Али-баба и тридцать девять плюс один разбойник - Леонид Резников

ты так просишь.

Она взяла саблю, зачем-то обнюхала и засунула в рот. Жевала она ее уже не так усердно, похоже, занятие это не приносило ей внутреннего удовлетворения. Поэтому гуль ограничилась тем, что перекусила саблю пополам.

– А мне! А мою! Ну, пожалуйста, опа!

Разбойники наперебой начали совать Юмюм-хане свои сабли. Гуль, смущенная столь обильным вниманием, принимала сабли одну за другой, перегрызала их и, с видом знаменитости, раздающей автографы, возвращала владельцам.

– Возьми тогда уж и мою! – Махсум под шумок подсунул гуль и свою саблю рукоятью вперед.

– У тебя не возьму, – заартачилась гуль. – Ты меня обидел.

– А если извинюсь?

– Ладно, так и быть, – согласилась Юмюм-хана. – Извиняйся.

– Извини.

– Давай сюда свою саблю-у-у! – Она выхватила из рук Махсума саблю, но тут же отбросила от себя, словно ядовитую гадюку. – Что ты натворил, гнусный мальчишка-а-а! – Вой перешел в визг, руки гуль задымились и начали обугливаться. – Проклятый идиот, что ты мне дал?

– Саблю, – пожал плечами Махсум, наклоняясь и поднимая свое оружие с земли. – Хорошую саблю. Значит, не будешь ее есть?

– Будь ты проклят навеки-и-и!

Голос Юмюм-ханы истончился, она упала на колени, завалилась вбок и забилась в припадке на песке. От нее уже вовсю валил дым. Тело чернело на глазах, разваливаясь на кусочки угля и чешуйки пепла.

Вой оборвался внезапно. Наступила звенящая тишина.

У ног Махсума и ничего не понимающих разбойников лежала дымящаяся куча тряпья, горка золы да груда изувеченного металла.

– Изверги, палачи! Вы убили мою жену! – забился в веревках Олим-Кирдык.

– Ты тоже, я вижу, не прочь пообедать саблей? – уточнил Махсум у пленного.

– Нет, нет, – мгновенно успокоился тот. – Благодарю, но я сегодня уже завтракал.

– Тогда лежи себе и помалкивай.

Махсум отер саблю о плащ и убрал ее в ножны.

– Но что произошло, шеф? Я ничего не понимаю, – пристал к Махсуму Ахмед. – Она так забавно их ела, а тут раз и…

– Действительно, забавно. У вас, у пещерных идиотов, хоть одна целая сабля осталась?

Разбойники повесили носы, некоторые чесали в затылках и скребли шеи в попытке сообразить, как же так вышло, что они лишились оружия.

– Вот именно, – вздохнул Махсум.

– Простите, шеф! – откашлялся Ахмед в кулак. – Мы немножко того, увлеклись.

– Увлеклись они. А что было бы, когда она съела все сабли? За вас принялась?

– Мы… об этом не подумали. Но ведь все обошлось! Как же это у вас получилось?

– Читай!

Махсум вновь вынул саблю и протянул ее Ахмеду. На лезвии, у самого эфеса, была выбита какая-то надпись мелкими буквами.

«С именем Аллаха, уповаю на Аллаха, нет мощи и силы ни у кого, кроме Аллаха». – Ахмед оторвал ошарашенный взгляд от сверкающего лезвия и поднял глаза на своего предводителя. – Вот это да, освященная сабля!

– Именно, – кивнул Махсум, забирая саблю у телохранителя и вновь возвращая ее в ножны.

– Значит, вы знали, что это сработает? – восхитился мудростью Махсума Ахмед. – И поэтому специально дали ей?

– Нет, но почему было не попробовать?

– Вы издеваетесь, шеф? – побледнел Ахмед. – Значит, вы даже не были уверены, что надпись подействует на нее.

– Я даже читать-то по-вашему не умею, а ты хочешь, чтобы я предугадывал все настолько шагов вперед?

