Долгое отступление - Борис Юльевич Кагарлицкий

и сформировать организации, хоть как-то говорящие от ее имени и защищающие ее интересы, более чем показательна. В тех немногих случаях, когда экономические задачи прекариата хоть как-то решались, делалось это как раз традиционными левыми, занимавшимися организацией этих работников как бы извне, опираясь на традиционные формы и традиционные ресурсы профсоюзного движения (например, в случае успешных забастовок работников доставки, проведенных в 2020–2021 годах в России профсоюзом «Курьер»). Но констатация социальной слабости и противоречий сознания этой угнетенной и неполноправной массы отнюдь не означает отсутствия у нее собственных интересов. Проблема лишь в том, что, во-первых, эти интересы, даже чисто экономические и текущие, не могут быть реализованы и защищены, иначе как в рамках более комплексных социальных реформ, проводимых на основе социалистической программы, а во-вторых, не работает характерная для старого рабочего движения схема, когда профсоюзная мобилизация и защита экономических прав предшествует политической борьбе. В данном случае все происходит противоположным образом. Политическая мобилизация становится важнейшим условием для социальной консолидации.

Разумеется, если взглянуть на историю рабочего движения в классический индустриальный период, оно тоже развивалось далеко не линейно. Деятельность тысяч профсоюзных активистов и социалистических агитаторов имела прямое отношение не только к формированию организационных структур и идеологии рабочего движения, но и к становлению самого класса (по крайней мере, как «класса для себя», способного осознавать свои интересы и защищать их). Однако в условиях кризиса неолиберального капитализма эта работа не только должна быть во многих случаях проделана заново, но и неминуемо должна быть проделана в более радикальной форме, поскольку, как мы уже видели, чисто экономическая борьба становится уже недостаточной, да порой и невозможной. Точно так же невозможно и пытаться вернуть разрушенные капиталом прежние структуры социального государства. Для того чтобы восстановить социальную связанность общества в новых условиях, необходимо куда более решительное наступление на капитал.

КЛАССЫ И ИНТЕРЕСЫ

В исторической перспективе классовый интерес, писал Дьердь Лукач, «не совпадает ни с совокупностью принадлежащих к классу индивидов, ни с актуальными, сиюминутными интересами класса как коллективного единства»[318]. Но кто в таком случае формулирует и выражает именно этот наиболее общий интерес, кто заботится о том, чтобы именно он был осуществлен через фундаментальные общественные преобразования, часто — за счет тех самых сиюминутных интересов класса, и тем более — отдельных его представителей? С точки зрения классической идеологии большевизма 1920-х годов, к которому примыкал и сам Лукач, носителем такого сознания становится пролетарская партия, вооруженная марксистской теорией. Отсюда, кстати, и вера многих старых большевиков, повторявших даже в разгар сталинских репрессий, жертвами которых они сами становились, что партия не может ошибаться. К несчастью, в XXI веке мы уже не можем признавать верными подобные формулировки, не только из-за того, что случилось с Советским Союзом (и не только в 1930-е годы), но и потому, что современная политика и общество просто не позволяют сконструировать единую идейно мотивированную авангардную партию, которая была бы способна сформулировать и реализовать коллективную волю всего движения. Плюрализм левых сил, отражающий в том числе и неоднородность самих классовых интересов трудящихся, является уже даже не политическим, а социологическим фактом. Но это отнюдь не отменяет проблемы, поставленной Лукачем.

По всей видимости, объективный классовый интерес формулируется и осуществляется лишь в процессе истории, когда неполнота и даже неудача каждой из революционных попыток лишь приближают нас к пониманию объективных задач и возможностей движения. Задача и теоретика, и политика, однако, состоит в том, чтобы этот интерес (не только классовый, но и общественный) все равно максимально осознать, сформулировать и действовать на его основе, не имея возможности навязать другим свое понимании истины, но опираясь на твердую и обоснованную уверенность в том, что именно знание истины дает нам шанс на исторический успех. И здесь мы снова сталкиваемся с принципиальной проблемой общественной мысли: теория не может оставаться абстрактной, она вообще не может иметь перспективы развития вне практики. А потому социалистический теоретик, не желающий и не готовый быть одновременно политиком, — плохой теоретик.

Логика неолиберализма усугубляет фрагментацию и разобщенность общества — на социальном, культурном и даже технологическом уровне. Но сама по себе данная проблема далеко не нова для капитализма. Новы лишь ее беспрецедентные масштабы. «Само понятие буржуазного общества, — писал Роджер Саймон, — уже содержит в себе противоречие, поскольку классовая власть буржуазии основывается на антисоциальной логике рынка. Либерализм, классическая идеология, утверждающая буржуазный порядок, вырастает из описания взаимоотношений разобщенных между собой продавцов и покупателей на рынке»[319]. К тем же мыслям приходит и социолог Чарльз Торп, анализируя, как неолиберализм формирует систему правил и ценностей постнормального общества 2020-х годов: «Противоречивая антисоциальная конкурентная социальность рынка одновременно и сводит людей вместе и разделяет их, что, в свою очередь, отражается в противоречиях либерализма и либеральной социологии»[320].

Таким образом, мозаичность общественных структур позднего капитализма не только не отменяет вполне традиционных задач борьбы за консолидацию и отстаивание общественных интересов, но, наоборот, требует от левых последовательной верности своей фундаментальной миссии, определяющей их роль не только как силы, выступающей за преодоление капитализма, но и как фактора, стабилизирующего и укрепляющего общество в рамках капитализма.

Показательно, однако, что чрезвычайная мозаичность социальной ткани позднего капиталистического общества во многом повторяет такую же неоднородность и нелогичность социальных отношений позднего феодализма, когда многочисленные статусы и сословные правила, унаследованные от Средневековья, накладывались на новые социальные отношения, порождаемые уже рыночными силами и динамикой Нового времени. Такое совпадение не только свидетельствует о том, что капитализм, как и некогда феодализм, в известном смысле пережил сам себя, но и о наступлении революционной эпохи, требующей от общества радикального упрощения.

К несчастью, кризис и обострение общественных противоречий отнюдь не гарантируют их успешного разрешения. Собирание под общим знаменем различных социальных сил, классов и групп сродни превращению мозаичной россыпи в целостную картину, все равно состоящую из бесчисленного количества самостоятельных фрагментов. И попытки построить всех участников процесса в одну колону, подчинив жесткой дисциплине или централизованному управлению, не дадут ожидаемого результата. Все это очень плохо работало уже в XX веке и уж точно не будет работать в новом столетии.

Тем не менее бесконечные конфликты и соперничество левых между собой не только не укрепляют движение, но и деморализуют общество. Описывая кризис левых политических структур, Йохен Стайнхильдер, отвечающий за вопросы глобальной политики в немецком социал-демократическом Фонде им. Фридриха Эберта, отметил, что различия между радикальными течениями и группами отражают объективную неоднородность общества и трудящихся классов (что, кстати, уже в 1970-е годы констатировали советские исследователи, изучавшие латиноамериканских левых). Отсюда делается вполне очевидный вывод