Глаша - Лана Ланитова

– А ликом на Володю кузена похож? Да? – с ехидством спросила Татьяна, – моей любви тебе все мало.

– Таня, не мучай ты меня… Знаешь, что люблю я тебя, знаешь, что нет тебя дороже. Не судьба, видимо, мне быть счастливой женой. А раз так, то лучше нам вдвоем остаться. Куда только мужа моего денем?

– Поживем – увидим!

Больше месяца прошло с Глашиной свадьбы. Надо ли говорить, что муж оказался еще противней, чем она себе представляла. Днем он жалел ей масла и мяса из супа (о прочих деликатесах не могло и речи идти). Ночами изводил гнусавыми придирками и пристрастными допросами о том, кто был ей люб до свадьбы, и были ли у нее с кем-либо близкие отношения. Ревность и безмерная злоба в сочетании с половой слабостью приводили к тому, что он принимался щипать молодую жену за полные ноги и упругий зад – белая кожа вспухала багровыми и синими кровоподтеками. Глаша вскрикивала, но терпела его варварские выходки. После, он наваливался жестким, чужим и тяжелым телом, холодные губы тянулись к полной груди, кислая слюна заливала шею и подбородок. Через пару минут Ефрема Евграфовича начинало лихорадить как при «падучей болезни». Он упирался в Глашин лобок и терся вялым членом по ее животу и ногам, совершая неуклюжие, по-заячьи поспешные движения до тех пор, пока не наступала долгожданная кульминация. Он тут же отваливался на бок, и уже через пять минут по всему дому слышался его раскатистый храп. А Глаша с нескрываемым чувством отвращения вытирала излитое мимо семя.

Танюшина комната находилась в другом конце дома, но иногда до ее слуха долетали слабые крики и всхлипывания любимой подруги. Рыжая бестия корчилась на узкой постели от приступов ненависти к Глашиному мужу, ей так хотелось ворваться в супружескую комнату и убить ненавистного супостата. Она даже припрятала в своей комнате кухонный нож, на случай, если выбора не будет…

Когда муж засыпал глубоким сном, Глаша потихоньку выскальзывала из супружеской постели. Босые ноги несли ее по холодному деревянному полу прямиком к своей рыжей любовнице. Та с нетерпением ждала желанную, горячо-любимую, распутную подругу. В ее объятиях Глафира забывала обо всех тяготах и превратностях судьбы. Она даже была благодарна высшим силам за то, что ее муж оказался практически бесполезным любовником. Это обстоятельство снимало с нее огромный груз вины за добрачное грехопадение и освобождало от ответственности за нерождение детей от нелюбимого, чужого человека. А как была рада Татьяна! Она не ревновала, теперь у нее не было ни соперников, ни конкурентов. Теплая и заласканная до одури, испытавшая за ночь несколько оргазмов, Глафира выскальзывала под утро из цепких лапок Танюши и плелась в свою комнату. Утром муж уходил в Канцелярию Уездного Собрания (он восстановился на прежней службе), а Глафира спала крепким сном вплоть до самого обеда. Пока длился ее сладкий сон, легконогая Татьяна хозяйничала по дому, ходила на базар и помогала кухарке приготовить скудный обед. Татьяна проявляла огромную изворотливость, экономила, хитрила, но все-таки умудрялась принести Глафире к завтраку что-нибудь вкусное, необычное, лакомое, то, что никогда бы не одобрил скупой до умопомрачения, Ефрем Евграфович.

Глафира открывала сонные глаза: перед носом расплывалось белое, пушистое облачко. Чуть отлетев от носа, облачко превращалось в маленькую пироженку с воздушными, сладкими сливками. В сердцевине изысканного лакомства томилась маленькая глазированная вишенка.

– Танечка, ну зачем ты?! – хохотала заспанная прелестница, – съела бы сама.

– Как же, съем я? Не холопское это дело – пирожные по утрам лопать. Мы к этому не привычны. Это для моей царевны.

– Ну вот, опять ты за свое. Слово то, какое – «холопка». Не серди меня! Ешь вместе со мной.

За пару минут воздушное лакомство, купленное Татьяной в кондитерской, исчезало во рту обеих подружек. Облизывались пальчики, подбирались упавшие крошки, на лицах появлялось выражение мечтательного блаженства.

– Таня, я верю, что когда-нибудь все изменится. Мы уедем с тобой далекодалеко… И там в другой, счастливой жизни мы будем каждое утро есть на завтрак пирожные и запивать их душистым кофе. У нас будет много вкусной еды: окороков, ветчины, колбас, пирожных и даже мороженое…

– А это еще что?

