Секретные академики - Владимир Губарев

— Это важно?

— Безусловно. Иначе я не стал бы рассказывать так подробно о начале своей жизни. В деревне я пошел в школу. У нас были замечательные преподаватели. К примеру, физик Иван Никитович. Доктор наук, профессор. Учитель литературы. Великолепный! У нас преподавали профессора и ученые.

— Ссыльные?

— Ну, конечно! Это были замечательные учителя. По физкультуре — заслуженный мастер спорта, чемпион Европы по борьбе. Полковник. Воевал. Но попал в плен, и его осудили, а потом сослали — вот он у нас и оказался. Из школы вышли замечательные люди, они стали лидерами в своих областях. Один из соучеников стал капитаном китобойной флотилии «Слава», многие хорошими инженерами, выдающимися строителями. Школа, учителя вырастили прекрасных людей.

— Хочу перебросить мостик в день сегодняшний. Нынче все озабочены образованием, появилось много разных проектов, учебников, программ… Как вы относитесь к этим новшествам?

— То, что происходит в нашем образовании, меня очень пугает. Например, сегодня полторы тысячи выпускников Физико-технического института, который я закончил, являются руководителями крупнейших фирм в США. Разве это говорит о том, что у нас плохое образование?!

— Может быть, реформа и затеяна для того, чтобы никто не уезжал на Запад?! Мол, сделаем наше образование настолько плохим, что никто из выпускников вузов там не будет востребован?!

— Шутки шутками, но ситуация весьма серьезная. Пытаются вместо привычных понятий «кандидат» и «доктор наук» ввести «магистр», «бакалавр». Зачем это?

На Западе у образования есть очень серьезные проблемы, пожалуй, они шире и острее, чем у нас, зачем же их копировать?!. Конечно, я не вникал в глубинную суть тех реформ, которые предлагаются, но опасения за образование в стране у меня весьма серьезное. Здесь можно совершить такие ошибки, которые исправлять придется нескольким поколениям.

— Мне кажется, что ваш собственный пример говорит лучше всего! Я имею ввиду, как мальчишка, получивший образование в деревенской школе, поднимался к вершинам науки…

— В 1950 году мы переехали в Москву. Мама закончила войну в чине майора медицинской службы, а папа — сержантом. Всю войну он прошел в пехоте. Он был тяжело контужен, у него было восемь процентов зрения, сильно заикался. В деревне Гуляево он стал председателем колхоза. Мужики почти все погибли. Три года он был во главе хозяйства, и поднял его!.. Я видел фотографию того времени. Восемь баб тянут борону, а сзади идет мужик — у него одна рука. После войны было очень трудно. Чтобы прокормиться, с отцом занимались рыбалкой. И с тех пор у меня дикое отвращение к рыбалке.

— Почему же?

— Днем копаю червей, а потом всю ночь насаживаю их на крючки. А это шнур в полтора километра длиной, на нем через полтора метра крючки висят. В пять утра выезжаем и ставим снасть вдоль реки. Я на веслах, а отец бросает этот «продольник». В час дня выезжаем за рыбой. Ее много. Отец, конечно же, сам продавать не мог — председатель все же, а потому отдавали рыбу попадье. Она и реализовывала ее. Это был один из способов выживания. За три года колхоз поднялся. У отца восстановилось зрение и речь. Его пригласили в Москву. При Маленкове у него был «пик» карьеры, он был начальником отдела совхозов в Министерстве финансов. Сейчас вы его фамилию можете увидеть на здании этого министерства. Там золотыми буквами выписаны фамилии тех, кто внес значительный вклад в развитии финансов в стране. Когда было объявлено об освоении целинных земель, мой отец выступил против этой кампании. Он считал, что осваивать целинные земли нерационально, невыгодно и неправильно. И стоял на своем! Позже оказалось, что он прав. Однако при Хрущеве ему предложили уйти на пенсию, что он вынужден был сделать…

— Но вернемся в 1950 год. Из глухой деревни — в Москву. Тяжело было в школе?

— 9-й и 10-й класс я заканчивал в Люберецкой школе № 8. В Гуляеве я был круглым отличником. Ну, думаю, в Москве все будет иначе. Прихожу и девятый класс, зачинаются занятия. И вдруг я вижу, что у нас в Гуляеве уровень преподавания намного выше. Мне было легко учиться, ни одной четверки я не получил ни разу!

— Теперь понятно, почему потянуло в науку…

— Вовсе нет — я хотел стать журналистом! В Люберцах был замечательный учитель литературы. На уроках он читал замечательные стихи. Тех поэтов Серебряного века, о которых тогда молчали. Цитировал такие строки, которые мы нигде прочитать не могли: «Я ее, дуру, лопатой / Нежно огрел по спине. / «Тише ты, черт полосатый», — / Люська ответила мне». Многие из нас хотели заниматься литературным трудом. Я понимал, что великого писателя из меня не получится, но хорошим журналистом я мог стать, а потому и отправился с приятелем поступать в МГУ на факультет журналистики.

— Любовь к поэзии сохранилась на всю жизнь?

— Конечно.

— И что же помешало поступить в МГУ?

— Это было в июне. Решили поступать в МГУ с приятелем. Я принес на творческий конкурс свои стихи, а также прозу. Это был роман, который я написал к тому времени. Однако аттестата еще не было, только справку нам выдали в школе. Из-за этого документы в МГУ не принимали. В общем, надо было ждать недели две. А там рядом в то время располагалась приемная комиссия физтеха. Оттуда к нам подходит второкурсник, говорит, что в их институте экзамены начинаются сейчас. Если не сдадим, то есть возможность поступать на журналистику через месяц, мол, ничем мы не рискуем. Он сильно нахваливал свой институт, да и нарисовал весьма мрачную перспективу, если мы поступим в МГУ: больших писателей из нас не получится, а будем работать в какой-нибудь захудалой газетенке в провинции. В физтехе же приобщают к большой науке, к настоящей профессии, которая сейчас везде необходима. Физиков окружал ореол романтики, популярности.

— Ведь только что атомную бомбу сделали!

— Физики и физика были в почете, а потому на уговоры мы поддались. Экзамены сдали легко, и уже 10 июля были зачислены на первый курс. Отец поддержал мой выбор, мол, физика — это модно. Так совершенно случайно я оказался в физтехе.

— А стихи?

— Продолжал писать, но теперь уже «хулиганские», которые публично читать не могу — ортодоксы могут осудить. У меня огромное количество стихов — в общем, рифмовать я могу, но это вовсе не значит, что это поэзия. Своим друзьям, близким людям я их читать могу, но не для всех. Как говорит моя жена Ирина: «Графоманство — это великий грех, не предавайся ему!» Я следую ее совету.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});