Вампир Арман - Энн Райс

– Это пугающая сила, – холодно сказал он. – Отрываться от земли страшно. На раннем этапе не обходится без ошибок и катастроф. С приобретением мастерства, умения подниматься в верхние слои атмосферы не только тело, но и душу пробирает дрожь. Эта способность не просто противоестественна, она сверхъестественна. – Я видел, что разговор причиняет ему боль. Он покачал головой. – Это единственный талант, который кажется абсолютно нечеловеческим. Я не могу научиться у смертных, как его лучше использовать. Во всех других отношениях мои учителя – люди. Моя школа – человеческое сердце. Здесь же все иначе. Я становлюсь магом. Я становлюсь колдуном, чародеем. Эта сила соблазнительна, она способна любого превратить в своего раба.

– Но каким образом? – спросил я.

Он оказался в затруднении. Ему не хотелось даже говорить об этом и в конце концов он все же потерял терпение.

– Когда-нибудь, Амадео, ты меня замучаешь своими вопросами. Ты спрашиваешь и спрашиваешь, как будто я обязан тебя опекать. Поверь мне, это не так.

– Мастер, ты меня создал, ты настаиваешь на моем послушании. Разве я стал бы читать «Историю моих бедствий»

Абеляра или труды Дунса Скота из Оксфордского университета, если бы ты не заставлял? – Я остановился. Я вспомнил своего отца и то, как я без конца осыпал его ядовитыми словами и оскорблениями.

Я был обескуражен.

– Мастер, – сказал я, – просто объясни мне.

Он сделал жест, как бы говоря: «Неужели ты действительно думаешь, что все так просто?»

– Хорошо, – продолжил он. – Дело обстоит так. Я могу подняться очень высоко в воздух, я могу двигаться очень быстро. Я не часто могу проникнуть сквозь облака. Как правило, они плывут надо мной. Но я передвигаюсь так быстро, что мир превращается в нечеткое пятно. Приземлившись, я оказываюсь в странных местах. Пойми, несмотря на волшебство, это глубоко неприятная способность, доставляющая много беспокойства. Иногда, после того как использую эту силу, я теряюсь, утрачиваю почву под ногами, уверенность в своих целях и даже волю к жизни. Перемещение происходит слишком быстро – может быть, дело в этом. Я никогда никому об этом не рассказывал, а теперь говорю с тобой, а ты еще маленький и даже отдаленно многого не понимаешь.

Я действительно не понимал.

Но очень скоро он сам пожелал, чтобы мы предприняли более длительное путешествие, чем те, что совершали раньше. Это было делом нескольких часов, но, к моему полному изумлению, между заходом солнца и ранним вечером мы добрались до далекой Флоренции.

Там, очутившись в мире, разительно отличающемся от мира Венеции, тихо пройдясь рядом с итальянцами совершенно другой породы, я впервые понял, о чем он говорил.

Понимаешь, я и раньше видел Флоренцию, путешествуя с группой друзей в качестве смертного ученика Мариуса. Но мои беглые наблюдения не шли в сравнение с тем, что я увидел, став вампиром.

Однако на дворе стояла ночь. В городе уже пробили вечерний звон. И камни Флоренции выглядели темнее, неряшливее, они напоминали крепость, улицы были узкими и мрачными, так как их не освещали фосфоресцирующие полоски воды, как у нас. Во флорентийских дворцах отсутствовали экстравагантные мавританские орнаменты, свойственные венецианским домам, фантастические отполированные каменные фасады. Они скрывали свой блеск внутри, что чаще встречалось в итальянских городах. Но Флоренция была богата, густо населена и полна радовавших глаз чудес.

В конце концов, это же была Флоренция, столица владений человека, которого прозвали Лоренцо Великолепным, – неотразимой личности, доминирующей на копии великой фрески, сделанной Мариусом, которую я увидел в ночь моего рождения во Тьму, человека, умершего всего за несколько лет до описываемых мною событий.

Мы обнаружили, что, невзирая на темноту, на улицах полно народа, что группы мужчин и женщин прогуливаются по мощеным тротуарам, что над площадью Синьории, одной из главнейших в городе, нависла зловеще нетерпеливая атмосфера.

В тот день состоялась казнь – едва ли из ряда вон выходящее событие во Флоренции, да и в Венеции, если уж на то пошло. Это было сожжение. Хотя до наступления ночи все следы костра были убраны, я почувствовал запах дров и горелой плоти.

Я испытывал природное отвращение к подобным вещам, что, кстати, свойственно не каждому, и осторожно пробирался к месту событий, не желая, чтобы мое обостренное восприятие было потрясено каким-нибудь жутким свидетельством жестокости.

Мариус всегда советовал нам, мальчикам, не «наслаждаться» такими зрелищами, а мысленно ставить себя в положение жертвы, чтобы таким образом иметь возможность максимально осознать весь ужас увиденного.

Как ты знаешь из истории, люди, присутствовавшие на казнях, часто вели себя безжалостно и неуправляемо, а иногда даже издевались над жертвой – думаю, из страха.

Мы, ученики Мариуса, всегда находили ужасно сложным мысленно разделять участь повешенного или сожженного. Короче говоря, он отнял у нас радость забавы.

Конечно, поскольку эти ритуалы совершались практически всегда днем, сам Мариус никогда на них не присутствовал.

И теперь, когда мы вошли на огромную площадь Синьории, я увидел, что его раздражает тонкая пелена пепла, все еще витавшего в воздухе, и коробит от мерзких запахов.

Я также отметил, что мы легко скользили между людьми – две почти неуловимые фигуры в черном. Наши шаги оставались практически неслышными. Благодаря вампирскому дару мы умели двигаться быстро и незаметно, с инстинктивной ловкостью и грацией уклоняясь от случайных взглядов смертных.

– Мы как будто невидимы, – сказал я Мариусу, – как будто ничто не может затронуть нас, потому что наше место не здесь и мы скоро покинем этот город. – Я посмотрел на унылые крепостные стены, обрамлявшие площадь.

– Да, но мы отнюдь не невидимы, не забывай, – прошептал он.

– Но кто здесь сегодня умер? Люди мучаются и боятся. Прислушайся. Здесь и удовлетворение, и страх. – Он не ответил. Я забеспокоился.

– Что случилось? Не может быть, чтобы что-то обычное, – сказал я. – Весь город не спит и волнуется.

– Это их великий реформатор Савонарола, – сказал Мариус. – Сегодня днем он умер: повешен, потом сожжен. Благодарение Богу, когда его охватило пламя, он был уже мертв.

– Ты желаешь милосердия по отношению к Савонароле? – спросил я. Он меня озадачил. Этого человека – быть может, и великого реформатора в чьих-то глазах – проклинали все мои знакомые. Он осуждал любые плотские удовольствия, отказывая в какой бы то ни было обоснованности той самой школе, где, по мнению моего Мастера, можно было научиться всему.

– Я желаю милосердия каждому человеку, – сказал Мариус. Он жестом позвал меня за собой, и мы двинулись по направлению к ближайшей улице. Мы уходили все дальше от скверного места.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});