Тесен круг. Пушкин среди друзей и… не только - Павел Федорович Николаев

1824 года Александр Сергеевич писал псковскому гражданскому губернатору Б. А. Адеркасу: «Милостивый государь Борис Антонович! Государь император высочайше соизволил меня послать в поместье моих родителей, думая тем облегчить их горесть и участь сына. Неважные обвинения правительства сильно подействовали на сердце моего отца и раздражили мнительность, простительную старости и нежной любви его к прочим детям. Решился для его спокойствия и своего собственного просить Его Императорское Величество, да соизволит меня перевести в одну из своих крепостей. Ожидаю сей последней милости от ходатайства Вашего превосходительства» (10, 104).

За внешней благопристойностью письма чувствуются сарказм и ирония по отношению к «благодетелю», от милостей которого хочется спрятаться в застенок. К счастью для поэта, это письмо (как и то, в котором он признавался в намерении убить царя[52]) осталось не отосланным. Личность царя продолжала привлекать внимание Пушкина. На рубеже 1824–1825 годов он работал над биографическим очерком «Воображаемый разговор с Александром I»:

«Когда б я был царь, то позвал бы Александра Пушкина и сказал ему:

— Александр Сергеевич, вы прекрасно сочиняете стихи.

Александр Пушкин поклонился бы мне с некоторым скромным замешательством, а я бы продолжал…»

Предполагаемая беседа с прославленным государем имела бы, по мнению поэта, один исход: «Но тут бы Пушкин разгорячился и наговорил мне много лишнего, я бы рассердился и сослал его в Сибирь, где бы он написал поэму „Ермак“ или „Кочум“» (8, 69 и 71).

Но пока до Сибири дело не дошло, поэт забавлялся юморесками, в которых Александр I выглядит туповатым острословом и пошляком:

Брови царь нахмуря,

Говорил: «Вчера

Повалила буря

Памятник Петра».

Тот перепугался:

«Я не знал!.. Ужель?»

Царь расхохотался:

«Первый, брат, апрель!»

Говорил он с горем

Фрейлинам дворца:

«Вешают за морем

За два яйца!

То есть разумею, —

Вдруг примолвил он, —

Вешают за шею,

Но жесток закон» (2, 316).

В эпиграмме «На Александра I» Пушкин буквально в восьми строчках обрисовал весь его жизненный путь:

Воспитанный под барабаном,

Наш царь лихим был капитаном:

Под Австерлицем он бежал,

В двенадцатом году дрожал,

Зато был фрунтовой профессор!

Но фрунт герою надоел —

Теперь коллежский он асессор

По части иностранных дел!

Под Аустерлицем 2 декабря 1805 года Наполеон разгромил две армии — русскую и австрийскую. Что касается «фронтового профессора» — это о шагистике, которой изнуряли армию. Были и другие минусы введения прусской системы в боевой подготовке солдат русской армии.

…Словом, государственный изгнанник работал, трудился весьма продуктивно, да ещё дерзил в адрес монарха. Не пасовал Александр Сергеевич и в бытовом плане.

«Пушкин, пора остепениться!» Пушкин любил суету большого города: праздничные застолья, беседы с умными людьми, поклонение любителей литературы и, конечно, красивые женщины. Михайловское угнетало своей оторванностью от цивилизованного мира. Но Александр Сергеевич держался и строго соблюдал заведённый в деревне распорядок дня.

Каждое утро поэта начиналось с проведывания няни — не заболела ли? Кучер Парфёнов вспоминал: «Он её всё мама звал. А она ему, бывало, нараспев:

— Батюшка, ты за что меня всё мамой зовешь, какая я тебе мать?

— Разумеется, ты мне мать: не то мать, что родила, а то, что своим молоком вскормила.

И уже чуть старуха занеможет, что ли, он уж всё за ней».

Михайловское. Вид усадьбы

После визита к Арине Родионовне Пушкин занимался собой: купание в любую погоду. Зимой ему приготовляли ванну: «Утром встанет, пойдёт в баню, прошибёт кулаком лёд в ванне, сядет, окатится, да и назад».

За водными процедурами следовали прогулки, на лошади или пешком: «Потом на лошадь, и гонят по лугу: лошадь взмылит и пойдёт к себе.

Палка у него завсегда железная в руках, девять фунтов[53] весу; уйдёт в поле, палку кверху бросает, ловит её на лету, словно тамбурмажор. А не то дома с утра из пистолетов жарит, в пырей, за баней, да раз сто эдак и выпалит в утро-то».

Раз в год у Пушкина бывало развлечение на людях. Парфёнов рассказывал:

— Ярмарка тут в монастыре бывает в девятую пятницу перед Петровками. Ну, народу много собирается, и он туда хаживал, как есть, бывало, как дома: рубаха красная, не брит, не стрижен, чудно так, палка железная в руках. Придёт в народ, тут гулянье, а он сядет наземь, соберёт к себе нищих, слепцов, они ему песни поют, стихи сказывают.

С местной властью (находясь под её надзором) Пушкин вёл себя вызывающе: «Вот было раз, ещё спервоначалу, приехал туда капитан-исправник на ярмарку: ходит, смотрит, что за человек чудной в красной рубахе с нищими сидит? Посылает старосту спросить: кто, мол, такой? А Александр-то Сергеевич тоже на него смотрит, зло так, да и говорит эдак скоро (грубо так он всегда говорил):

— Скажи капитану-исправнику, что он меня не боится, и я его не боюсь, а если надо ему меня знать, так я — Пушкин.

Капитан ничто взяло, с тем и уехал, а Александр Сергеевич бросил слепцам беленькую да тоже домой пошёл»

…До двух часов Пушкин работал. Затем обедал и шёл (или ехал) к ближайшим соседям в Тригорское. Это было имение П. А. Осиповой, недавней вдовы, матери четырёх дочерей и двух сыновей. Младшая из девушек, Марина Ивановна, оставила воспоминания о визитах поэта:

— Бывало, все сёстры мои, да и я, тогда ещё подросточек, выйдем к нему навстречу. Раз, как теперь помню, тащится он на лошадёнке крестьянской, ноги у него чуть не по земле волочатся — я и ну над ним смеяться и трунить. Он потом за мной погнался, всё своими ногтями грозил: ногти ж у него такие длинные, он их очень берёг. Приходил, бывало, и пешком; подберётся к дому иногда совсем незаметно; если летом, окна бывали раскрыты, он шасть и влезет в окно. Мы ему говорим: «Пушкин, что вы шалите так, пора остепениться», — а он смеётся только.

Быт семьи Осиповых Александр Сергеевич отразил в романе «Евгений Онегин»:

У них на масленице жирной

Водились русские блины;

Два раза в год они говели;

Любили круглые качели,

Подблюдны песни, хоровод;

В день Троицын, когда народ,

Зевая, слушает молебен,

Умильно на пучок зари[54]

Они роняли слёзки три… (2, 52)

Анна, старшая из сестёр, дивно