Глаша - Лана Ланитова

– А зачем тогда он любовниц от себя устранил?

– Раз, своих устранил – значит на другое виды имеет. Ты думаешь, отчего он столько времени с парнем проводит?

– Так, он ведь мужеского пола. Не женщина ведь, переодетая?

– Не женщина, вроде. А помнишь, я тебе когда-то в лесу еще летом рассказывала о страшном грехе Содомском?

– Таня, ты думаешь, он с ним живет как муж с женой? – удивленно спросила Глаша.

– Угу… Как мы с тобой…

– Ну, ведь, мы же – другое дело. Мы ласкаемся от скуки. У нас же и фаллосов-то нет.

– Это ты – от скуки. А я тебя люблю. И мужчины мне теперь противны.

– Опять, ты, обиделась… Я все время не то говорю.

– Что говоришь, то и говоришь. Насильно милой не будешь. Хоть, одна ночь – да моя.

* * *

Как не странно – то, на что намекала Татьяна, то, для чего Владимир приобрел юного кастрата, то, что рисовало его извращенное воображение, наяву никак не происходило. Махнев проводил с Шафаком дни и ночи, присматривался, привыкал к необычному поведению этого экзотического смуглого юноши. Вечерами Шафак вслух читал стихи или пел на итальянском и турецком языках, иногда танцевал. Владимир наслаждался его грудным сопрано, привлекали и гибкие плавные линии стройного тела, когда Шафак полуобнаженный (на нем лишь были легкие, шелковые шаровары) танцевал перед ним. Этот восточный танец начинался, как правило, с плавных движений, после темп ускорялся, доводя гибкое, смуглое тело юноши почти до судорог. Шафак поражал барина своей экзальтированностью и бешеным темпераментом, который был виден в каждом движении тонких рук и ног. Глаза юноши темнели, как море в сильный шторм, влажные губы наливались и краснели, словно кораллы, дыхание становилось порывистым.

В ту ночь Владимир позвал Шафака в баню. Они остались вдвоем. Игнат, как и все любовницы, на время был отправлен в отставку. Даже верный сотоварищ не был допущен к подробной демонстрации приобретенного «турецкого чуда». Мари тоже давно покинула поместье Махневых. Он не хотел ни с кем делить своего прекрасного мальчика. Слишком он был дорог его сердцу, слишком волновалась его душа при виде голубых глаз и шелковых волос этого посланника других миров. Он настолько полюбил юношу, что не чувствовал привычного похотливого зова при виде смуглого полуобнаженного тела.

Ярко горели свечи, в печи потрескивал огонь. Владимир курил опиум и смотрел на танец Шафака. Внезапно танец прервался, скрестив ладони на худенькой груди, Шафак медленно опустился на колени. Голова упала на грудь, плечи задрожали, послышался жалобный детский плачь.

– Шафак, солнце мое. Ты плачешь? – удивленно спросил Владимир. – Что с тобой? Тебе плохо? Иди, ко мне.

Юноша подошел к кровати, упал на колени и зарыдал еще громче. Кальян был отставлен в сторону, Владимир встал на ноги, сильные руки подняли Шафака с полу и усадили на кровать.

– Почему, ты, плачешь? За одну твою слезу я готов убить десятерых человек. Скажи, в чем дело? – Владимир с трудом отнял мокрые ладошки от заплаканного лица мальчика и поцеловал его в смуглый лоб. Затем, пальцы смахнули слезы с длинных ресниц, вытерли щечки, оправили темные локоны. Юноша замер от ласковых прикосновений барина. Его глаза с вызовом и обожанием смотрели в лицо своего господина. Владимир почувствовал сильное волнение, но отодвинулся от Шафака.

– Так, отчего плакал мой мальчик? Что случилось?

– Шафак плачет оттого, что господин его не любит.

– И что ты, Mon cher, себе вообразил? Я полюбил тебя, мое сокровище, как только увидел в длинном, нелепом тулупе на пороге моего дома.

– Я давно не мальчик. Мне скоро восемнадцать лет. Я мужчина. И я страдаю без ласки…

– Для меня ты всегда будешь моим любимым мальчиком. Терпение, я понемногу привыкну, и тогда буду ласкать тебя ночи напролет. Иди ко мне, ближе. Я поглажу твои худенькие плечи… Твоя тонкая шейка… Знаешь, как давно мои пальцы тосковали о такой шейке. Ни одна женская шея не вызывает во мне столько неги, как твоя. А эта узкая спина и маленькие ягодицы… Боже, я сойду с ума, – ладонь Владимира гладила смуглое податливое тело. Жгучее, не ведомое ранее желание охватило двух сластолюбцев, – Видишь ли, я – гурман во всем. Не будем торопиться. Я хочу вкушать тебя маленькими кусочками, пить твою любовь маленькими глотками. Покури опиума вместе со мной, а потом я буду тебя целовать. У нас впереди вся ночь и еще много прекрасных ночей.

– Мой господин никогда не разлюбит Шафака?

