Черное сердце - Эрик Ластбадер

История с этой сучкой Кристиан оказалась последней каплей, и Макоумер решил наказать Эллиота, и немедленно. Но потом Киеу предоставил ему полную запись разговора Эллиота с этой женщиной, и Макоумер впервые понял, что может обрести ту власть над сыном, которую он уже имел над другими людьми.

Сколько раз эта Кристиан назвала его мужчиной? Настоящим мужчиной? И как Эллиот на это отреагировал? Макоумер сразу же понял, что эта женщина была очень умна, очень прорицательна, слава Богу, что ее уже нет в живых. Она нашла слабое место и надавила на него без всяких колебаний. И он решил по возвращении продолжить начатое ею.

Возвращение... Мысли его изменили свое течение. Он вернулся на Восток. Он в Китае, полном загадок и сюрпризов. Здесь, на Востоке, он как бы периферийным зрением замечал, но не явственно видел вспышки, отблески чего-то чуждого, и считал, что должен идти неуклонно вперед, не останавливаясь и не пытаясь их рассмотреть, потому что тогда это неведомое сумеет его ухватить.

Макоумер закрыл глаза, принудив себя прислушиваться к мелодичному высокому голоску, и вскоре он его убаюкал.

Над Шанхаем по-прежнему доминировал огромный деловой район, протянувшийся вдоль гавани. И все же город был не таким, как прежде. Когда-то это была столица преступников всего мира, где за соответствующую цену можно было провести все противозаконные услуги. Теперь он превратился в торговый центр коммунистического Китая. И праздные туристы редко сюда заезжали, в отличие от открывшихся для них Пекина и индустриальных городов на севере страны.

Когда-то Шанхай был городом чужестранцев: после второй мировой войны сюда хлынули беженцы из всех стран Восточной Европы. Космополитичный город скрыл их.

Теперь та пестрота и разнообразие, которые когда-то восхитили молодого Макоумера исчезли: коммунистический режим не мог терпеть подобные проявления индивидуализма.

На первый взгляд все здесь было скроено по одной мерке: одинаковая одежда, одна манера ведения дел и один стандартизированный стиль речи. Но, как вскоре довелось обнаружить, отнюдь не одинаковый образ жизни.

Возможно потому, что Шанхай исторически считался самым открытым городом Китая, коммунистический режим понимал, что отнюдь не все можно причесать под одну гребенку. А, мoжeт быть, коммунисты отнюдь не были столь всемогущи, как гласил созданный ими же самими миф. Как утверждало «уличное радио» — неофициальный, но очень точный источник информации, — поскольку правительство нуждалось в огромных деньгах для финансирования своих крупномасштабных программ модернизации, оно поощряло местных шанхайских предпринимателей делать доллары их собственным путем.

По крайней мере так говорил Макоумеру Монах.

Макоумер встретился с Монахом, как и было заранее договорено, в клубе Джиньджиань.

Раньше, до 1949 года, в этом построенном с римской помпезностью здании находился французский клуб.

Он был заново открыт в январе 1980-го как место развлечений для зарубежных бизнесменов и тех лиц, чьи встречи с иностранцами правительство одобряло. Здесь был плавательный бассейн олимпийского размера, зал для игры в пинг-понг, кегельбан, бильярдная и даже комната для игры в маджонг, которую правительство не поощряло, считая «наследием упаднического феодального прошлого».

Здесь же был и французский ресторан. Именно там облаченный в смокинг Макоумер и встретился с Монахом. У входа Макоумера встретил высокий худощавый китаец в темном костюме западного образца. Макоумер передал ему карточку с приглашением, китаец низко поклонился.

Разноцветный мягкий свет, лившийся из-под выполненных в стиле ар-деко абажуров, — шафрановый, изумрудный, сапфировый — играл на стенах, украшенных великолепной имитацией персидской мозаики. Она была выполнена в сине-лиловых и темно-зеленых тонах.

Макоумера провели через покрытую зеленым ковром комнату для игры в карты, где шестеро китайцев, попивая ликер, о чем-то беседовали на своем диалекте, отличном даже от диалектов шанхайских окраин.

Монах сидел за столиком, накрытым на двоих. Белоснежная скатерть, блестящее серебро, сверкающий хрусталь. За его спиной было открыто окно, через которое просматривался внутренний сад с двумя теннисными кортами.

Монах — это было, конечно, не настоящее его имя, но только под таким именем знал его Макоумер — был крепкого сложения человеком в возрасте где-то между пятьюдесятью и семи десятью: более точно определить было невозможно. Он был легок на подъем и скор на улыбку. Черные глаза-бусинки сверкали. В волосах еще не было седины, однако время их не пощадило, и на затылке у него образовалась лысина, похожая на тонзуру — именно из-за нее он и получил свою боевую кличку. Он был бизнесменом «без определенных занятий».

