сумлевайся. И матери-то с теткой радость какая – внученька, да красавица какая. И ты еще свое счастье девичье найдешь…

Необыкновенно тихий, молчаливый и трезвый Володя караулил Наташу с дочкой так, словно в любую минуту на них могли напасть неведомые враги. Когда кто-нибудь из насельников приходил к Наташе и заговаривал с ней, он вытягивал шею и сжимал кулаки, стараясь услышать и понять, о чем речь. Услышав же, подозрительно хмурился и что-то бормотал себе под нос. Романтичный Леша Зеленый написал стих, в котором он сравнивал Наташу с мадонной, и прочел его девушке. Зардевшаяся Наташа не нашла слов и, обняв, поцеловала поэта. В это время в углу глухо, но вполне слышно зарычал краснодеревщик. Ромашевский, брезгливо морщась, предположил, что это у Володи такая форма белой горячки.

Баталист Переверзев, проявив несвойственную для него чуткость, возразил, что, скорее всего, это у Володи такая форма души.

После отъезда Наташи Володя ушел в страшный запой и дошел до такого состояния, что насельники стали уже всерьез опасаться за его жизнь и рассудок. Самыми смышлеными в этом вопросе оказались Дети Радуги. Как-то связанные с туристами, они притащили подробнейшую карту Ростовской области и подсунули ее Володе, обведя красным кружком город Соловей. Полдня Володя не пил, составляя различные маршруты и советуясь со всеми о том, можно ли в маленьком провинциальном городке, не зная адреса, найти девушку с маленьким ребенком. Все как один отвечали положительно. Володя приободрился было, но к вечеру опять впал в депрессию, написал на стене: «Ну зачем я ей нужен?!» – и напился. Тогда Аполлон по памяти нарисовал портрет Наташи. Сердце Аполлона было отдано абстракционизму, но зная, что Володя из всей палитры художественной мысли воспринимает только хорошо сделанную мебель и жанровые картины передвижников, он старался быть по возможности реалистичным. Наташа получилась прозрачной, зеленой, но очень похожей. Только на концах длинных и прямых волос у нее почему-то зеленели веточки. Володя принял портрет с благодарностью, выпил, чокаясь с ним, последнюю бутылку, и вышел из запоя.

Кроме Наташи, за время кешкиного пребывания в сквоте, появилось в нем и еще трое насельников. Один из них, дядя Петя, в прошлом был кровельщиком, и неплохо зарабатывал своим ремеслом, пока однажды не упал с крыши и не сломал позвоночник. Кое-как оправившись и получив инвалидность, дядя Петя оказался не у дел, запил было, но вдруг обнаружил еще одно неожиданное следствие произошедшего с ним несчастного случая – никогда доселе не сочинивший ни одной стихотворной строчки, он вдруг начал писать стихи. Возникшая неодолимая потребность рифмовать сначала испугала, а потом обрадовала соскучившегося инвалида. Однако дядя Петя был не глуп и понимал, что для стихотворчества необходим предмет. К природе бывший кровельщик был вполне равнодушен, женщины и связанная с ними любовь его также с недавних пор не интересовали. Оставалась общественная жизнь, которая, как ни крути, давала массу материала для любого вида творчества. Нужна была позиция . Несмотря на заработки в коммерческих структурах, дядя Петя всегда осознавал себя истинным потомственным гегемоном и пролетарием. Повинуясь классовому чутью, которое, как известно, никогда не врет, бывший кровельщик вступил в одну из коммунистических партий и начал писать остросоциальные стихи. Свои опусы он предлагал в различные периодические издания, но ни одна, даже самая радикальная газета опубликовать их пока не решилась. Редакторы, однако, ободряли дядю Петю, говорили, чтоб он не терял надежду, совершенствовал свое мастерство и побольше читал поэтической классики. Дядя Петя прочел полное собрание сочинений Маяковского, как самого классово близкого поэта, и начал говорить лесенкой, окончательно потеряв дар обычной, непоэтической речи. Тогда кто-то из редакторов посоветовал бедолаге потолочься в сегодняшней поэтической среде, чтобы раскрепостить мозги и язык. Так дядя Петя оказался в сквоте.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});