Дневники, 1915–1919 - Вирджиния Вулф

в которых искусства не больше, чем в Барбаре. И все же, думаю, Кэррингтон — истинная художница; чего только стоит ее взгляд на картины.

Кстати, я закончила читать «Электру» Софокла[872], о чем пока не хотела рассказывать здесь, хотя, в конце концов, она не так уж чудовищно трудна. Что меня всегда впечатляет, так это невероятная правдоподобность сюжета. Кажется, будто плохой пьесы из него выйти просто не может. Вероятно, это связано с разработкой традиционных сюжетов, которые были созданы, отточены, очищены от излишеств стараниями бесчисленных актеров, авторов и критиков, пока не стали похожи на стекляшки, отполированные морем. Кроме того, если все зрители заранее знают, что произойдет, обращаешь внимание на гораздо более тонкие, изящные детали, и можно даже обойтись без слов. По крайней мере, я чувствую, что не надо читать слишком внимательно, придавая значение каждой строчке или намеку, и мнимая простота сюжета лишь на поверхности. Тем не менее остается проблема восприятия эмоционального контекста. Обычно я испытываю унижение, обнаруживая, как много Джебб[873] способен уловить, вот только сомневаюсь, не надумывает ли он, как это часто бывает у критиков, которые все время работают с дурными современными английскими пьесами. Наконец, особое очарование греческого языка остается столь же сильным и необъяснимым, как прежде. С первых слов чувствуешь бездонную пропасть между оригиналом и переводом. При этом образы героических женщин Греции и Англии практически не отличаются. Это тип Эмили Бронте. Как мать и дочь, Клитемнестра[874] и Электра должны любить друг друга, хотя любовь порой и оборачивается лютой ненавистью. Электра относится к тому типу женщин, для которых семья и отец превыше всего. Она чтит традиции сильнее, чем ее братья, и чувствует себя наследницей отца, а не матери. Странно замечать, что, хотя их условности совершенно фальшивы и нелепы, они, в отличие от наших английских обычаев, никогда не кажутся ничтожными или унизительными. Электра жила гораздо более замкнутой жизнью, чем женщины середины викторианской эпохи, но это никак не отразилось на ней, разве что придало суровости и великолепия. Электра не могла выходить на прогулку одна, а у нас бы она сидела в экипаже с компаньонкой.

24 августа, суббота.

Мне пришлось проверить календарь, прежде чем написать «суббота»; полагаю, еще более странно — не знать, что завтра воскресенье. Думаю, не будь я так ленива, то рассказала бы о деревенской жизни, но и тогда ничего хорошего бы не вышло. Я просто не могу передать словами вид всех этих старых красивых и повидавших виды ковров, расстеленных внизу холма, траву цвета мутного изумруда, ее полупрозрачность, когда солнце прячется за тучи и выглядывает обратно, а зелень становится то сочной и яркой, то полностью матовой. Однако признаюсь, что я в равной степени уже почти неделю уклоняюсь и от описания гостей. Они пробудут у нас еще неделю, поэтому мне необязательно говорить о них прямо сейчас. Бридж уничтожил уединенность наших комнат. В данный момент, 5:40 вечера, Л. играет, но поклялся остановиться в шесть, что звучит весьма сомнительно. Я немного стесняюсь писать гадости о своих гостях, да и не думаю о них уж прямо-таки плохо. Мне скорее хочется исподтишка упомянуть о какой-то грубости, материальности и бесчувственности Карин. В ней нет ничего интересного, хотя презренного или подлого тоже. Однако она способная американка, которая получит все, что захочет, если попросит, и не меньше[875]. У меня есть теория, согласно которой, если одно чувство отказывает, то другое выполняет двойную работу; ест она очень много. У Карин нет скрытых недостатков. А имей она их, стала бы интересней? Карин не глупа, не скучна, не тривиальна, напротив, она яркая, способная и активная; она побуждает Адриана читать книги по экономике и даже учиться стенографии, которая, по ее мнению, полезна в литературном деле. Она хочет, чтобы он сделал карьеру. Во всяком случае, Карин собирается просить и об этом, ведь Адриан, разумеется, никогда не хлопочет за себя. И все же (признаюсь, я имею в виду «пока еще») он счастлив и даже создает ощущение, что процветает, поскольку обеспечивает ей возможность демонстрировать хорошие манеры, приятную внешность и недурной вкус. Я чувствую себя ужасно высокомерной, на такой утонченной, что почти стыжусь перед Леонардом, а еще настолько полной прекрасных чувств, тонкого восприятия, интеллектуального вкуса и прочего, что почти краснею от стыда, сидя здесь в одиночестве, записывая все это или читая Мильтона[876]. Карин говорит мне, что я со своими вкусами нашла бы много общего с Хоуп Миррлиз[877]. Действительно, с моими-то вкусами! Эта история подчеркивает разницу между нами; на вид мы все хорошие друзья, разговорчивые и приятные, и не полагаемся на одни только сплетни, дабы скоротать ужин. Мы говорим о Лейбористской партии, политике, анархии и правительстве. Она понимает аргументы, отважно разбирает статьи… Она по-своему милое честное создание, не слишком уверенное в себе, когда дело доходит до вкуса, и, зная это, она все равно, увы, украсила вышивкой пару туфель, которую Адриан смиренно носит. Мне придется оставить на следующий раз то, что я хотела сказать о Мильтоне, немецких военнопленных, жизни и прочем.

27 августа, вторник.

Признаюсь, я совсем забыла, что хотела сказать о немецких пленных, Мильтоне и жизни. Думаю… Сейчас (пятница, 30 августа) я лишь помню, что осознать наличие жизни в другом человеческом существе так же трудно, как прочесть пьесу Шекспира, если книга закрыта. Это пришло мне в голову, когда я увидела Адриана за разговором с высоким заключенным. По всем правилам они должны хотеть убить друг друга. Причина, по которой легко убить другого, вероятно, заключается в следующем: человек ленится подумать и представить, что значит для него чужая жизнь; воображение инертно, а его безграничные возможности скованы или истощены. Однако дальше я забыла, о чем речь. Заключенному, который выглядел исхудалым и отчаявшимся, похоже, нравилось разговаривать; я встретила его позже, и мы улыбнулись, а караульного рядом не было.

Наконец-то август, как и визит Адриана с Карин, подходит к концу. Завтра они едут в Чарльстон. Удивительно, какие трансформации претерпеваешь во время приема подобных гостей. Мои эмоциональное состояние в целом скорее ближе к теплоте и симпатии, чем к раздражению, хотя в наших отношениях есть элемент критики, частично обусловленной манерами, аппетитом и внешностью Карин. С последним бедняжка вообще ничего поделать не может, хотя, казалось бы, нет нужды подчеркивать свое положение[878] оранжевым халатом с широким поясом. Если честно, аппетит у нее как у школьницы.