Небо в алмазах (СИ) - Younger Alexandrine

Сегодня воскресенье. Несложно догадаться, какая нелегкая принесла студентку в одну из вечных ленинградских подворотней. Кино не приносило прежнего удовольствия, и Лиза снова очутилась на улице Пестеля. Зализывала раны, как пострадавший зверёнок. Сигарета тлела на ветру, голову еле-еле прикрывал небрежно наброшенный палантин. Материнские часы клонили к темноте. Поежившись от морозной свежести, голубоглазая заключила, что предаваться мечтам на сегодня достаточно.

«Не приедет» — отрешенно стучало в висках. Сама виновата. Как всегда — не может первой протянуть ладонь, начать разговор, позвонить… Было легче, когда Космос невольно шел на путь примирения зачинающим, ломая любые стены прикосновением ладони. А Лиза не держала обиду за хвост, как облезлую кошку, голодную и бессильную. Но в ушах стояли упреки тётки, для которой «любовь» — понятие вечное. Ёлка слишком через многое прошла, всякий раз теряя надежду на светлое завтра.

Космос и Лиза, в самом деле, не знали другой преграды, кроме неумения слушать друг друга, рождающего бесплодную уверенность в собственной неуязвимости.

С неба больно подать…

Но зачем сыну профессора такая напасть, и лишняя проблема на свою загруженную трудами голову? Космос шёл вперёд к своей цели, не жалея для приумножения полученного авторитета ни времени, ни средств. Зачем ему младшая сестра Пчёлкина, ненужный груз ответственности и проблем? Сама же убежала в Ленинград, туда, где ей спокойнее и сытнее…

О том, что её ребята превращались в мощную силу, Лиза знала не понаслышке. И это уже не фарца, которой перебивался Пчёла, рискуя попасть на статью, и не контроль мелких торгашей, заполонивших пространство столичных рынков. Павлова в родном Ленинграде, и не имеет возможности увидеть, каков сейчас их полёт…

К собственному удивлению, Лиза привыкала к автономному существованию. Заново врастала в Ленинград и училась благодарить свое одиночество. Но тишина пугала. Да и темнело рано. Сигарета истлела под январским снежком и резиновой подошвой ватных зимних сапог.

— Девушка, девушка, — послышалось за спиной, когда светловолосая направилась прочь из арки, — погодите! А что вы так рано ушли с нашего дворика? Второй день наблюдаю…

— Так, — бросила Лиза, продолжая свой путь, — не для лишних ушей…

— Проводить? Все дороги знаю!

— Если ноги обломать не боишься.

— Девушка, а как вас зовут?

— Таких не не берут в космонавты.

— Девушка, зачем так сразу отшивать? Я же, можно сказать, со всей душой…

— Видно.

Лиза вместе с провожатым завернули за угол.

— Эй, красивая! Смотри, темень вокруг, как пойдешь? — девушка не успела заметить, как перед ними возникло ещё двое парней полуспортивной внешности с заметно помятыми лицами. В Павловой родилось единственное желание: дать деру, как можно быстрее. — Раз кента не слушаешь, может, мы?

— Отвали… — небрежно бросила Лиза, поправляя на плече кожаную сумку, идя прочь. Но её нагнали.

— Мадам, вышло недоразумение! Мой брат обознался, а провожаю Вас я! — коротко стриженный молодчик, бывший, очевидно, кем-то из братии незнакомца, пытавшегося проводить Лизу до дома, преградил путь, не давая дороги. — Ты чего, милаха? Мы ж парни добрые, не обидим.

— Дорогу дай, — Лиза отодвинула мужчину плечом, благо была выше ростом и не лишена хоть какой-то физической силы. — В школе с девочками обращаться не учили?

— Учёная, твою мать! — но и переоценивать собственные силы глупо, тем более, когда тебя снова застали врасплох. — Ну чё, кукла? Службу съема забоялась, за цацки свои переживаешь? Откуда такая взялась?

— На твоей сыроварне таких не делают! — Павлова продолжала диалог, искренне пытаясь не подавать признаков паники.

Не было времени разбираться, кто настиг племянницу чиновницы горисполкома, пусть подобные элементы нередко встречались Павловой на пути; но тогда за её спиной стоял Космос, своим видом распугивающий всех, кто только на неё покушался. Лизу просто не смели трогать — себе дороже.

