Долгое отступление - Борис Юльевич Кагарлицкий

XX века стал не только временем беспрецедентного распространения в мире формальных демократических институтов (партийный плюрализм, выборы, сменяемость власти), но и временем повсеместного выхолащивания этих процедур, изъятия все большего числа общественных вопросов из сферы публичного обсуждения. Неудивительно, что начало следующего столетия повсеместно стало эпохой беспрецедентного отчуждения между государством и обществом, порождая, с одной стороны, массовые волнения, протесты и конфликты в странах, претендующих на роль образцовых демократий, а с другой стороны, не только в России, но и во многих других странах наблюдалось возрождение авторитаризма. Процессы частичной демократизации, начавшиеся в азиатских государствах, оказались заторможены и свернуты, политические свободы становились всё менее надежно защищены от одновременного давления рынка и бюрократии.

Левые партии, независимо от радикализма их лозунгов, превращались в электоральные машины, заинтересованные только в получении голосов. Что делать с этими голосами, никто точно сказать не мог, да и не особенно задумывался над подобными вопросами. Ведь от результата на выборах зависело само существование организации. В то же время внепарламентские группы наслаждались сектантским самоудовлетворением, осуждая участие в выборах как таковое, поскольку оно не приводит к немедленному социалистическому перевороту (при этом, однако, они затруднялись объяснить, что именно в современных условиях к нему приводит).

Исторически борьба на выборах имела двойной смысл для левых сил: с одной стороны, это был способ формирования и консолидации общественного большинства вокруг стратегии преобразований (в данном случае неважно, идет ли речь о реформах или о революции), а с другой стороны, завоевание большинства и победа на выборах становится необходимым этапом в борьбе за власть — но именно за власть, а не за парламентские мандаты или министерские кресла. Обе эти цели были социалистическими и коммунистическими политиками забыты, утрачены. Так что борьба за голоса превратилась в самодостаточный и самоподдерживающийся процесс.

В периоды спокойные и благополучные все политические партии сдвигаются к центру, стремясь получить поддержку аполитичного обывателя, но негативно это отражается именно на левых, поскольку, демонстрируя умеренность и осторожность, они вписываются в ту самую буржуазную систему, ради изменения которой были созданы. Лозунги, написанные на партийных знаменах, при этом не играют большой роли, поскольку становятся не столько руководством к действию и обозначением целей борьбы, сколько оправданием для самого низменного оппортунизма. Как замечал еще Герберт Маркузе, следование таким правилам стремится «свести оппозицию к обсуждению и развитию альтернативных направлений в политике в пределах status quo»[337]. Причем происходит это независимо от уровня демократии в том или ином государстве. Беда в том, что стабильность, основанная на благополучии потребительского общества, описанная Маркузе в 1960-е годы, была не вечной. Будучи плодом не только технического прогресса, но и социального компромисса, она оказалась подорвана в тот самый момент, когда правящий класс счел себя свободным от прежних обязательств и уступок, вырванных у него в XX веке под страхом революции.

Живя по правилам системы, левые больше всего боялись оказаться или показаться маргиналами. И более или менее успешно решали эту проблему. В то же время организации идейно, морально, а часто и структурно деградировали. Следствием бюрократической устойчивости структуры, поддерживаемой ценой ее постепенной деградации, становится неспособность партий, обещающих менять жизнь и общество, реагировать на социальные перемены, когда те в самом деле наступают.

Если в спокойные годы центристский электорат постоянно растет, охватывая подавляющую часть общества, то в период кризисов он стремительно сужается, заставляя социалистических политиков и аппаратчиков, все еще живущих привычными схемами, сдвигаться все дальше вправо, в поисках «умеренного избирателя», которого в прежнем виде уже не существует. Они терпят сокрушительные и внезапные поражения — электоральные и не только, а их место занимают радикалы разного рода. Это как раз тот момент, когда на сцену выходят новые люди и партии (или люди и партии, еще вчера считавшиеся маргинальными). И если политический вакуум не заполняется левыми, его неминуемо занимают крайне правые.

Развитие политических событий в начале XXI века является наглядным подтверждением того, что политические партии, легитимность которых держится на привычной лояльности избирателя или на том, что они занимают определенные ниши в сложившейся системе, не просто слабеют, но и начинают разваливаться. Кризис — это момент истины, запускающий механизм политической реконфигурации. Журналисты и политологи, сводящие свой анализ к констатации наблюдаемого процесса, склонны делать из происходящего вывод, что устарела в принципе сама форма политической партии. Однако, если даже это отчасти верно, не менее верно и то, что никакой другой устойчивой формы политической организации эпоха позднего капитализма предложить не может и окончательное исчезновение партийной политики возможно только тогда, когда речь пойдет об исчезновении политики вообще.

В действительности не партийная форма политики исчезает, а отжили свое конкретные политические организации, сохранявшие место в системе не столько благодаря своему реальному влиянию, сколько за счет накопленных за долгие годы административных и технических возможностей. Причем происходит это не в первый раз на протяжении истории. «На определенном этапе их исторического пути, — отмечал Грамши, — социальные группы порывают со своими традиционными партиями»[338]. Конечно, бюрократическая машина, поддерживающая работоспособность политических структур, отличается изрядной устойчивостью и долгое время может работать как бы сама по себе, независимо от того, что происходит с обществом и даже с членами организации. Но подобный разрыв приводит к тому, что партия «в периоды острого кризиса потеряет свое социальное содержание и уподобится пустой оболочке»[339]. Проблема в том, что распад старых партий и утрата ими связи с обществом происходит гораздо быстрее, чем формирование новых политических сил. Возникает неопределенное и опасное положение, когда на передний план могут выйти случайные личности, а насилие становится тем привлекательнее, чем хуже работают привычные политические механизмы.

Еще в конце XIX века многие предупреждали, что институты либеральной демократии становятся для социалистов исторической ловушкой. Однако проблема состоит в том, что вместе с деградацией левой альтернативы происходит и деградация самой либеральной демократии, которая оказывается жертвой бюрократических процедур (изнутри) и популистского натиска (извне). Таким образом, массовая мобилизация для спасения демократии оказывается одновременно и вызовом для обветшавших институтов парламентаризма, и единственным радикальным способом вернуть им изначально заключенное в них демократическое содержание.

ПРИВАТИЗАЦИЯ КОНТРОЛЯ

Авторитарный популизм, вождистская политика и расширение полномочий бюрократии традиционно считались основными угрозами для демократического процесса, и ни одна из этих угроз не исчезла к началу XXI века. Более того, они нарастают. Вопреки историческому оптимизму, характерному для мыслителей эпохи Просвещения, ни социальный прогресс, ни свобода личности не являются необратимыми. Однако наступление на них идет не только со стороны государства и авторитарных политических движений, но и со стороны корпораций.

Американская исследовательница Шошана Зубофф