Сентябрь - Ежи Путрамент

— В штаб! — Собрав остатки авторитета, Фридеберг загнал всех в комнату. Наскоро прибрали на столе и разложили карту. Веселенькая местность: лысогурская горная цепь, ручейки, заливные луга, туристские тропинки. Одна верная дорога — назад через Опатув и на Островец. А потом несколько мостов на Каменной.

— Безумие! — Закжевский снова бесновался, хотя тон у него теперь был плаксивый. — Мы же не группа велосипедистов на воскресной прогулке…

Тут в разговор вмешался капитан:

— Командующий армией строжайше мне приказал; Кельцы. Именно в свете сообщений о действиях неприятеля — минувшей ночью и сегодня с утра. Южный фланг армии без вашей дивизии может оказаться…

— Приказ есть приказ. Главнокомандующий лучше видит всю обстановку… — Балай почувствовал на себе взгляд Фридеберга, и глаза у него сразу забегали. — Может быть, доложить главнокомандующему ситуацию и ждать результата донесения…

— А тем временем вся дивизия пропихнется через михалувский мостик! Благодарю!

— Действительно, это дело командующего армией «Пруссия». Он должен договориться с главнокомандующим. — Фридеберг представил себе, в каком положении он будет завтра, и неосмотрительно заметил: — С каких пор ставка дает приказы дивизиям, минуя штаб армии?

Закжевский махнул рукой, и Фридеберг почувствовал, что потерял весь моральный капитал, добытый недавним криком. Начальник штаба тоже полуснисходительно объяснил:

— Мы все еще находимся в распоряжении ставки. Только от Келец мы должны были…

— Ничего не поделаешь, поворачиваем! — заключил Закжевский. — Подполковник, послать связного, задержать артиллерию, поворачиваем на Опатув.

Звезды смотрели на них, в предосеннем холодке они казались особенно лучистыми. На дороге уже окликали командиров колонн. «Стоять, стоять!» — неслось во все концы; просыпались дремавшие повозочные, лошади беспомощно тыкались в застрявшие впереди повозки, задирали морды, ржали, лягались, ничего не понимая в этой бессмыслице, утверждаемой людьми. Пехота, втиснутая между обозами, сердито ворчала, капралы отчитывали строптивых солдат. Мощный поток с трудом тормозил.

— Поворачивай! — надрывался какой-то сержант. — Ну, слезай с воза, разиня, бери лошадей под уздцы, не видишь, дорога узкая, гляди, сейчас тебя опрокинут…

Далеко в сторону Опатува по ночной горной росе гулко неслась шумная волна проклятий и команд. Пехоту сбрасывали во рвы, чтобы расчистить место для нелёгкого маневра обозов — поворота назад. Скрипели дышла, колеса с визгом терлись о дощатые днища телег. Замешательство росло.

Зато Фридеберг успокоился. Бессмысленность приказа на какое-то время заставила его забыть о собственном трудном положении. Дивизия, повернув назад, очистит ему дорогу. Фридеберг велел Минейко ждать в машине, чтобы, упаси боже, и его не заставили повернуть. Он сидел в лесной сторожке и слушал, как Закжевский препирается с командирами полков, в особенности с артиллеристом, которого пришлось припугнуть чуть ли не полевым судом: ни за что на свете он не хотел снова пробиваться через Опатув.

Уже брезжил рассвет, когда колонна наконец вновь двинулась — монотонно, не спеша, неудержимо, на этот раз назад, на восток. Дрожа от холода, Фридеберг с Балаем дошли до машины. Ее столкнули в сторону, заднее правое колесо повисло над рвом. Шофер храпел, обхватив руками баранку и опустив на нее голову. Минейко мрачно смотрел на повозки, по-прежнему ползшие впереди них. Переправа была всего в двухстах метрах.

Светало медленно. Сперва было видно только нижние ветви елок, потом деревья словно выросли, на все еще темном небе стали вырисовываться черные шпили их верхушек. Пулеметная рота на тачанках: уже можно распознать горбы дул, обернутых в брезент.

— Вздремните, майор, — Фридеберг толкнул Балая, — еще с полчаса по крайней мере…

Балай нервно вертелся во все стороны.

— Светает, — пробормотал он и с беспокойством уставился в небо. Фридеберг не сразу уловил ход его мысли. Только когда Балай начал мямлить насчет того, что не лучше ли свернуть в лес, Фридеберг вспомнил, как майор днем карабкался из рва и как упруго подскакивали внизу на дороге клубы дыма. Теперь он тоже с беспокойством и отвращением смотрел на небо.

Когда проходили последние повозки, было уже совсем светло. Минейко вылез на дорогу и подгонял отстающих. Несколько стрелковых рот топало сапогами на переправе. Фридеберг разбудил шофера — разогреть мотор.