— Та не спеши, красота! — сказал третий, до того державшийся чуть поодаль, нахально насвистывая. — Тикалки, гляжу, золотые, кольцо не с барахолки. А серьги с мамкиного набора взяла?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Тебя не спросила! — алмазные украшения, бывшие свадебным подарком для матери Лизы, никогда не покидали её. Оберег, талисман. Может, и сейчас сберегут?

— Да ладно, какая борзая? — прозвучало самоуверенно, но Лиза не двигалась с места, испепеляя противников своим ледяным взглядом. — Говорят же тебе, люди! Снимай серьги! А то, чего дурного… И не отвяжешься от нас! И не слиняем!

— Держи! — проронила Павлова, всматриваясь в полупустые глаза главного — коренастого, плечистого бойца, который больше не скрывался за спинами двух друзей-шестерок. — Только поспорим, что ты отдашь мне серьги! — фраза звучала утверждением.

— Вот, бля, упертая, — криво усмехнулся мужчина, всматриваясь в прозрачные алмазы, лежащие на ладони девушки, которую она тут же захлопнула, и спрятала в кармане пальто. — Давай, мать вашу так! Уверена?

— Вы и пальцем не тронете меня! — и Лиза не знала, почему не бежит, сломя голову, на Московский проспект.

— Да только пощупаю! — провозгласил центровой, пытаясь дернуть студентку за руку, и получая неожиданное для себя сопротивление. — Все честно — один на один!

— Ни хрена ты от меня не получишь!

— Сука, — Лиза успела лягнуть коренастого острым локтем, когда услышала, что в руке одного из его провожатых заблестело лезвие.

— Бля, Леха! Мать её, чего с этой шкурой церемониться? — опомнились, было, двое, стоящие позади, и ждущие, что «капитан» сам разберется с зазнавшейся малолеткой. — Нормально ж, говорили, а она…

— Что? — самый высокий, ещё с пять минут назад, клеящийся к Павловой, как банный лист, презрительно сверкнул нетрезвыми глазами. — Страшно?

— Не дождетесь, — девушка, собрав последние силы, успела выбежать из угла старого дома, спасая себя от беды. И её бы поймали, не давая шанса вернуться домой невредимой, если бы не чужое присутствие, выплывшее из темноты вечера:

— Стоп, машина! — глас вопиющего, разбавленный прежней веселостью, обращался ко всем троим вымогателям, будто обезличенным. — Башкой надо думать, блять, когда чужих девиц по углам зажимаете! На хера в подворотне промышляете? И так от ментов бегаете! Мало?!

— Гелыч, да ты чё! На финты тебе эта проблема, мы б с неё одни серьги да колечко! Сразу, бабла немерено! — уверяли парни, перебивая друг друга. — Все по-людски!

— Твою мать, если она скажет кому, что вытворяли?! — ситуация — закачаешься, подумал Гела, не ожидавший, что на ночь глядя на его голову свалиться этот нешуточный сюрприз. — Вы ж вроде девушек не обижаете? И на пиво хватает! Или вас кто-то припахал? В долгах, как в шелках?

— Не скажет, — пошловато причмокивая обветренными губами, произнес остриженный, — неразговорчивая…

— Надейся, сволочь, — Лиза цепко сверкнула ледяными глазами, впервые чувствуя боль. От чужого захвата саднило плечо, и неизвестно, чтобы было с нею ещё через три секунды.

Ей везет? Или у Павловой довольно странная полоса падений и удач… Почувствовав долгожданную безопасность, она готова молиться на Сванадзе, оказавшегося на улице Пестеля, неведомо каким ветром.

— А ты, бритый, вякать будешь, когда пригласят!

— Гелыч, было бы из-за чего!

— Канайте…

Лиза могла бы часами рассыпаться в благодарностях перед рыцарем, защитившим её от участи быть живым трупом, но молчание между ними, воцарившееся после побега морской пехоты из местной подворотни, красноречивее всяких слов говорило, что Сванадзе недоволен. И град на Неве как-то хмурился…

— Слезь с поребрика, неугомонная! — Гела оборачивается, когда Лиза, балансируя на бордюре, пытается обрести прежнюю легкость в движениях.

— Ладно, не я его красила, — снег падает хлопьями, и Павлова спешит плотнее запахнуть крупные пуговицы у горла, — что скажешь, Гел, я почти влипла?

— Не сказать, что Пчёла не прав, говоря, что тебе пора в родные пенаты. Вот, что тебе, эти подворотни? Слоняешься, зелёная…