Неприятности в раю. От конца истории к концу капитализма - Славой Жижек

документальном фильме Уди Алони «Искусство/Насилие», посвященном Джулиано Мер-Хамису, основателю «Театра свободы» в Дженине, молодая палестинская актриса рассказывает, что Джулиано значил для нее и ее коллег: он дал им свободу, то есть помог им понять, на что они способны, он открыл новую возможность перед ними – бездомными детьми из лагеря беженцев. Такова роль подлинного Господина: когда мы чего-то боимся (а страх смерти – главный страх, превращающий нас в рабов), настоящий друг скажет что-нибудь вроде: «Не бойся, смотри, я сделаю то, чего ты так боишься, и сделаю это безвозмездно – не потому, что должен, а из любви к тебе, я не боюсь!» Он делает это и тем освобождает нас, демонстрируя in actu, что это возможно, что мы тоже способны это сделать, что мы не рабы…

Такой призыв подлинного Господина слышался в лозунге Обамы из его первой президентской кампании «Да, мы можем!» – фразы, которой открывалась новая возможность. Но, мог бы кто-то возразить, разве Гитлер не делал нечто формально схожее? Разве он не говорил немецкому народу: «да, мы можем» убивать евреев, подавлять демократию, предаваться расизму, нападать на другие страны? При более тщательном анализе сразу же обнаруживается разница: Гитлер был отнюдь не подлинным Господином, а демагогом-популистом, старательно игравшим на смутных желаниях людей. Может показаться, что при этом Гитлер следовал печально известному девизу Стива Джобса: «Во многих случаях люди сами не знают, чего хотят, пока вы им этого не покажете». Однако несмотря на всю ту справедливую критику, которой заслуживает деятельность Джобса, он был близок к настоящему Господину как раз в том, как он понимал свой девиз. Когда его спросили, часто ли Apple интересуется, чего хотят клиенты, он ответил: «Никогда. Не клиенты должны знать, чего они хотят… мы определяем, чего мы хотим»50. Обратите внимание на удивительный поворот этого аргумента: отвергнув идею о том, что клиенты знают, чего они хотят, Джобс не переворачивает ее ожидаемо прямо: «Наша задача (задача творческих капиталистов) выяснить, чего хотят клиенты, а затем “показать им это” на рынке», – вместо этого он продолжает: «Мы определяем, чего мы хотим». Вот как действует истинный Господин. Он не пытается угадать, чего хотят люди, а просто подчиняется собственному желанию, позволяя людям решить, идти ли за ним. Иными словами, его сила проистекает из верности своему желанию, а не из компромисса. В этом кроется разница между настоящим Господином и, например, сталинским лидером, который притворяется, будто знает (лучше, чем сами люди), чего люди действительно хотят (что для них благо), а затем навязывает им это даже против их воли.

Гегелевский выход из тупика Господина – низвести Господина (подобно королю) до его Имени, сделать его чисто символическим авторитетом, полностью отделенным от всех реальных квалификационных требований, предъявляемых к его работе, монархом, чья единственная функция заключается в том, чтобы подписывать подготовленные экспертами предложения, – не следует путать с цинической позицией: «Давайте сделаем Господином заведомого идиота». Нельзя сжульничать таким образом, поскольку придется сделать выбор: либо мы действительно не принимаем фигуру господина всерьез (и в этом случае Господин просто не выполняет перформативных функций), либо мы подтверждаем серьезное отношение к Господину своими действиями, несмотря на нашу прямую сознательную иронию (которая может развиться вплоть до фактического презрения к Господину). В последнем случае мы просто имеем дело с дезавуированием по принципу «я прекрасно знаю, но»: наша ироническая дистанция является частью трансферентного отношения к фигуре господина; она служит субъективной иллюзией, в сущности позволяющей нам терпеть Господина – то есть мы притворяемся, будто не относимся к Господину всерьез, чтобы вынести тот факт, что Господин действительно является нашим господином.

Схожее жульничество – принять необходимость фигуры политического Господина, утверждая при этом, что появление такой фигуры допустимо только после коллективного обсуждения: нельзя прямо призвать Господина найти решение, когда люди оказываются в тупике. В таком случае мы непременно получим диктатора, который в действительности не знает, что делать. Сначала люди должны объединить свою волю вокруг определенного проекта, лишь тогда они могут позволить фигуре Господина повести себя по пути, намеченному в их проекте. Сколь бы логичной ни казалась такая идея, это как надевать хомут с хвоста: как мы уже отмечали, истинные лидеры не делают того, чего хотят или планируют люди; они говорят людям, чего хотят сами, и только в результате их действий люди понимают, чего хотят. В этом состоит акт настоящего политического лидера: внимая ему, слушая, как Господин разъясняет им их собственную позицию, позволяет им узнать себя, свою сокровенную нужду в предложенном им проекте, люди вдруг осознают, чего они всегда хотели.

Но настоящий Господин не обязательно должен быть лидером. Марек Эдельман (1919–2009) был польско-еврейским политическим и общественным деятелем. До Второй мировой войны он являлся активным членом левого БУНДа (Всеобщего еврейского рабочего союза), выступавшего против сионистского проекта, во время войны стал одним из основателей Ż.O.B. (Еврейской боевой организации), участвовал в восстании в Варшавском гетто в 1943 году (и возглавил его после гибели Мордехая Анелевича), а также в Варшавском восстании 1944 года. После войны Эдельман стал известным кардиологом, начиная с 1970-х сотрудничал с Комитетом защиты рабочих, как активист «Солидарности» принимал участие в переговорах круглого стола в 1989 году. Хотя Эдельман боролся с антисемитизмом в Польше, он всю жизнь занимал антисионистскую позицию: в интервью 1985 года он заявил, что сионизм – «гиблое дело», и усомнился в жизнеспособности Израиля. В последние годы жизни он публично высказывался в поддержку палестинского сопротивления, утверждая, что еврейская самооборона, за которую он боролся, рискует перейти черту и превратиться в угнетение. В августе 2002-го он отправил открытое письмо лидерам палестинского сопротивления: хотя в тексте критиковались нападения палестинских смертников, его тон привел в ярость израильское правительство и прессу, поскольку оно было написано в духе солидарности с борцами сопротивления бывшим лидером еврейского восстания, отчаянность которого была сравнима с палестинским восстанием на оккупированных территориях. Из-за этого Израиль официально не признал героических заслуг Эдельмана: Ицхак Рабин, посетивший Польшу в качестве премьер-министра Израиля, отказался пожать руку Эдельману, который в составе делегации встречал его в варшавском аэропорту (в качестве причины Рабин назвал нежелание подавать руку бундисту)51. Охарактеризовать Эдельмана как «презирающего себя еврея» было бы высшей степенью непристойности, учитывая то, что он олицетворяет определенную крайне редкую сегодня этическую позицию: он знал, когда действовать (против немцев), когда делать публичные заявления (в поддержку палестинцев), когда заниматься политическим активизмом (за «Солидарность»), а когда просто быть рядом. В 1968 году его жена и дети эмигрировали из-за набиравшей силу антисемитской кампании, однако он решил остаться в Польше, сравнив себя с руинами на месте лагеря Освенцим: «Как-никак, кто-то должен оставаться рядом