Джульетта - Энн Фортье

Тут Дженис, не вытерпев, фыркнула, прикрывшись немецким путеводителем. Хотя она тут же сделала вид, что закашлялась, даже Алессандро стало ясно, что она слушала каждое наше слово. Он посмотрел на нее так, что я немедленно прониклась к нему еще большей симпатией.

- Извините, - сказал он, доставая бумажник, - но мне пора возвращаться.

- Я расплачусь, - сказала я, оставаясь на месте. - Пожалуй, я выпью еще кофе. А после работы вы свободны? Вы все еще должны мне историю.

- Не волнуйтесь, - сказал он, коснувшись моей щеки, и поднялся. - Будет вам история.

Едва он отошел подальше и не мог нас слышать, я повернулась к Дженис, вне себя от ярости.

- Обязательно нужно было прийти и все испортить? - прошипела я, одним глазом следя за уходящим Алессандро. - Он вот-вот рассказал бы мне что-то важное о Лучано Салимбени!

- Ах, извините, - сказала Дженис с приторной неискренностью, - что прервала твой маленький тет-а-тет с типом, который разгромил твой номер. Джулс, ты что, последние мозги растеряла?

- Может, это вовсе не…

- Еще как он! Я видела его собственными глазами! - Видя мое недоверие, Дженис презрительно фыркнула и бросила путеводитель. - Да, он красив как сволочь, я и сама с удовольствием зашла бы к нему лизнуть его коллекцию марок, но как же можно позволять так помыкать собой? Если бы он приударял - это одно дело, но ты же знаешь, что ему нужно на самом деле!

- Вообще-то, - ледяным тоном заметила я, - не знаю. Но раз у тебя богатый опыт общения с адвокатишками, просвети, что ли.

- Бро-ось! - Дженис поверить не могла моей наивности. - Слепому ясно, он болтается вокруг тебя, ожидая, когда ты пойдешь расхищать гробницы. Спорим, он не спрашивал тебя прямо насчет могилы и статуи?

- Ошибаешься! - парировала я. - В полицейском участке он спросил, знаю ли я что-нибудь о статуе с золотыми глазами. Глазами, слышала? Значит, он понятия не имеет…

- Да предельно четкое у него понятие! - съязвила сестрица. - Старый как мир трюк - притвориться, что ты не в курсе. Ты не видишь, что он играет на тебе как на Glockenspiel [45] ?

- Так, на что ты намекаешь? Он подождет, пока мы найдем камни, и попытается их украсть? - Еще недоговорив, я поняла, что такое предположение более чем обоснованно.

Дженис всплеснула руками:

- Добро пожаловать в реальную жизнь, идиотка! Pronto [46] бросай своего этого, и переезжай в мою гостиницу. Обставим это так, будто ты уехала в аэропорт…

- А потом что? Прятаться в твоем номере? А не тесновато получится?

- Главное - удрать. - Дженис уже представляла себе, как все произойдет. - Я организую гастроли этого spettacolo [47] в один момент.

- Такая ты радостная, смотреть противно, - скривилась я. - Знаешь, раз уж мы ищем вместе…

- Теперь - да.

- Так вот, тебе для сведения: я скорее соглашусь, чтобы меня кинул он, чем ты.

- Ах, вот как, - оскорбилась Дженис. - Ну, так беги за ним, пусть прямо сразу тебя и кинет. А я пока схожу навещу кузена Пеппо. Тебя не приглашаю.

В гостиницу я возвращалась одна, погруженная в раздумья. Как я ни крутила и ни прикладывала, выходило, что Дженис права: Алессандро нельзя доверять. Проблема была в том, что я не просто доверяла ему. Я в него влюбилась. И с влюбленных глаз готова была поверить, что на нечетких снимках в мобильнике Дженис кто-то другой, а Алессандро следил за мной лишь из ошибочно истолкованного понятия о рыцарстве.

Более того, он хотел мне рассказать, как увязывается одно с другим, и не его вина, что его несколько раз прерывали. Или он все это хитро подстроил? Если он и вправду хотел открыть мне правду, почему ждал, пока я сама заведу разговор? А когда нам помешала Дженис, почему он просто не попросил меня проводить его до Монте Паски, изложив свою историю по дороге?

У самого отеля «Чиусарелли» меня сзади нагнал черный лимузин с тонированными стеклами. Заднее поехало вниз, открыв улыбающееся лицо Евы-Марии.

- Джульетта! - воскликнула она. - Какое совпадение! Садись, угощайся турецким рахат-лукумом!

Забравшись на кремовое кожаное сиденье лицом к Еве-Марии, я поймала себя на мысли, что это может оказаться ловушка. С другой стороны, если Ева-Мария хочет меня похитить, отчего бы не обратиться к Алессандро? Наверняка он успел доложить крестной матери, что я если не ем, то, по крайней мере, пью у него из рук.

