Вампир Арман - Энн Райс

– Никто не восстанет против этих воров, – говорил отец. – Так пусть поют свои песни о чести и храбрости. Они ничего не значат. Ты слушай мои песни.

А петь отец умел прекрасно.

При всей его выносливости в седле, ловкости в обращении с луком и стрелами, при всей его грубой звериной силе, проявляемой в сражениях, и искусстве владения широким мечом он обладал и другими талантами. Перебирая длинными пальцами струны старых гуслей, он извлекал из них прекрасную музыку и пел сказания, повествующие о древних временах, когда Киев был великой столицей, когда его церкви соперничали с храмами Византии, а богатства потрясали весь мир.

Через минуту я был готов идти. Бросив прощальный взгляд на старомодно одетых людей, съежившихся над золотыми кубками с вином, на их ноги в меховых сапогах, стоящие на замысловатых турецких коврах, на их колеблющиеся тени на стенах, я постарался навсегда запечатлеть в памяти эту картину. Никто даже не подозревал о нашем присутствии, и мы удалились так же незаметно, как и пришли.

Теперь пора было перебраться на другой холм, к Печерску, под которым лежали обширные пещеры Киево-Печерской лавры. Я вздрагивал при одной мысли о ней. Казалось, пасть лавры поглотит меня и я буду обречен вечно прорываться сквозь толстый слой сырой земли в надежде вновь увидеть свет звезд, но так и не сумею найти выход.

Но я все же пошел туда, несмотря на слякоть и снег, и снова сумел пробраться внутрь благодаря нашей бархатной гибкости. На сей раз я шел впереди Мариуса, бесшумно срывая замки с помощью своей не сравнимой с людьми силы, приподнимая двери, когда открывал их, чтобы ничто не давило на скрипучие петли, и стремительно, как молния, пересекая комнаты, чтобы смертные глаза, если они вообще нас замечали, воспринимали нас лишь как холодные тени.

Воздух здесь оказался теплым, застывшим – настоящее благо, но память подсказывала мне, что смертному мальчику здесь было не так уж и жарко. В скриптории при дымном свете дешевого масла несколько братьев согнулись над наклонно закрепленными досками столов, трудясь над копиями текстов, как будто изобретение печатного станка их не коснулось. Так оно, несомненно, и было на самом деле.

Я разглядел тексты, над которыми они работали, и узнал Киево-Печерский Патерик, содержащий удивительные сказания об основателях монастыря и его многочисленных живописных святых.

В этой самой комнате, в трудах над этим самым текстом я научился читать и писать. Я прокрался вдоль стены, пока моим глазам не открылась страница, которую переписывал один из монахов, распрямляя левой рукой рассыпающийся оригинал.

Эту часть Патерика я знал наизусть. Сказание об Исааке. Исаака провели демоны; они пришли к нему в виде прекрасных ангелов и даже притворялись самим Иисусом Христом. Когда Исаак попался в их ловушку, они танцевали от восторга и насмехались над ним. Но после долгих медитаций и епитимьи Исаак смог противостоять этим демонам.

Монах только что обмакнул перо в чернила, а теперь писал произнесенные Исааком слова:

«Вводя меня в заблуждение, являясь ко мне в обличье Иисуса Христа и ангелов, вы не заслуживали этого звания. Но теперь вы предстаете в своем истинном свете...»

Я отвел глаза. Дальше я читать не стал. Слившись со стеной, я мог бы простоять незамеченным целую вечность. Я медленно посмотрел на другие страницы, переписанные монахом, – он положил их сохнуть. Я нашел предыдущий отрывок, который так и не смог забыть: описание Исаака, удалившегося от мира и недвижимо пролежавшего без пищи два года.

«Ибо ослаб Исаак и мыслью, и телом и не мог повернуться на другой бок, встать или сесть; он оставался лежать на боку, и в нечистотах, скопившихся под ним, копошились черви».

Вот до чего довели Исаака демоны своим коварством. Подобные искушения, подобные видения, подобное смятение и подобную кару готов был переносить и я весь остаток жизни, когда попал сюда ребенком.

Еще некоторое время я прислушивался к звукам пера, царапавшего бумагу, а потом незаметно удалился, как будто меня здесь никогда и не было.

Я оглянулся на свою ученую братию.

Одетые в дешевую черную шерсть, провонявшую застарелым потом и грязью, с выбритыми головами и длинными жидкими нечесаными бородами, все они выглядели изможденными.

Мне показалось даже, что я узнал одного из них и что я любил его когда-то... Впрочем, это было давно, решил я, и думать об этом больше не стоит.

Мариусу, стоявшему рядом со мной как тень, я признался, что не выдержал бы такой жизни, но оба мы знали, что это неправда. По всей вероятности, я безропотно выдержал бы все и умер, так и не узнав, что существует и другой мир.

Я прошел в первый из длинных коридоров, где погребали монахов, и, закрыв глаза, прильнул к земляной стене, прислушиваясь к мечтам и молитвам тех, кто лежал, замурованный заживо во имя любви к Богу.

Именно так я себе это и представлял, в точности так и запомнил. Я услышал знакомые, не представляющие больше для меня загадки слова, произносимые шепотом на церковно-славянском языке. Я увидел предписанные образы. Меня обжигал пылающий костер подлинной веры, воспламенившийся от слабого огня жизней, проведенных в полном самоотречении.

Я стоял, наклонив голову, прижавшись виском к земляной стене. Я мечтал найти того чистого душой мальчика, который вскрывал эти кельи, чтобы принести отшельникам немного пищи и воды, чтобы поддержать в них жизненные силы. Но я не мог найти его. Не мог. И по отношению к нему я испытывал только безмерную, безграничную жалость из-за того, что ему вообще пришлось здесь страдать, худому, жалкому, отчаявшемуся, невежественному, да, ужасно невежественному, знавшему в жизни только одну чувственную радость: смотреть на отблески огня в красках иконы.

Я задыхался. Я повернул голову и, оцепенев, упал в объятия Мариуса.

– Не плачь, Амадео, – нежно прошептал он.

Он отвел мои волосы с глаз и пальцем ласково смахнул с ресниц слезы.

– Попрощайся с ними навсегда, сын мой, – сказал он.

Я кивнул.

Через мгновение мы стояли на улице. Я молча спускался по холму к берегу. Мариус шел за мной.

Запах реки усиливался, равно как и зловоние, исходившее от людей. Наконец я дошел до строения, в котором узнал собственный дом. Вдруг мне показалось, что это настоящее безумие! Чего я добиваюсь? Взглянуть на все это другими глазами? Найти подтверждение тому, что у меня, смертного мальчика, никогда не было ни единого шанса?

Господи, моему новому существованию в облике нечестивого вампира, питающегося жирными сливками порочного венецианского мира, вообще нет и не может быть прощения – я это прекрасно понимал. Неужели это всего лишь тщеславная попытка самооправдания? Нет, что-то иное влекло меня к длинному прямоугольному дому, толстые, обмазанные глиной стены которого были разделены грубыми балками; с крыши свисали сосульки. Это довольно-таки большое примитивное строение было моим домом. Я осторожно, крадучись, обошел его вокруг. Сугробы здесь осели и потекли, талая вода заливала улицу, совсем как в моем детстве. Вода просочилась в мои венецианские сапоги тонкой работы. Но теперь она не парализовала ноги, потому что я черпал силы у неведомых этим людям богов и у созданий, чьих имен невежественные крестьяне, одним из которых раньше был и я, не знали.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});