Неприятности в раю. От конца истории к концу капитализма - Славой Жижек

спартанцев». При этом крайне важно, что Уэйн – его ученик: именно Ра’с сделал из него Бэтмена.

Следы утопии

Теперь мы видим, что трилогия Нолана о Бэтмене явно следует внутренней логике16. В «Бэтмен: Начало» герой остается в рамках либерального порядка: систему можно защитить морально приемлемыми методами. «Темный рыцарь» фактически представляет собой новую версию двух классических вестернов Джона Форда («Форт Апачи» и «Человек, который застрелил Либерти Вэланса»), в которых показывается, что для окультуривания Дикого Запада необходимо «выбирать легенду»[17] и игнорировать правду, то есть что наша цивилизация должна основываться на Лжи: чтобы защитить систему, приходится нарушать правила17. Или, если выразиться иначе, в «Бэтмен: Начало» главный герой – просто классический городской линчеватель, наказывающий преступников, когда полиция не способна этого сделать. Проблема в том, что полиция – официальные правоохранительные органы – неоднозначно относится к помощи Бэтмена: признавая ее эффективность, полиция тем не менее воспринимает его как угрозу своей монополии на власть и как свидетельство собственной неэффективности. Однако вина Бэтмена здесь чисто формальна. Она состоит в действии от имени закона без соответствующих полномочий: самими своими поступками Бэтмен никогда не нарушает закон. В «Темном рыцаре» система координат меняется: здесь истинный соперник Бэтмена – не его враг Джокер, а Харви Дент, «белый рыцарь», агрессивный новый окружной прокурор и своего рода официальный линчеватель, чья фанатичная борьба с преступностью доводит его до убийства невинных людей и собственной гибели. Создается впечатление, что Дент – это ответ законного порядка на угрозу в лице Бэтмена: столкнувшись с карательной борьбой Бэтмена, система порождает свой собственный незаконный избыток, своего собственного линчевателя, который (будучи гораздо более жестоким, чем Бэтмен) прямо нарушает закон. Таким образом, есть некая поэтическая справедливость в том факте, что, когда Брюс собирается публично раскрыть свою тайну, Дент вмешивается и называет Бэтменом себя – он «Бэтмен в большей степени, чем сам Бэтмен», актуализируя то искушение, которому Бэтмен все-таки был способен сопротивляться. Поэтому когда в конце фильма Бэтмен принимает ответственность за совершенные Дентом преступления, чтобы спасти репутацию народного героя, воплощающего надежду простых людей, в его самоуничижительном акте есть доля правды: Бэтмен в некотором роде платит Денту услугой за услугу. Его поступок является жестом символического обмена: сначала Дент берет на себя личность Бэтмена, а затем Уэйн – настоящий Бэтмен – берет на себя преступления Дента.

Наконец, в «Темном рыцаре» границы дозволенного отодвигаются еще дальше: не правда ли, что Бейн – это Дент, доведенный до крайности, до своего самоотрицания, пришедший к выводу, что несправедлива сама система и поэтому для эффективной борьбы с несправедливостью нужно восстать непосредственно против системы и уничтожить ее? И, если продолжить мысль, Дент, утративший все внутренние барьеры и готовый использовать для достижения этой цели любые насильственные пути, вплоть до убийства? Появление такой фигуры меняет всю констелляцию – для всех участников, включая Бэтмена, мораль делается относительной, становится вопросом удобства, определяемым обстоятельствами: идет открытая классовая война, в которой все средства хороши для защиты системы, когда бороться приходится не только с безумными бандитами, но и с народным восстанием.

Неужели это все? Должны ли те, кто ведет радикальную борьбу за освобождение, решительно отвергнуть этот фильм? На самом деле нет. Все не столь однозначно, и этот фильм следует интерпретировать так, словно мы хотим раскрыть смысл китайского политического стихотворения: в нем важны отсутствующие и неожиданно присутствующие элементы. Вспомните старую французскую историю о жене, которая жалуется лучшему другу мужа на то, что он совершает в отношении нее незаконные сексуальные действия: удивленный друг не сразу улавливает суть, что таким изощренным образом она побуждает его соблазнить ее. Это как фрейдовское бессознательное, не ведающее отрицания: важно не отрицательное суждение о чем-то, а просто само упоминание – в фильме «Темный рыцарь: Возрождение легенды» народная власть присутствует, выраженная как Событие, что является важным шагом вперед от обычных противников Бэтмена (криминальных мегакапиталистов, гангстеров и террористов).

Здесь мы находим первый ключ к пониманию более глубокой неоднозначности фильма: перспектива захвата власти движением «Захвати Уолл-стрит» (сокращенно OWS) и установления народной демократии на Манхэттене столь очевидно абсурдна, столь вопиюще нереалистична, что нельзя не задаться вопросом, почему мечты о ней проникли в кассовый голливудский блокбастер. Зачем вызывать этот призрак? Зачем вообще фантазировать о том, что OWS вылилось в насильственный захват власти? Очевидного ответа (порочащего OWS обвинениями в том, что оно таит в себе террористическо-тоталитарный потенциал) недостаточно для объяснения странной притягательности перспективы «народовластия». Неудивительно, что функционирование этой власти остается за кадром, отсутствует: нам не сообщают подробностей о том, как работает власть этих людей, что конкретно делают мобилизованные люди (как мы помним, Бейн говорит людям, что они могут делать все, что захотят, он не навязывает им собственного порядка). Здесь можно даже говорить о необходимой цензуре: любое изображение самоорганизации людей во время правления Бейна разрушило бы эффект фильма, обнажив его непоследовательность.

Вот почему фильм заслуживает внимательного прочтения18: Событие – «народная республика Готэм-сити», диктатура пролетариата на Манхэттене – внутренне присуще фильму, это (если воспользоваться избитым клише семидесятых годов) его «отсутствующий центр». Именно поэтому внешней критики фильма («то, как в нем изображено правление OWS, – нелепая карикатура») недостаточно: критика должна быть имманентной, она должна найти в самом фильме множество признаков, указывающих на подлинное Событие. (Вспомните, например, что Бейн – не просто жестокий террорист, а человек, способный на глубокую любовь и жертву.) Короче говоря, чистая идеология невозможна. Подлинность Бейна не может не оставить след в текстуре фильма19.

Насилие – какое насилие?

Тем не менее здравый смысл подсказывает два нарекания в связи с нашим прочтением фильма Нолана. Во-первых, чудовищные массовые убийства и насилие в результате реальных революций действительно происходили (вспомним о сталинизме или красных кхмерах), поэтому очевидно, что авторы фильма не просто предаются реакционным фантазиям. Во-вторых, в противоположность этому, реальное движение «Захвати Уолл-стрит» не было насильственным и определенно не стремилось к новому господству террора: поскольку восстание Бейна должно экстраполировать имманентную тенденцию движения OWS, то фильм, таким образом, возмутительно искажает его цели и стратегии. Продолжающиеся антиглобалистские протесты полностью противоположны жестокому террору Бейна: Бейн олицетворяет зеркальное отражение государственного террора, убийственную фундаменталистскую секту, захватившую власть и правящую посредством террора, а не преодоление государственного террора за счет народной самоорганизации. Что общего в обоих нареканиях, так это отвержение фигуры Бейна. Ответ на эти два нарекания неоднозначен.

Во-первых, необходимо четко осознавать реальный масштаб насилия. Лучший ответ на утверждение о том, что насильственная реакция толпы на угнетение хуже самого угнетения, дал Марк