Вампир Арман - Энн Райс

– Но что завещал своим братьям проницательный учитель Фра Анджелико здесь, во Флоренции? – продолжал Мариус. – Потрясающие картины, призванные настроить их умы на страдания Господа?

Перед тем как ответить, он написал несколько строк.

– Фра Анджелико никогда не презирал усладу для глаз, никогда не избегал заполнять взор всеми красками, силой видеть которые наделил тебя Бог, ибо он дал тебе глаза не для того, чтобы... чтобы ты зарыл себя в мрачную землю...

Я долго размышлял. Одно дело – знать все это в теории. Другое – пройти по погруженным в тишину и сон монастырским кельям, увидеть, как настоящий монах воплотил в жизнь принципы моего господина.

– Сейчас чудесные времена, – мягко сказал Мариус. – Сейчас заново открывается то хорошее, что было свойственно древним, и ему придают новую форму. Ты спрашиваешь меня, Бог ли Христос. Я скажу тебе, Амадео: может быть, поскольку сам он никогда не учил ничему, кроме любви, – во всяком случае, в это нас заставили поверить его апостолы... А что было на самом деле известно им, мы не знаем...

Я ждал, ибо понимал, что он не закончил. В комнате было так хорошо – тепло, чисто, светло. В моем сердце навсегда сохранился его образ в этот момент: высокий светловолосый Мариус, отбросивший назад красный плащ, чтобы высвободить руку, держащую перо, гладкое задумчиво лицо, голубые глаза, в поисках истины заглядывающие за пределы нашей эпохи и всех остальных, в которых ему довелось жить. Тяжелая книга лежала на низком переносном пюпитре под удобным углом. Чернильница была закреплена внутри богато украшенной серебряной подставки. А за его спиной – покрытый гравировкой тяжелый канделябр с восемью толстыми оплывающими свечами. Поддерживавшие их херувимы с крошечными, повернутыми в разные стороны круглощекими личиками, с большими, сияющими счастьем глазами под распущенными змеевидными кудрями были наполовину погружены в серебро и, должно быть, били крыльями, чтобы вылететь на свободу.

Казалось, целая толпа ангелочков собралась посмотреть на Мариуса и послушать, как он говорит; множество крошечных серебряных лиц равнодушно взирали перед собой, не обращая внимания на падающие ручейки чистого тающего воска.

– Я не смогу жить без этой красоты, – вдруг сказал я, – я без нее не выдержу. О Господи, ты показал мне ад, и он лежит позади, в той стране, где я родился.

Он услышал мою короткую молитву, мою короткую исповедь, мою отчаянную мольбу.

– Если Христос и есть Господь, – сказал Мастер, возвращая нас обоих к теме урока, – если Христос и есть Господь, то какое же прекрасное чудо это христианское таинство... – Его глаза заволокло слезами. – Чтобы сам Господь спустился на землю и облек себя в плоть, дабы лучше узнать нас и понять. О, какой Бог, возникавший в человеческом воображении, может быть лучше того, который обрел плоть? Да, скажу я тебе, да, твой Христос, их Христос, даже Христос киевских монахов и есть Бог! Только никогда не забывай обращать внимание на ложь, произносимую в его имя, и деяния, свершаемые ради него. Ведь Савонарола выкликал его имя, восхваляя врага-чужестранца, напавшего на Флоренцию, а те, кто сжег Савонаролу как ложного пророка, так же взывали к Господу нашему Христу, разжигая вязанки хвороста под ногами безумного монаха.

Меня душили слезы.

Он сидел молча, может быть, в знак уважения или же просто собираясь с мыслями. Потом он опять обмакнул перо в чернильницу и долго писал, намного быстрее, чем обычные люди, проворно и элегантно, ни разу не вычеркнув хоть слово.

Наконец он отложил перо, посмотрел на меня и улыбнулся.

– Я намеревался показать тебе кое-что, но у меня никогда не получается действовать по плану. Сегодня вечером я хотел, чтобы ты увидел в способности летать опасность, увидел, что нам не составляет труда переноситься с места на место и что это чувство легкости появления и исчезновения обманчиво, его следует остерегаться. Но видишь, все получилось совсем по-другому.

Я не ответил.

– Я хотел, – продолжал он, – заставить тебя испугаться.

– Мастер, – заверил я, утирая нос тыльной стороной ладони, – можешь быть уверен, что, когда придет время, я испугаюсь как следует. Я вижу, у меня будет такая сила. Я уже ее чувствую. А пока что она кажется мне потрясающей, но из-за нее, из-за этой силы, у меня на сердце тяжестью лежит одна темная мысль.

– Какая же? – самым доброжелательным тоном спросил он. – Знаешь, я считаю, что твое ангельское лицо подходит для печали не больше, чем лица Фра Анжелико. Что это за тень? Что за мрачные мысли?

– Отнеси меня обратно, господин, – сказал я. Меня затрясло, но я все же продолжал: – Что, если мы используем твою силу, чтобы пересечь Европу? Пойдем на север. Дай мне возможность посмотреть на ту жестокую землю, которая стала в моем воображении чистилищем. Унеси меня в Киев.

Он медлил с ответом.

Близилось утро. Он подобрал плащ, поднялся с кресла и повел меня вверх по лестнице, ведущей на крышу.

Вдалеке, за знакомым лесом корабельных мачт, мы видели уже бледнеющие воды Адриатики, мерцающие под луной и звездами. На далеких островах мигали огоньки. Мягкий ветер нес с собой соль и морскую свежесть, а также особенную прелесть, которая чувствуется только тогда, когда окончательно теряешь страх перед морем.

– Это весьма смелая просьба, Амадео. Но если ты действительно хочешь, завтра ночью мы отправимся в путь.

– А ты когда-нибудь совершал такое далекое путешествие?

– Если говорить о путешествии как таковом, то есть о милях и пространстве, – да, неоднократно, – сказал он. – Но по просьбе других, ради того чтобы помочь кому-либо в поисках истины? Нет, такого со мной еще не случалось.

Он обнял меня и отвел в палаццо, где были спрятаны от посторонних глаз наши гробницы. К тому времени, когда мы ступили на грязную каменную лестницу, на которой спало множество бедняков, я совершенно замерз. Осторожно обходя лежащих людей, мы добрались до входа в подвал.

– Зажгите, пожалуйста, факел, сударь, – попросил я. – Я весь дрожу. – Позвольте мне увидеть сияющее вокруг золото.

– Что ж, пожалуйста.

Мы стояли в нашем склепе, перед двумя богато украшенными саркофагами. Я положил руку на крышку своего гроба, и внезапно меня охватило новое страшное предчувствие: счастье мое продлится недолго, и всему, что я так люблю, в самом скором времени суждено погибнуть.

Должно быть, Мариус заметил мою неуверенность. Он провел рукой прямо по пламени факела, приложил согретые пальцы к моей щеке, а потом поцеловал это место. Поцелуй получился теплым.

10

До Киева мы добирались четыре ночи. Охотились только в предрассветные часы, устраивали себе могилы в настоящих местах захоронений, в подземельях замков, в склепах под заброшенными и разрушенными церквами, приспособленными богохульниками для содержания скотины и хранения сена.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});