Глаша - Лана Ланитова

– Владимир-эфенди, я благодарю вас за великодушный прием. Никогда ранее я не жил в такой чудесной комнате. Позвольте мне поцеловать кончики ваших ног?

– Шафак, ну что ты, право, встань. Я рад, что тебе понравилось. Но не надо передо мной вставать на колени. Это лишнее… Ты же не в серале. Мехмед-эфенди, наверное, рассказывал тебе о нашем этикете?

– Рассказывал, но я не могу сдержать восторга и своей признательности к моему господину, – он приподнял голову и стремительно поцеловал руку Вольдемара. Поцелуй оконфузил его, и он снова склонился в глубоком поклоне.

Владимир тоже немного смутился и вышел из комнаты.

Анна Федоровна была поставлена в известность, что новый гость приехал из далекой Турции, что он сын знатного вельможи и поживет пока в России в имении Махневых.

– Maman, не делайте удивленные глаза. Юношу зовут Шафак. Прошу привыкнуть к нему и не обижать. Он сын почтенных родителей, я хорошо знаком с ними. Отец послал его в холодную Россию, так как в будущем готовит ему карьеру дипломата… Наша задача – обучить его языку, чтобы он мог свободно говорить по-русски.

– Я – не против, пускай живет. Он, право, какой-то необычный… Конечно же, красив… Скажу даже, слишком красив, – задумчиво ответила барыня. – Скажи, Володенька, а что он кушает?

– Maman, вы спрашиваете об этом, словно собираетесь кормить мартышку или диковинного зверька, – рассмеялся Владимир. – Чего вам стоит самой спросить у него за обедом о кулинарных предпочтениях?

За обедом Шафак вел себя сдержано: он, молча и чопорно кивал слуге, когда тот спрашивал какое блюдо ему предоставить. Ел понемногу, пробуя на вкус каждую закуску, медленно жевал, прислушиваясь к новым ощущениям. Увидев белужью икру, спросил о том, что это за деликатес, и где его добывают. Получив небольшие разъяснения, попробовал ее на вкус. Смуглое личико скривилось от неудовольствия – словно он хватил хинину… Зато, как загорелись синие глазищи при виде подноса с пирожными, маковыми булочками и засахаренными цукатами… Сливочные пироженки молниеносно исчезали с подноса, оказываясь во рту смуглого сладкоежки. Тонкие пальчики хватали сахарные цукаты, подносили их к лицу, точеный носик с наслаждением обнюхивал сладость, секунда – и на лице Шафака появлялось неподдельное блаженство. Он глотал сладости, как голодный кот глотает пескарей. Владимир пристально и с интересом разглядывал свое приобретение.

«Боже, он красив, как статуэтка из слоновой кости… Ведет себя как ребенок, или как женщина. Вот оно – рукотворное создание восточных мудрецов. Кто из древнейших представителей рода человеческого первым дерзнул вторгнуться во «святая святых» матери-природы, и попытался на свой страх и риск изменить ее классические каноны? Кто был тот первый эскулап, который изувечил здорового мальчика и создал зловещего «Гомункула»? В какой реторте вырос первый диковинный цветок, с отсеченным варварской секирой, корнем? Неужели прекрасный голос стоил таких жертв? Или пышнотелые, гладкие и ленивые одалиски толкали мужей на совершение ужасного членовредительства? Неужто, женская греховная плоть в алькове сомкнутых ног ценится так высоко? За душу одного изувеченного мальчика можно возненавидеть весь женский род… И, не смотря на все это, я восхищаюсь и любуюсь этим рукотворным восточным божеством…» – думал Владимир.

А между тем смуглое «божество» уплетало сладости и ничуть не ощущало своей ущербности. Пожалуй, оно даже выглядело удивительно счастливым.

– Шафак, друг мой, не смею настаивать, но у вас может сильно разболеться живот. Не стоит поглощать сладости в таких огромных количествах, – с улыбкой произнес Владимир.

Юноша сильно покраснел, тонкие руки отставили от себя серебряный поднос, на котором осталась пара пирожных и одинокий, засахаренный абрикос.

Теперь все мысли Владимира были направлены на драгоценную игрушку. Он напрочь забыл о том: зачем, для какой похотливой надобности он приобрел этого юношу. Он обращался с ним как с ребенком, как с куклой, как с младшим братом.

– Ты, совсем сошел с ума от этого турчонка. Возишься с ним как с маленьким, – упрекала мать, – совсем не узнаю тебя, Володя. Похоже, тебе пора жениться и завести собственных детей – раз в тебе просыпаются отцовские чувства.

– Глупости, я просто хочу оказать гостю полное уважение. Я дал обещание его отцу, – отвечал Вольдемар.

«Где же на самом деле его отец? Не болит ли его сердце от потери сына?» – думал он. Глядя на юношу, он уже не сомневался, что в том течет благородная кровь.

