Избранное - Ба Цзинь

В толпе началось волнение, зрелище взяло людей за живое. Люди, впервые столкнувшиеся с подобной ситуацией, стали отступать назад, но задние не знали, что произошло в центре, и продолжали изо всех сил протискиваться вперед. Многоопытные оставались более спокойными, но ощущение страха и неуверенности разделяли все. Первым не выдержал палач. Он подбежал к откатившемуся в сторону телу осужденного, наступил ему ногой на грудь, прижав его плотно к земле, а затем отсек ему голову и отпихнул ее подальше. Оставшаяся часть шеи как-то сразу сморщилась и стала вровень с плечами. Когда перепачканная в крови и пыли голова подкатилась к одному из солдат, тот еще пнул ее, и она покатилась в обратную сторону. В течение нескольких минут солдаты играли головой, как футбольным мячом, и было видно, что игра доставляет им большое удовольствие.

Все в порядке, с «партией революции» покончено.

Участники представления покинули сцену. Ушло и немало зрителей, но их места тотчас же заняли стоявшие позади.

От невыносимой боли Ду Дасинь потерял сознание. Очнувшись, он увидел, что его со всех сторон обступила толпа. В центре площади валялись лишь туловище казненного, его голова и отрубленная часть щеки. Люди вокруг оживленно обсуждали происшедшее, размахивали руками. Позади послышались громкие голоса — казалось, начиналась ссора. Он прислушался: оказалось, двое людей среднего возраста спорили о том, существовал ли во времена казни Сюй Силиня[20] обычай вспарывать живот и вырывать у преступника сердце для принесения в жертву духу убитого им. Справа от Дасиня тоже шла дискуссия: отвечая своему соседу, какой-то старик гневно кричал:

— Жестоко?! Да эту банду революционеров и надо казнить самым жестоким способом! Они же не признают ни отца, ни государя, им на роду такая смерть написана!

Лицо Ду Дасиня снова исказила гримаса, он почувствовал, что дрожит всем телом. Он словно перестал понимать, где находится, какая сейчас эпоха и что за люди его окружают. Вдруг почудилось, будто залепленный грязью и кровью круглый предмет заговорил: «Когда же придет революция?» Этот вопрос давно уже преследовал самого Ду Дасиня, и он по-прежнему не находил ответа. Ему вспомнилось, как Чжан Вэйцюнь — еще полный жизни, похожий на большого ребенка — не раз спрашивал то же самое, а он объяснял, что этот великий день придет в самом близком будущем, что тогда не будет ни слез, ни страданий. У каждого будет вдоволь еды и одежды, люди будут жить в спокойствии и в мире. А те бандиты, которые вредили, вредят и собираются и дальше вредить людям, должны будут погибнуть. Все это он произносил много раз и с твердой уверенностью, но сейчас, рядом с трупом Вэйцюня, эти слова вдруг потеряли для него свою силу. Гибель! Гибель! Но погибли не бандиты, а этот большой ребенок. Погиб сам Чжан Вэйцюнь! Его голова отделилась от туловища и купается в собственной крови. Кто теперь поверит, что у погибшего было золотое сердце, полное ненависти к злу, любви к справедливости и готовности бороться за счастье других? От жгучего приступа боли у Ду Дасиня раскалывалась голова.

Вдруг в его ушах отчетливо прозвучали слова: «Пусть я один умру, это не имеет значения». В волнении он схватился за волосы, как будто борясь с самим собой, а из его уст непроизвольно вырывались слова: «Нет, нет! Нельзя, чтобы ты умер один!» Он вкладывал в эти восклицания последние силы, но голос был так слаб, что даже стоявшие рядом вряд ли могли что-либо услышать.

С огромным трудом Ду Дасинь выбрался из продолжавшей нарастать толпы и покинул площадь. Казалось, он попал в иной мир. Улицы продолжали жить обычной суетливой жизнью: как прежде, торговали магазины, спешили по своим делам прохожие, на многих лицах были видны заученные улыбки. Прошел трамвай, за ним авто, затем проследовал рикша. Прохожим явно было невдомек, что ангел смерти только что посетил соседнюю площадь и безжалостно забрал у человека жизнь. Да и что может означать для такого огромного города уничтожение одной человеческой жизни, особенно если речь идет о революционере! А Ду Дасинь думал: пусть будут уничтожены все трамваи, пусть погибнут все проходящие сейчас мимо, но пусть воскреснет Чжан Вэйцюнь. Поглощенный скорбными думами, он замедлил шаги.