- Как я рада, что ты по-прежнему здесь! - затараторила Ева-Мария, вручая мне кусок рахат-лукума из шелковой коробки. - Кстати, я звонила. Ты не получала мои сообщения? Я опасалась, что мой крестник чем-нибудь тебя напугал. Я должна извиниться за него, обычно он ведет себя совершенно иначе…

- Не волнуйтесь, - сказала я, слизывая с пальцев сахарную пудру и раздумывая, что именно известно Еве-Марии о нашем с Алессандро общении. - В последнее время он очень мил.

- Вот как? - Она посмотрела на меня, приподняв брови, одновременно обрадованная новостью и раздосадованная отсутствием своевременного доклада. - Это хорошо.

- Извините, что я так спонтанно ушла с вашего дня рождения, - пришибленно продолжала я, чувствуя неловкость за то, что не перезванивала Еве-Марии с того ужасного вечера. - Насчет одежды, которую вы мне любезно одолжили…

- Оставь себе! - безапелляционно заявила Ева-Мария. - У меня ее много. Скажи, в выходные ты еще будешь здесь? Я устраиваю званый вечер, будут кое-какие люди, с которыми ты должна познакомиться. Они гораздо больше знают о твоих предках Толомеи, чем я. Праздник завтра вечером, но я бы хотела оставить тебя у нас на весь уик-энд. - Она улыбнулась и стала похожа на фею-крестную, превращающую тыкву в карету. - Тебе обязательно понравится Валь-д'Орсия, я точно знаю! Тебя отвезет Алессандро - он тоже едет.

- Уф, - замялась я. Отказываться было крайне неучтиво, но если я пойду, Дженис меня придушит. - Я бы с удовольствием, но…

- Прекрасно! - Ева-Мария перегнулась через меня и открыла дверцу. - Тогда до завтра. И… Ах да, не забудь купальник!

V.V

Нередко люди в свой последний нас

Бывают веселы. Зовут сиделки

Веселье это «молнией пред смертью»,

Ужели это «молния» моя?

Сиена, год 1340-й от Рождества Христова

Исполинский замок Рокка ди Тентеннано, подобно чудовищному грифу-стервятнику, взгромоздился на большом холме в окрестностях Валь-д'Орсии, словно высматривая лакомую падаль. Массивные стены повидали на своем веку бессчетное количество осад и атак и, учитывая повадки и мораль хозяев, не были ни на дюйм толще, чем надо.

Всю дорогу Джульетта терялась в догадках, отчего Салимбени вдруг подобрел и отослал ее в деревню от себя подальше. Когда несколько дней назад он провожал ее, стоя во дворе и глядя на нее со странным выражением, в котором мелькало что-то человеческое, Джульетта подумала, уж не раскаивается ли он - после проклятия его мужской силе - во всем, что натворил. Может, эта своеобразная ссылка является молчаливым извинением за все несчастья, которые он ей причинил?

С возродившейся надеждой она смотрела, как Салимбени прощается с Нино, который должен был сопровождать ее до Валь-д'Орсии, и в его глазах ей почудилась искренняя отцовская привязанность. Дав последние наставления, Салимбени сказал: «Благослови тебя Господь в пути и всегда», - когда Нино садился на ту самую лошадь, которая была под ним на Палио.

Молодой человек не ответил. Он вообще вел себя так, словно отца не было рядом, и, несмотря ни на что, Джульетте даже стало неловко за Салимбени.

Но позже, увидев в окно кареты Рокка ди Тентеннано, она начала понимать истинные намерения Салимбени. То, что могло показаться великодушным жестом, было на самом деле новой, изощренной пыткой.

Это была настоящая крепость, куда не мог войти чужой и никто не мог выйти без особого разрешения. Джульетте впервые стало ясно, на что намекали люди, мрачно вспоминая других жен Салимбени, сосланных в Рокка ди Тентеннано: освободить несчастных могла лишь смерть.

К ее удивлению, в комнату сразу прибежала служанка, растопила камин и помогла снять дорожное платье. Было начало декабря, и Джульетта уже много часов не чувствовала побелевших от холода пальцев. Теперь, стоя у огня в шерстяном платье и сухих домашних туфлях, она с наслаждением поворачивалась, греясь, и не могла вспомнить, когда в последний раз ей было так хорошо.

Открыв глаза, она увидела в дверях Нино, наблюдавшего за ней со странным, не лишенным приязни выражением. Это ее встревожило, ибо сынок пошел в папу и обещал стать негодяем похлеще старшего Салимбени. Нино был довольно смазливый юноша, сильный, ловкий и не в меру улыбчивый - угрызения совести были ему неведомы.

- Позвольте узнать, - сказал он галантно, как на балу, - когда вы изволите спуститься к ужину? Я знаю, что последние три недели вы ели в одиночестве, и хочу извиниться за неотесанность моих родичей. - Видя удивление Джульетты, он чарующе улыбнулся: - Вам нечего бояться. Уверяю вас, мы будем совершенно одни.