Из-за рокота мотора генерал не сразу расслышал конский галоп и брань. Он выскочил на шоссе, к ним приближался капитан, громко вопивший:

— Стой, стой, назад!

Капитан остановил коня возле автомобиля, его недавняя холодная сдержанность сменилась ликованием:

— Я связался с командующим армией! Он переговорил с главнокомандующим, только что пришло согласие на Кельцы! Молниеносно! За два часа! О, со Стариком еще считаются в Варшаве!

Он небрежно отдал честь, галопом поскакал вперед, заставляя поворачивать последние повозки. Фридеберг сел в машину, в бешенстве хлопнул дверцей.

— Поехали!

Мотор и клаксон автомобиля взвыли одновременно. Стоявшая рядом лошадь взвилась на дыбы, свернула в сторону, наскочила на соседнюю повозку.

— Поехали! — ревел Фридеберг.

Они протиснулись мимо лягающихся лошадей, мимо повозочных, которые натягивали вожжи, размахивали кнутами, орали. Обозы уже кончились, шофер посигналил пехоте, и солдаты рассыпались по рвам, только офицеры грозили вслед машине кулаками.

Возле мостика машина затормозила, какой-то человек, подбежав сзади, схватился за ручку дверцы. Фридеберг полез было за пистолетом, но вдруг понял: Минейко.

Колеса машины застучали по бревнам переправы. Капитан помахал им рукой.

— Бордель! — расценил ситуацию Фридеберг. — В моей армии…

— Вы правы, пан генерал, командующего дивизией действительно надо отправить чистить отхожие места! — Балай поджал губы, процитировал Фридриха Великого и добавил: — Такая простая вещь — дистанция между колоннами. И во-вторых, обозы сзади. Они задерживают пехоту. А теперь дождались, всю ночь проволынили.

— Почему вы им этого не сказали? — Фридеберг не без удивления посмотрел на своего барана.

— Это вне моей компетенции. — Балай скромно опустил глаза за стеклами очков. — Я нахожусь в вашем распоряжении…

Фридеберг гордо выпрямился. Ели убегали от них, теперь уже темно-зеленые на фоне голубого утреннего неба. А сзади все заслонило густое облако желтоватой пыли. Минут десять спустя они расслышали тупые удары бомб. Балай с мольбой глянул на Фридеберга, но тот только бросил шоферу: «Газу!»

6

К вечеру они добрались до конечного пункта маршрута, намеченного по карте. Маркевич наудачу обозначил направление: приблизительно на северо-восток, на Варшаву. В течение дня они трижды приближались к шоссе и столько же раз должны были отсиживаться в кустах или на картофельном поле: по шоссе непрерывной лентой передвигались немецкие автомашины.

Ночью тропинка вывела их влево, к северу, а шоссе с отвратительным воем моторов, от которого у них гудело в ушах, осталось где-то в темноте. Они шли усталые, двое или трое отстали где-то в пути. Деревни молчали. Темные хаты напоминали стаи куропаток, присевших у межи от страха перед далеким лаем легавой.

Однако Маркевича ходьба успокоила. Теперь, после того как он отмахал мучительный путь от самой границы, утреннее потрясение несколько улеглось. Не сила немцев, не бегство капитана Потаялло, не банкротство майора Нетачко с его запоздалыми инструкциями занимали мысли Маркевича — его тревожило одно: как вывести отсюда горстку людей, доверившихся ему? По временам он думал, что участь седьмой роты постигла всю польскую армию, что они убегают в пустоту, а его единственная задача — спасти этих шестерых людей от смерти или плена.

Около полуночи они остановили проезжавшую мимо телегу. Крестьянин пытался увильнуть, но Цебуля нашел способ воздействовать на него. Телега была хорошая, запряженная парой лошадей, солдатам даже удалось вздремнуть часок на соломе, невзирая на скрип колес и толчки на ухабах.

Под утро их задержали военные посты: они наткнулись на еще не обстрелянную часть, довольно сильную, что называется, застегнутую на все пуговки. Приняли их недоверчиво, отняли оружие, а Маркевича какой-то офицер отвел к командиру полка.

Здесь опять, как и во время разговора с Низёлеком, у Маркевича появилось ощущение, будто он живет в далеком позавчерашнем дне. Двое старших офицеров допрашивали его, задавали перекрестные вопросы. Несколько раз ему пришлось показывать на карте позиции под Бабицами, направление немецкого удара, путь своего отступления. Офицеры расспрашивали его про шоссе, качали головами, услышав о непрерывном движении немцев, пожимали плечами, когда он утверждал, что через позиции его роты прошло несколько сотен танков.