– Но как же тогда?.. – промямлил Ахмед.

– Во-первых, я подумал, что такая длинная фраза не может быть обычной поздравительной надписью, вроде: «Любимому Черному Кадику от дорогого папочки». А во-вторых, какая теперь разница? Главное ведь, сработало, – усмехнулся Махсум. – К тому же теперь благодаря тебе я знаю, что она означает. В смысле, надпись.

Ахмед хотел еще что-то спросить, но успел лишь раскрыть рот, как из-за ближайшего бархана высыпали десять или чуть более человек и понеслись к разбойникам.

– Благодарю вас, драгоценные спасители! – голосил на бегу первый, путаясь в развевающихся полах халата.

Разбойники, вскинувшие было обгрызенные и изжеванные остатки саблей, вновь опустили их – спешащие к ним безоружные люди вряд ли представляли собой угрозу.

– Вас еще только не хватало! – зло проворчал Махсум. – Едем! – скомандовал он разбойникам, взбираясь в седло. – И борзого зубастика прихватите, твоему фраеру подарим, вместо щенка.

Ахмед загоготал. Шутка ему понравилась.

Разбойники подогнали коня несчастного, безвременно почившего аксакала, перекинули присмиревшего гуля через седло, накрепко привязали к седлу веревкой, чтобы ненароком не свалился по дороге, и вскочили на коней.

– Стойте, куда же вы? – замахал руками запыхавшийся от быстрого бега купец или караван-баши – кто их разберет – и поднажал, преодолевая последние метры. – Погодите!

– Едем! – не оглядываясь, приказал Махсум и тронул коня.

– Да стойте же! – Распознав тренированным взглядом главного в Махсуме, он повис на его сапоге. – Не уезжайте! Уф-ф!

– Ну, чего тебе? – Махсум придержал коня и уставился сверху вниз на висящего на его ноге мужчину.

– Я Га… уф-ф… Гасан, караван-баши! – облизнул тот губы. – Вы спасли нас от неминуемой гибели. Скажите, кто вы, о отважные воины?

– Мы Ко… – начал Ахмед, но Махсум пнул его в ногу, и разбойник прикусил язык.

– Мы просто проезжали мимо, уважаемый Гасан, а тут такое творится.

– Да-да, ужас, кошмар! Если бы не вы… Слава Аллаху, ваш отряд появился вовремя, но если бы чуть раньше…

– У вас все?

– Да. То есть, нет! Мой караван…

– Ваш караван разбежался, но, я уверен, вы найдете его в городе. Извините, мы торопимся.

– О благодетель! – радостно взвыл Гасан, еще крепче обнимая сапог и едва не впиваясь в него губами. – Разрешите отблагодарить вас!

– Отблагодарить? – задумался Махсум, переглянувшись с Ахмедом. Тот, помявшись в сомнении, едва заметно кивнул. – Хорошо, можете отблагодарить, если хотите.

– Отлично! Довезите нас до города, а там уж я расплачусь с вами. Меня знает сам эмир!

– Только эмира нам и не хватало для полного счастья, – устало пробурчал под нос Махсум. – Ладно уж, залезайте, что с вами делать.

Охающий от болей в спине и боках Касым без сна ворочался в своей постели, с тоской вглядываясь в прореху в крыше. На краю дыры, тараща на стонущего Касыма любопытные черные глазки, сидели уже три вороны. Но у Касыма не было сил прогнать птиц.

В пустом доме стояла оглушающая тишина. Лишь Касым прекращал стонать, как она врывалась в уши, забивала их, и тогда Касыму начинало казаться, будто он самый несчастный и одинокий человек на всем белом свете. Ему становилось страшно, и он вновь принимался охать и ворочаться с боку на бок. Вдруг его слуха коснулся скрип колес арбы, и Касым затих, вслушиваясь.

Поскрипев, арба затихла.

Касыму показалось, что повозка остановилась возле его дома. Тогда, морщась от боли и держась за ноющий бок, толстяк поднялся