При виде Макоумера он радостно улыбнулся, показав мелкие желтоватые зубы, и жестом пригласил его занять место напротив. Монах курил тонкую, неприятно пахнувшую сигарету. Узкий жестяной портсигар с викторианским рисунком лежал у его правого локтя, и, судя по всему, там находилось еще достаточное количество этих орудий пытки.

— Надеюсь, ваше путешествие было приятным, — обращаясь к Макоумеру, Монах смотрел не прямо на него, а куда-то чуть вверх и влево. На Монахе был пиджак с широкими лацканами, вышедшими из моды еще в семидесятых.

— Приятным, но слишком долгим.

— О да, мы еще не обрели той скорости, которой вы, люди Запада, так справедливо гордитесь, — он снова показал зубы. Улыбка скорее, походила на гримасу, мало чем отличавшуюся от звериного оскала. — «Мне нужен весь мир сейчас же!» — воскликнул он, весьма удачно сымитировав американский акцент. Макоумеру он напоминал гориллу, вытащенную из клетки и облаченную в человеческий наряд. — Макоумер, вы мне нравитесь, — безапелляционно объявил Монах, стряхнул с сигареты пепел и подозвал официанта. — Вы — человек не бесхребетный, в отличие от большинства представителей вашей расы.

— И это, по вашему, наш основной недостаток? — Макоумер заказал «скотч» со льдом, китаец — «Столичную».

Монах обдумал вопрос, как будто он был задан всерьез, и ответил:

— Ах, Макоумер, слабосердечие не есть качество присущее настоящему мужчине. Вот так.

— Совершенно с вами согласен.

— Еще бы, — Монах некоторое время разглядывал собеседника, затем закурил очередную из своих отвратительных сигарет. — Что ж. Мне не следовало удивляться. В конце концов, — он пожал плечами, — вы сейчас здесь, со мной. Для этого требуется смелость, и немалая, — принесли напитки, и он вновь оскалился. Они подняли стаканы и, не говоря ни слова, выпили друг за друга и за их еще не заключенный договор.

Макоумер удивился качеству и мягкости напитка.

— О, здесь все импортное, — сказал Монах. — Иначе пить было бы совершенно нечего.

— Я не могу понять, — начал Макоумер, — почему вы настаивали на встрече именно здесь.

— Вы имеет в виду клуб Джиньджиань? — Монах заказал еще водки. — Но это единственное пристойное место в Шанхае. — Он взмахнул рукой. — Ну, есть еще, конечно, «Красный дом», или «Chez Louis», как его называют иностранцы старшего поколения, но, смею утверждать, еда там гораздо хуже, чем здесь.

— Я не это имел в виду, — Макоумер смаковал виски и наблюдал, как быстро Монах расправляется с крепкой русской водкой — он уже приказал официанту принести еще рюмку. — Вообще: почему в Китае? Можно было выбрать любой из городов — Гонконг, Сингапур, Бангкок. Там гораздо легче было бы затеряться.

— Более нейтральная территория, да? — Монах выпил еще одну рюмку. — Я более беспокоился о вас, мой дорогой Макоумер. Я могу раствориться в любом из этих городов, — он потер круглый подбородок. — У меня подходящее лицо.

Но вы — американец, и хорошо известный американец. Что вам делать в Сингапуре или Бангкоке? Насколько мне известно, вы в основном ведете дела с японцами. Даже Гонконг как бы вне поля ваших интересов.

Вот почему я счел нужным воспользоваться предстоящим визитом сюда Трехсторонней комиссии. В вашей стране объявили об этой поездке, так что ваше присутствие здесь вполне объяснимо. Никто не станет его комментировать.

Макоумер нашел этот анализ ситуации безошибочным. Но от того его беспокойство отнюдь не стало меньше, а, напротив, усилилось. Китай действовал ему на нервы, он его пугал. Он думал о том, что это Восток поглотил Тису, она исчезла бесследно, словно была не человеческим существом, а каким-то мусором, пустой оберткой от конфетки.

Он не понимал китайцев и не любил их. Он чувствовал себя с ними неуверенно, потому что никогда не мог понять, что они думают, и не мог предсказать их поступков. Вот Трейси Ричтер — тот мог. Он, казалось, мог пробраться в их ум, он умел думать, как они. Где, черт побери, пребывал Ричтер, когда исчез из виду? До этого момента, как девять лет назад вынырнул в роли советника Джона Холмгрена по связям с прессой.