Они вместе гуляли по заснеженным окрестностям поместья. Путаясь ногами за длиннополый тулуп, Шафак с наслаждением вышагивал по чистому скрипучему по снегу и, словно ребенок, рисовал на сугробах прутиком причудливые вавилоны. Махнев с трудом разбирал в них образы криворуких людей и долговязых собачек.

Синие глаза с восторгом рассматривали белые поля, покрытые инеем, ажурные деревья, стаю снегирей на березовой ветке, струйки дыма с занесенных снегом, деревенских крыш. Сняв рукавицу, турчонок трогал смуглой ладошкой искрящиеся на солнце снежинки, тонкие пальцы осторожно сминали маленький снежок. Ладошки быстро замерзали – снежок выскальзывал, Шафак принимался задорно хохотать.

– Шафак, не бойся, сделай снежок и кинь его в кого-нибудь из дворовых, – предлагал барин.

– Никак не буду, – скромно отвечал юноша. – Скажут: плохой турка, пусть едет к себе домой. А Шафак любит своего господина… – синие глаза темнели от откровенных признаний.

– А если я прикажу, то кинешь? – провоцировал его Владимир с лукавой улыбкой на губах.

– Если мой господин прикажет – Шафак умрет.

Теперь все свободное время Владимир проводил с юношей. Он возил его в город. Вдвоем они посещали магазины, кондитерские, рестораны. Заходя в торговую лавку, Шафак никогда не просил купить ему ту или иную вещь. Он лишь останавливал бег живых глаз, взгляд застывал на желаемом предмете, дыхание сбивалось, рот немного округлялся. По этим характерным признакам Владимир без ошибки угадывал, что его любимое «божество» умрет, если не купить ему вожделенную вещицу. Фарфоровые и тряпичные куклы, разноцветные бусы, жемчужные и даже, иногда, золотые украшения, страусиные перья, яркие ткани, китайские веера, индийские резные шкатулки, морские ракушки, перламутровые пуговицы, блестящие браслеты и другие немыслимые безделушки – все это в огромном количестве, и к великой радости заморского гостя, скупалось в разных магазинах и лавчонках, и доставлялось в поместье Махневых. Самой большой статьей расходов была покупка всевозможных сладостей: шоколадных бомбошек[97], разноцветных, словно стеклянные бусы, монпансье, пряников, пирожных, засахаренных фруктов, халвы и пастилы. К тому же, после небольших колебаний, под напором молящего взора, Владимир приобрел для Шафака клетку с двумя желтоперыми канарейками, стеклянный сосуд с золотыми китайскими рыбками и щенка белого шпица.

Радости Шафака не было предела. Синие глаза лучились от неземного счастья. С каждой минутой в юном сердце крепло сильное чувство. Это были не просто любовь и признательность раба к своему щедрому господину. Это было – слияние двух не сочетаемых, на первый взгляд, начал: сыновней любви к новому отцу, и греховной, капризной любви мальчика к любовнику-мужчине.

Глава 22

– Вот, так жених! Мало, что скряга куроед, мало что плешив и глуп, так он еще и по мужской части не ходок оказался! – с усмешкой повторяла Татьяна, – он, поди, еще мечтает о детях?

– Мечтает… Сказал, что я обязана ему сына родить, – отвечала Глаша. На губах играла презрительная улыбка.

– Радость моя, а ты не намекнула ему, что дети от «святого духа» только по Евангелию родятся. Так и ты ведь, не дева Мария, и он далеко не «святой дух», – глаза Татьяны лучились от смеха. – Слава богу, что немощен он по этой части. А потому и не обнаружил, что ты давно не девственна.

– Какое, ему сие обнаружить, – я, по-правде говоря, устала уже рубашку ночную менять. Сколько раз он на меня ложился, столько и мочил ее без дела.

– А я ведь, тогда ночью, как вспомнила, что склянку с кровью петушиной тебе дать позабыла, так меня словно кипятком обдало. Думаю: как там моя Глашенька? Прибьет еще этот долговязый мою голубку.

– Пустое все Танюша, прибить – не прибьет. А только чувствую, что раздражаю я его сильно. Все-то он присматривается, все принюхивается. Следит за мной. Экономией своей вконец замучил.

– Я Глашенька, и так уж ухожу к себе в комнатенку, когда он со службы ворочается. Глаза бы мои его не видели. И пахнет от него дурно. Потерпи, милая. Давай, доживем до тепла, а там видно будет.

– Ой, Таня, а дальше-то что? Куда идти? Мне все кажется, что уснула я накануне свадьбы и не проснусь никак. Долго сон этот страшный длится. А просыпаться – сил нет. Как хочется проснуться и увидеть, что все вокруг другое: чисто, красиво, муж добрый, да любящий…