– Нет, мой мальчик, нет такой силы, что оторвет меня от тебя. Наконец, я понял свое предназначение. Я счастлив, как, никогда.

Они немного покурили опиума. Владимир сидел в трансе: глаза были полузакрыты, в голове звучали заунывные восточные напевы: громкий и тягучий голос зурны прерывался дробью барабанов и шелестящим звоном турецкого бубна. Казалось: это не музыка, а горный водопад падает с огромной высоты, рассыпая миллионы бриллиантовых брызг, и каждая капля, попавшая в водоворот, издает хрустальный звон, проникающий не только в уши, а в само сердце. Над водопадом, распластав широкие крылья, в синем небе парит горный орел – это к звону бубна и ритму барабанов присоединяются звуки свирели и флейты.

То – не просто горный орел – это сам Владимир, раскинув сильные руки, летит над цепочкой горных хребтов. Ветер дует в лицо, принося запахи апельсиновых и лимонных деревьев, виноградной лозы, граната и оливок. Горячее солнце обжигает руки. Он пролетает над маковыми, розовыми и лавандовыми полями: живительные струи ароматов плотным ковром окутывают землю. Не надо прилагать физических усилий: потоки густого цветочного запаха, словно речные струи, поддерживают тело в воздухе, не дают упасть. Звуки флейты становятся сильнее. И вот, мощный поток влечет его все дальше – он уже не орел, а яркая звезда на темном ночном небосклоне. Звезде открыт каждый уголок подлунного мира. Звезда освещает путь одинокому каравану, идущему по ночной пустыне, горбы навьюченных верблюдов мягко колышутся в море потемневшего песка…

А вот и настоящее – Черное море. Легкие вдыхают ночной, соленый воздух. Сердце рвется от тоски и восторга. На берегу растут магнолии, платаны, кипарисы, орех и палисандр. Йодистый запах моря, ракушек, водорослей и песка смешивается с ароматами ночных деревьев. Звуки все громче, Владимир плавно приземляется на мраморные ступеньки. Перед ним огромный, белокаменный дворец. Округлые купола венчают золотые мусульманские полумесяцы. Шесть остроконечных минаретов, словно гигантские кружевные пики, направлены в темное, звездное небо. Его встречают чернокожие рабы с разноцветными опахалами из страусиных перьев. Их темные, мускулистые тела тонут во мраке ночи, одни белки выпуклых рыбьих глаз светятся, словно круглые фонарики под белыми люминесцирующими тюрбанами. Все слуги с шумом падают ниц перед Султаном Великой Османской империи. Владимир с гордостью понимает – это он Великий Султан. Ему подают носильный одр с красным балдахином, горячие босые ноги с наслаждением погружаются в нежный холод бархата внутренней обивки этого диковинного переносного шатра. Он садится в него, слуги плавно несут одр во дворец. Его взору открывается огромный, охваченный голубым свечением зал. Беломраморные, словно припудренные, расписные колонны поддерживают резной потолок хрустального купола, уходящего в синее небо. Зал так огромен, что меж колон гуляет гулкое эхо.

Он ложится на ковровый постамент: всюду разбросаны мягкие подушки, газовые, тончайшие ткани – голова упирается в пуховую нежность воздушной перины. Хочется поспать, взор туманится.

Но музыка звучит все громче, он открывает глаза и видит: чернокожий евнух ведет к нему вереницу женщин, накрытых шелковыми покрывалами. Покрывала скользят по гладким телам и падают под ноги прекрасным одалискам. Наложницы начинают танцевать, поводя крутыми бедрами, звон золотых и серебряных позументов и браслетов на руках и ногах сливается с шелестом бубнов. Полные, влажные груди колышутся в такт музыке, округлые животы ходят ходуном, гибкие талии сгибаются в вызывающе откровенных позах. Женщины безумно красивы. Кажется, он видит в хороводе знакомые лица: вот мелькнула толстозадая Лукерья Потапова; вот трясет длинными, черными, как уголь, волосами Маруся Курочкина; Мари в прозрачных шароварах похваляется голым лобком и торчащей грудью, прикрытой колечками белых волос; вот и Глафира Сергеевна, его обожаемая кузина, почти обнаженная, танцует восточный танец с обиженным лицом – голова ее, вместо паранджи, покрыта белой фатой; появляются и снова исчезают и другие знакомые, женские лица – их слишком много. Хоровод становиться бесконечным. Лица одалисок множатся узорными кругами, сияют, словно разноцветные стекла в детском калейдоскопе.

Звуки зурны и турецких флейт усиливаются, заунывная мелодия назойливо вливается в голову, размывая сознание и раскалывая череп на мелкие частицы странной материи. Минуя хрустальный купол дворца, обогнув минареты, частицы неведомой материи со свистом уносятся в темный небосвод. Полетав во Вселенной, разум Владимира возвращается обратно к хозяину. Ему кажется, что он не только Султан, но и Бог, ибо теперь ему открыты все законы мироздания. Во время полета разрозненных частиц сознания, каждая из планет открыла для него свои секреты.