– О, вкуснее мороженого ничего в мире не существует… Я ела его однажды, когда была маленькая, и были живы мои родители. Это было на Рождество, в гостях у генерала на детском празднике, на елке. Я помню маму, ее красивое платье с длинным шлейфом, у меня тоже было розовое в цветочек, длинное платье. И папу. Он смотрел на нас с улыбкой и гордостью. Все смутно теперь. Но я точно помню, что в конце обеда нам подали это самое мороженое в серебряных вазочках. Они так и сказали: «А теперь, дети, для вас есть сюрприз – мороженое! Кушайте помаленьку, не простудите горло». Это Таня, похоже на сливки с вишней и клубникой, только холодное, скользкое и какое-то радостное…

– Не знаю я никаких мороженых… Солодку, да малину знаю, а морожены есть – рылом не вышла. Не по чину нам.

– Таня, ну что ты… Опять обиделась. Я не для того рассказала. Я и сама только однажды его и пробовала. Это мы с тобой и сами сможем сделать: сливки заморозить с сахаром – получится эта вкуснотища. Вспомнила мороженое, и родители сразу вспомнились, – легкая грусть накрыла веселые глаза. Она нарочно раскрыла их широко и отвела в сторону, силясь не заплакать. Но предательские слезы закапали по щекам. Глаша упала на подушку, послышалось тихое всхлипывание.

– Сливок она захотела! Вот, размечталась о хорошей жизни, а сама мокроту развела, ну, будет тебе… не плачь, – уговаривала Татьяна. – Бог с ним, с морожным и пирожным. Живы будем – испробуем все. Вон, ироды махневские не плачут. Все, что хотят, то и лопают. Ни в чем отказа не знают. А тебя сиротку несчастную сбагрили этому скупердяю. Поесть лишний раз и то не дает. У скупого, что больше денег, то больше горя.

– Знаешь, Танечка, а в институте мне тоже часто хотелось кушать. Вернее, я постоянно хотела там есть. Вся еда была жутко невкусной. А хлеб кислый, не пропеченный. Мы с девочками все время ходили голодные. Даже мел ели.

Нас за то наша классная дама Аполлинария Карловна наказывала: без передников у доски ставила.

– Мел ели? Вот это да…

– Да, знаешь, как голодно было. А когда началась Восточная война, так нам совсем эконом мало еды стал давать. Иногда даже вместо утренних булочек, кусочек хлеба давали.

– Бедная ты, моя сиротка. Тяжко тебе пришлось, – Таня обняла свою подругу. Прошло несколько минут, каждая думала о своем.

– Таня, а что про Махневых слышно? Ты не встречала никого из поместья?

– Встречала…

– Кого?

– Маланью на рынке.

– Малашу?!

– А чего, ты обрадовалась? Аж, слезы высохли. Думаешь, что скучает по тебе тетка или Володя твой ненаглядный?

– Ты расспросила Малашу о том, как они там поживают?

– Поживают… Не последнее проживают. Лучше всех живут – не тужат. Лихо деньги нажить – а с деньгами можно и дураками жить.

– Ну, не томи. Он также с бабами в бане все ночи проводит?

– А вот тут не угадала, ты.

– Как, так?

– А так. Он полюбовницам отставку дал.

– Да? – глаза Глафиры загорелись от внезапной надежды.

– Хоть ты, Глашенька, и барской крови, а глупая, как и другие бабы. Чего в Володечке твоем, доброго-то есть? Токмо ему и слава, что хрен велик, – с усмешкой проговорила Таня. – Чай, надежда в сердечко закралась, что скучает он по тебе, раз прогнал всех? А вот и не скучает. Не знаю, чего там, у твого кузена на уме, потому как ум беса праведным людям познать не дано. А оно нам и не надобно. А только Малаша сказывала, что к нему в гости иностранец приехал – парень молодой. Красивый ликом, что твоя кукла. То ли турок, то ли грек, то ли итальяшка. Сие – неведомо…

– И что?

– А ничего… Все дивятся: он с этим турком день и ночь вместе. По театрам его таскает, на ярманки возит, одевает, наряжает, охоту на зайцев и лис устраивает.

– Так, что тут такого? Верно – это его товарищ, какой. Может, учились вместе?

– Не все так просто…

– А чего же еще?

– Сдается мне: здесь что-то другое. Малаша сказывала, а ей Лушка поведала, а той каналье передал Игнат: барин, мол, дает всем полюбовницам деревенским временную отставку. Устал, говорит, он с вами греховодничать. Мудя, мол, отдых требуют, поистерлись шибко. А вы без него не скучайте – ждите, когда позовет. И чтобы блюли себя, как подобает. Узнаю если, что кувыркались с кем – вмиг со свету сживу. Вот, ненасытная Лушка и жаловалась, что время идет, а барин все никак не отдохнул…

– А может, и правда – надоело ему греховодничать? Решил за ум взяться. Возможно, маменька его образумила?

– Ты сама-то веришь этому? Скорее земля разверзнется, чем барин наш развратничать перестанет. То – ему пятерых баб за ночь мало, а то – вдруг завязал шнурочек на одном месте. Не верю я в эту брехню.