До него донесся разговор шедших впереди. Первым заговорил пожилой человек, похожий на многоопытного хозяина лавки:

— Правильно говорят, что каждое новое поколение хуже предыдущего! Разве раньше такие были палачи? Помнится, Ван Тай по прозвищу Золотой Меч Шаньдуна был большим мастером. Я раз видел, как он казнил подряд семь разбойников, и хоть бы что — дыхание ровное, лицо не краснеет… Заглядеться можно! Вот он спокойно, не торопясь, без всяких усилий подымает меч, так же легко опускает его точно в середину шеи. Чирк — и голова уже отлетела от туловища. А если родные преступника дадут деньжат, так он ударит наискосок, чтобы у головы осталась часть шеи с кожей.

— А какая в том нужда — оставлять кожу, да еще деньги за это платить? — усомнился шагавший рядом парнишка, по виду — ученик, только-только вступающий в жизнь.

— Нет нужды, говоришь? Ничего-то ты не соображаешь. Да за этот кусок кожи иные отдавали не одну сотню лянов[21] серебра! Это сейчас, когда казнят революционеров, их тела родственникам не отдают; наскоро закопают где-нибудь, и дело с концом… а раньше, при Великой Цин, если человек богатый иль чиновный нарушит государевы законы и будет за то осужден, его родичи обязательно заберут труп и постараются пришить голову к туловищу. А сделать это можно, только если останется часть кожи со стороны головы, потому как шея сморщивается и уходит вовнутрь… Нынешние палачи никуда не годятся. Хотя, по правде говоря, будь сейчас жив Золотой Меч Шаньдуна, все равно ничего бы не изменилось. Кому нужно мастерство, если одной пулей можно на тот свет отправить?.. Я в Шанхае уже десятый год живу, а как голову рубят, первый раз вижу. И то спасибо, будет о чем потом рассказывать…

Лицо ученика невольно расплылось в улыбке.

Вдруг сзади налетел какой-то человек, растолкал собеседников и помчался вперед, не оглянувшись. Едва не сбитые с ног, они не без труда восстановили равновесие. К этому моменту бежавший был уже далеко. Старый лавочник от испуга долго не мог вымолвить слова. Впрочем, вскоре он забыл об этом случае…

В тот вечер нескольким зевакам, присутствовавшим на казни, приснился одинаковый сон. Им привиделся мужчина, лежащий со спущенными штанами на земле и получающий порцию палок, и женщина в широкой одежде, стоящая на коленях в храме Небесного владыки. Ее держали за руки и били по спине кожаной плеткой. Когда экзекуция закончилась, мужчина и женщина поблагодарили господ чиновников за милосердие, после чего их вытолкали за дверь, и они пошли восвояси, с трудом передвигая ноги. А окружающие радостными голосами возглашали: «В Поднебесной мир и благоденствие, объявился истинный государь, ниспосланный Небом».

ДВА МИРА

Наступили сумерки. Небо потемнело и как бы отяжелело, все предметы вокруг как будто отдалялись и тонули во мраке. Наконец естественное освещение совсем померкло, на смену ему тотчас же зажглось искусственное. Ярко засияли фонари над тротуарами, загорелись огни в больших и маленьких торговых заведениях, чайных, распивочных. Ночь возвестила людям о своем приходе.

На одной из трамвайных остановок на Нанкин-род в Шанхае среди десятка ожидавших вагона мужчин и женщин стоял и Ду Дасинь. Подошел трамвай, часть пассажиров сошла, другие заняли их места. Кондуктор, как обычно, дернул звонок, и вагон покатился по рельсам.

Ду Дасинь не сел в трамвай. Дождавшись, когда вагон удалился, он пересек улицу и пошел по противоположной стороне. Он не думал, куда направит свои стопы, да ему и некуда было идти. Прошагав без отдыха несколько часов, он почувствовал крайнюю усталость — давало о себе знать постоянное нервное напряжение, да и в животе давно уже было пусто. Но ему казалось, что в этом городе, как и во всем большом мире, он одинок. Мысли, надежды, страдания — все у него было свое, не такое, как у других. Окружающие не только не интересовались им, но были, как ему казалось, полны враждебности. Ночь в его душе наступила не сейчас, а много дней тому назад, только сегодня она стала еще темнее, чем прежде. До боли отчетливо ощущал он, как горькие мысли вгрызаются в мозг. Он видел перед собой смерть, но на лицах встречных не замечал ни капли сочувствия. Ему нужно было облегчить душу, поведать кому-нибудь о своих страданиях, но люди вокруг будто нарочно предавались веселью. В колясках рикш он видел одни лоснящиеся физиономии, тротуары заполняли улыбающиеся разнаряженные дамы и их молодые кавалеры в модных европейских костюмах. В этот вечер навстречу попадалось особенно много авто со сверкающими фарами и зычными сиренами, и от этого было еще тоскливее на душе.