Забывший имя Луны - Екатерина Мурашова

– Да, страх, – кивнул головой Кешка. – Это я понимаю. Они все боятся. В каморе боятся Алекса, Алекс боится других…

– Правильно, правильно, Кешка. А те, которые на самом верху этой бандитской пирамиды, боятся, что придет кто-нибудь еще более сильный и жестокий и спихнет их оттуда.

– У волков тоже так, и у лесных крыс, – вставил Кешка и недоуменно покрутил головой. – Значит – нормально? Так и быть, да?

– Да нет же, Кешка, нет! – с досадой вскричал Аполлон. – Да, волки и лесные крысы живут ровно по тому же закону, что и твои недавние «благодетели»! Но в массе своей люди все же слегка отличаются от лесных крыс. Им доступно сострадание, милосердие, любовь…

Оттопыренные кешкины уши слегка, но явственно пошевелились.

– Что?

– Мне трудно, да и невозможно сейчас дать тебе строгое определение. Просто это те вещи, которые есть в мире и о существовании которых нельзя забывать ни на минуту, что бы тебе там не говорили… другие… Я лучше скажу другое, так, как ты поймешь… Смотри, у стаи волков есть своя иерархия, ну, место в пирамиде, кто выше, кто ниже. Так? Но каждый волк вместе с тем сам охотится, добывает пропитание для себя, для своей подруги и детенышей. Он не отбирает у другого волка, а сам идет на охоту, понимаешь? А твои бандиты сами ничего не производят, они только отбирают у других, у тех, кто слабее их. У них есть свои способы, своя наука, если хочешь. Вот этот язык, на котором ты сейчас говоришь, и от которого у Вениамина истерика начинается, он – что такое, по-твоему? Он специально устроен так, чтобы человека запугать. Ты вроде бы с ним разговариваешь, и одновременно страху нагоняешь. Ну, как волки зубы скалят, или там шерсть на загривке поднимают…

– Угу! – кивнул Кешка и с такой жутковатой достоверностью изобразил угрожающую позу и гримасу волка, что Аполлон даже попятился. Потом встряхнулся и вдруг заорал, вытаращив глаза и оскалив крупные зубы:

– Ты чё?! Ты чё, в натуре, на меня наезжаешь?! Чё, самый крутой, да?! Ты знаешь, кто я?! Кто я – ты знаешь?! Щас узнаешь, в натуре! Я тебе щас ноги на уши навешу, и будешь кругом бегать, пока кишки наружу через задницу не полезут!!

Кешка смотрел на Аполлона с откровенным восхищением. Аполлон перевел дух и вздохнул:

– Понимаешь? Вот так мы с тобой можем всю жизнь разговаривать и будем при этом отличаться от лесных крыс только двуногостью, размерами и распределением волосяного покрова. Тебе это надо?

Кешка энергично и отрицательно замотал головой.

– Вот и я так думаю – ни к чему нам это. А вообще я тебе так скажу: есть на свете только два типа людей – пахари и странники. Пахари – это те, которые пашут, которые хлеб растят. Пахарем и художник может быть, и врач, и рабочий…

– Работать! – ухватился Кешка.

– Да, да, те, кто работают, пашут. А странники – они всегда идут куда-то, не дают всему этому пригореть, заплесневеть, закиснуть. Странником может быть и купец, и путешественник, и богомолец, и коммивояжер. Если человечество рассматривать как тесто, то все они не дают ему застояться, обеспечивают приток свежего воздуха. И отсюда главная задача человека на раннем этапе его жизни, это понять, кто же он – странник или пахарь? Потому что если выберет он неверно, то весь век ему счастья не видать, а то и вовсе снесет его в накипь, ты вон ее, накипи-то, навидался уже… И не так важно, как он там будет странствовать, с молотком геологическим или итальянские колготки продавать, или что пахать будет – землю или какую-нибудь молекулярную биохимию – важно стратегию правильную избрать…

– Значит, пахари, странники и накипь… – подытожил Кешка, явив чудеса анализаторских способностей. – А я – кто? – впервые в жизни он столкнулся с чужой классификацией и, хотя не все понял, был полностью покорен ее остроумием и совершенством. Все его, кешкины, классификации основывались лишь на внешних признаках. Возможность использовать для классификации что-то из таинственной для Кешки области жизни души, приводила юношу в почти экстатический восторг. Приблизительно то же самое он испытывал, наблюдая закат солнца.

– Увы, друг Кеша, это можешь решить только ты сам, – с сожалением вымолвил Аполлон. – Никакие советы и рекомендации тут не годятся. Наблюдай жизнь, прислушивайся к себе, рано или поздно придет понимание. Избегай накипи – это легкий, но засасывающий путь. Вроде болота, по которому кружишь, и кружишь, потеряв все ориентиры, и в конце концов даже перестаешь верить в само их существование. Кажется, что весь мир вокруг состоит из болот…

– Да, – снова энергично кивнул Кешка, которому не единожды в жизни приходилось блуждать по обширным приморским болотам, где душный запах багульника мешается с терпким ароматом кукушкина льна и подгнившей от жары воды, а розовые глазки созревающей морошки подслеповато тянутся из листьев-воротничков и наливаются под горячим безжалостным солнцем тягучей, желтой, мутной, пьянящей спелостью…

Аполлон умеет подбирать слова и примеры.

Жизнь сквота не стояла на месте. Кто-то уходил, возвращаясь к обязанностям и трениям городской обыденной жизни, кого-то выносило на странноватый, неустойчивый берег сквотского бытия.

Несколько дней прожила в сквоте хрупкая болезненная Наташа, которую выписали из роддома с новорожденной дочкой. Отец девочки бросил Наташу, едва узнав о ее беременности, комнату, которую она снимала, сдали другим, пока она два месяца лежала в больнице на сохранении. Идти ей было совершенно некуда, денег не было совсем и она сидела на вокзальной скамейке и тихо плакала. Подобрал ее и привел в сквот Леша Зеленый.

Два раза в своей жизни двадцатилетняя Наташа проявила незаурядную решительность: первый раз, когда уехала покорять Питер из своего родного городка с удивительным названием Соловей, второй год стоящим комбинатом пластмасс и 67 процентной безработицей; второй раз – когда решила наперекор всему оставить дочке жизнь, и даже потом, как ни уговаривала ее пожилая медсестра, не отдала девочку в Дом Малютки. Готовясь стать матерью, на больничной койке, перечитала Наташа множество соответствующих книг, и из них твердо усвоила, что если маленький ребенок хоть на сколько-то лишен материнской ласки и внимания, то исправить это потом так трудно, что лучше об этом и не думать.

Теперь, дрожа в своем демисезонном пальто на холодной жесткой скамейке, Наташа жалела обо всем сразу.

Увидев сквот, она решила, что вот тут-то и убьют и ее, и дочку лихие люди, но от боли, усталости и безнадежности даже испугаться как следует не сумела. Насельники сквота мигом освободили самую теплую комнату, натащили тюфяков, напоили Наташу горячим чаем с булкой, а краснодеревщика Володю послали за молоком. В молочном отделе гастронома Володя чувствовал себя очень непривычно и так разволновался, что в придачу к пакету молока купил в соседнем отделе еще и две бутылки портвейна «Молдавский Розовый», одну из которых высосал по дороге.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});