Этюды о Галилее - Александр Владимирович Койре

я вам говорю, так как необходимо, чтобы он последовал; более того, я скажу, что вы и сами так же знаете, что ее может быть иначе, хотя притворяетесь или делаете вид, будто не знаете этого. Но я достаточно хороший ловец умов550 и насильно вырву у вас признание.

Остановимся здесь на минуту. Фрагмент, который мы только что процитировали и который отнюдь не выбивается из текста Галилея551, кажется нам чрезвычайно важным: на наш взгляд, он задает всю интерпретацию работы Галилея, а стало быть, и классической науки в целом.

В самом деле, о чем здесь идет речь? Просто-напросто о роли и месте опыта в науке. Однако классическая наука чаще всего представляется нам как основывающаяся прежде всего на опыте; как противопоставляющая богатство, плодотворность экспериментального обоснования стерильному вербальному априоризму схоластической физики. Потому, как правило, мы видим в Галилее осмотрительного и прозорливого наблюдателя552, основателя экспериментального метода553, человека взвешивания, измерения и расчета, который, отказываясь следовать пути абстрактного рассуждения a priori, исходящего из принципов, стремится, напротив, воздвигнуть новую науку на твердом эмпирическом фундаменте. И, конечно же, мы правы в этом. Ясно, что именно наблюдение действительного движения планет приводит Кеплера к преобразованию астрономии; ясно также, что Галилей нанес смертельный удар средневековому Космосу именно благодаря тому, что направил свой телескоп на небесный свод и разглядывал небо; несомненно и то, что работа Галилея полна апелляций и отсылок к опыту и наблюдению554 (опыты с маятником, опыты с наклонными плоскостями и т. д.) и жестоких нападок на тех, кто отказывается признавать то, что они видят, ибо то, что они видят, противоречит принципам (например, признать, что нервы сходятся в мозгу, а не в сердце, потому что Аристотель учил обратному)555, или даже отказываются смотреть из страха увидеть вещи, которые их принципы объявляют невозможными556; работа его также полна пассажей, где Галилей говорит о бесконечном богатстве природы и осуждает высокомерие людей, считающих себя вправе заранее утверждать, что она может и чего она не может сделать… И, однако, не герой-резонер Галилея, Сальвиати, а сторонник Аристотеля, Симпличио, представлен как защитник опыта, а Сальвиати, напротив, – как тот, кто заявляет о его ненужности.

Мы еще вернемся к этой проблеме. А пока остановимся на следующем факте: хорошая физика делается a priori557.

Об этом свидетельствует то, как, к большому удивлению и даже к большому возмущению Симпличио, Сальвиати заявляет, что самому Симпличио не нужно прибегать к опыту, чтобы узнать истину. Ведь вещи, о которых они рассуждают, вовсе не «отдаленные от человеческого разумения», но, напротив, наиболее близки ему. Так близки, что до всякого опыта человек уже обладает истинными принципами устройства природы и физического мира; он знает истину, не отдавая себе, однако, отчета в этом; потому ему нет необходимости ее изучать (что к тому же невозможно); достаточно, задавая ему правильные вопросы, показывать ему (и нам) то, что он уже ее знает.

Таким же образом, повторяя умозаключения, с которых молодой Галилей, находясь в Пизе, начинал свое исследование движения, Сальвиати спрашивает Симпличио558:

Скажите мне: если у вас имеется плоская поверхность, совершенно гладкая, как зеркало, а из вещества твердого, как сталь, не параллельная горизонту, но несколько наклонная, и если вы положите на нее совершенно круглый шар из вещества тяжелого и весьма твердого, например из бронзы, то что, думаете вы, он станет делать, будучи предоставлен самому себе? Не думаете ли вы (как я думаю), что он будет неподвижным?

Симпличио: Если эта поверхность наклонна?

Сальвиати: Да, как мы и предположили.

Симпличио: Никоим образом не думаю, чтобы он остался неподвижным; наоборот, я уверен, что он сам собою двигался бы по наклону.

Никто не учил Симпличио так отвечать. На этот ответ ему указало его естественное суждение: довод (для читателя559), таким образом, состоит в том, что опыт, которого требовал Симпличио, не всегда необходим. И то, что Сальвиати использует сократический метод (невозможно, в самом деле, этого не заметить и не подумать о «Теэтете» или о «Меноне»), позволяет нам прочувствовать смысл его априоризма и увидеть, что он становится под знамена Платона. Сальвиати, таким образом, может продолжить560:

И как долго продолжал бы двигаться шар и с какой скоростью? Заметьте, что я говорил о шаре совершенно круглом и о плоскости совершенно гладкой, чтобы устранить все внешние и случайные препятствия. Я хочу также, чтобы вы отвлеклись от сопротивления, оказываемого воздухом своему разделению, и от всех случайных помех, какие могут встретиться561.

Симпличио: Я все прекрасно понял и на ваш вопрос отвечу так: шар продолжал бы двигаться до бесконечности [in infinito], лишь бы продолжалась такая плоскость, и притом движением непрерывно ускоряющимся, ибо такова природа тяжелых движущихся тел, которые vires acquirant eundo562; и чем больше будет наклон, тем больше будет и скорость.

Сальвиати: Но если бы кому-нибудь захотелось, чтобы этот же шар двигался по той же плоскости вверх, думаете ли вы, что он пошел бы таким образом?

Симпличио: Самостоятельно нет, но втащить его или с силой бросить вверх можно.

Сальвиати: А если бы он был приведен в такое движение насильственно переданным ему импульсом [impetus], каково и сколь продолжительно было бы его движение?

Симпличио: Движение шло бы, постепенно ослабевая и замедляясь, поскольку оно противоестественно, и было бы более продолжительным или более кратким в зависимости от