Этюды о Галилее - Александр Владимирович Койре

Несомненно, отвечает Галилей, если «импетус» значит «сила, причиняющая движение», но само движение – может.

Против аристотелевской теории Галилей использует два старых «парижских» аргумента: ветер, легко уносящий перо или пробковую кору, но неспособный унести камень или пушечный снаряд… в то время как камень или ядро, выпущенные рукой или бомбардой, летят гораздо дальше, чем перо или кусок коры; тяжелый маятник двигается гораздо дольше, чем легкий; стрела, летящая против ветра, летит лучше, если ее выпустить концом вперед, чем если выпустить ее поперек… Ошибка Аристотеля, который расположил движущую силу [motricité] в воздухе, заключается в том, что он перепутал легкость, с которой нечто приводится в движение, с легкостью, с которой нечто накопляет и сохраняет движение. Первое, конечно же, связано с легкостью; второе, напротив, с тяжестью. Среда, безусловно, может воздействовать на движение предмета: говоря в общем, она является препятствием; но движение предмета принадлежит самому предмету. Отсюда вывод, что импетус, с которым движется корабль, нерушимо сохраняется в камне, после того как он отделился от мачты, и что это движение не причиняет ни препятствия, ни замедления для «естественного» движения камня вниз; а из этого следует, что хотя вместе со скоростью корабля действительный путь камня может быть сколь угодно продолжен, тем не менее камень затратит не больше времени на его прохождение, чем на то, чтобы упасть к подножию мачты неподвижного корабля. И также из этого следует, что снаряд, выпущенный горизонтально с вершины башни, упадет на землю – хотя перед тем он пройдет две, три, шесть или десять тысяч шагов – ровно в тот же самый момент, что и снаряд, который падает прямо, не получив никакого импульса572.

Однако, несомненно, вовсе не эти парадоксальные и невероятные выводы заставят Симпличио примириться с галилеевским учением об относительности движения и о взаимной независимости импетусов. Сомнения пока еще совсем не развеяны. Возможно, он сам виноват, потому что он не так быстро схватывает, как Сагредо. Как бы то ни было, ему кажется,

что если то движение, которому причастен573камень, пока он находится на мачте корабля, должно сохраняться в нем нерушимо574, как вы говорите, даже после того, как он оказывается разобщенным с кораблем, то подобное этому должно было бы происходить и с всадником, быстро скачущим на коне, если он выпустит из рук шар, каковой после падения на землю должен будет продолжать следовать в своем движении за бегом коня, не отставая от него. Я не думаю, что такое явление наблюдалось, исключая, может быть, только тот случай, когда всадник бросит шар с силой в сторону движения; без этого же, я думаю, шар останется на земле там, куда он упадет.

Современный читатель наверняка будет испытывать нетерпение. К чему эти бесконечные повторения? – скажет он. Разве не ясно, что пример Симпличио не привносит ничего нового и нисколько не проясняет рассуждение? Возможно, он даже заподозрит Галилея в желании высмеять сторонника Аристотеля, представляя его нам невероятно глупым. Современный читатель был бы неправ. Пример с конем привносит нечто новое и позволяет нам сделать шаг вперед. И Галилей, приводя его устами Симпличио, вовсе не пытается его высмеять. Совсем напротив: тем самым он показывает нам, что Симпличио очень умен.

Действительно, эти два случая – случай с камнем, падающим с вершины мачты, и случай с камнем, который роняет всадник, – идентичны для нас – но не для физики XVI века: бросить камень вовсе не то же, что его уронить. Гассенди еще предстоит рассуждать об этом575. К тому же камень, падающий с вершины мачты, конечно же, отделяется от нее, но не так резко, как тот, что роняет всадник, ведь продолжать двигаться в воздухе перед тем, как упасть на землю, совершенно не то же, что продолжать двигаться после того, как там оказался.

Таким образом, Галилей намерен показать нам, что эти два случая, разделяемые Симпличио, равнозначны, а именно что нет разницы между тем, чтобы «бросить» камень и его «уронить»576:

Но когда вы катите шар рукой, что иное остается у него, вышедшего уже из вашей руки, кроме движения577, порожденного рукой, которое сохраняется в нем и продолжает вести его вперед? А какая разница, будет ли этот импульс сообщен шару вашей рукой или конем? Разве, когда вы на коне, ваша рука, а следовательно, и шар не движутся столь же быстро, как сам конь? Конечно, так; следовательно, и при одном разжатии руки шар выходит уже с движением, но порожденным не вашей рукой, не особым ее движением, но движением, зависящим от самого коня, которое сообщается вам, руке, пальцам и, наконец, шару. Но я хочу сказать вам и более того: если всадник на скаку бросит шар рукой в сторону, противоположную движению, то, достигнув земли, шар, хотя и брошенный в противоположную сторону, иногда все же будет следовать за бегом коня, а иногда останется неподвижным на земле и только в том случае будет двигаться в сторону, противоположную движению коня, когда движение, полученное от руки, будет по скорости превосходить578 бег коня. И вздор говорит тот, кто утверждает, будто всадник может метнуть дротик в воздух в сторону движения, на коне последовать за ним, догнать и, наконец, опять схватить его; это, говорю я, – вздор, ибо для того, чтобы брошенное тело вернулось вам в руку, надобно подбросить его вверх совершенно так, как находясь в неподвижности…

что теперь уже кажется само собой разумеющимся, коль скоро стрела или любой другой предмет, выпущенный всадником, будучи причастным его движению, сохраняет его, когда его выпускают в воздух; и, если угодно, коль скоро в механической системе «всадник – брошенный предмет» (так же как в механической системе корабля) общее движение остается незаметным.

Было бы слишком долгим и, с нашей точки зрения, довольно бесполезным занятием детально разбирать факты, с которыми Сагредо