Небо в алмазах (СИ) - Younger Alexandrine

— Убежала бы, но спасибо! Ещё чуток, и пришлось орать «пожар», — Лиза пожимала хрупкими плечами, как крыльями. — Но и не похожи эти синяки на бандитов.

— А на кого ещё они могут быть похожи, Лизка?

— Стало быть, у тебя на уме не только работа, гражданин Сванадзе?

— Не мне тебе объяснять, что в Питере на каждом шагу вот такие быки! Голова всё-таки не для украшения!

— Выживает сильнейший, и, не волнуйся, больше затемно одна не сунусь!

— Ну ведь не совру!

— Ха! Да если и соврешь — дорого не возьмёшь, знаю тебя, — оковы страха были окончательно повергнуты, и Лиза похлопала спасителя по крепкому плечу, — вылечил…

— Все твои проблемы — яйца выеденного не стоят! Поразмысли. Космос, твой, хоть и фрукт, покруче некоторых местных решал, но… все безопаснее, чем здесь! — Гела выдержал паузу, закуривая последнюю сигарету из пачки. — Бля, эти хабарики — не советую… за одну этикетку бабло отгрохал!

— Это ж Мальборо!

— Хренальбро! Курить бросать надо.

— Договаривай, мой дом — через квартал.

— Но ты сама все прекрасно знаешь! Я один, что ли, тебе это заливаю?

— Да вас там целая армия!

— Шуруй в Москву, какого фига тут ещё думать?

— Гел… — Лиза замедлила шаг, останавливаясь рядом с торцом дома партработников, — и на нашей улице будет праздник!

— Будет? — с азартом поинтересовался грузин, изгибая рот в приветливой улыбке, которая делала его на редкость симпатичным. Но Лиза любила морские синие омуты. Они спасали её от озноба, без противоядия.

— Будет, Гела!

— Пригласишь?

— Открытку не забуду нарисовать, дружище!

— А я уже понадеялся!

— Я не прощаюсь… — Павлова поспешила скрыться за тяжёлой парадной дверью, понимая, что она порядком задержалась. А если бы не Гела… Нет, нельзя жить, загадывая и ставя себя в тупики. Она и не станет.

И только Сванадзе, медленно перебирая ногами, плёлся дальше, не горя желанием оказаться дома. Там, где, признаться, жуткая холодина. И не из-за отопления, с которым все трансферты — без перебоя. Общение с девушкой красивой, но лукавой, сбило грузина с толку, заставляя хоть ненадолго окунуться в прошедшие времена. И немного в настоящее…

***

Гела Сванадзе умело держал лицо, словно каменная непроницаемая стена. Широченная ширма с могучими руками; не задевай, задавит. Коренастый и среднего роста, плотный и основательный, он не производил впечатления добра с кулаками, но глаза его, темные и южные, выдавали раздолбая, оставленного где-то на окраинах славного города Тбилиси. Уж сколько лет он там не был — не вспомнить, не счесть.

Казалось, что раздольная жизнь, без царя в голове и прочих условностей, была где-то там, за далеким поворотом. Там была первая отцовская хрущоба, где молодой семье становилось тесно. Там была мать — Кетеван. Она просто была, и этого было достаточно. Была обычной советской женой, которая печалилась из-за того, что непокорные сыновья Гела и Лёва теряли свои сандалики.

А потом отец стремительно пошёл на карьерное повышение; служба вела в Москву. ЦК партии — головокружительные перспективы, которые не давали продохнуть и опомниться. Дети росли, а отец не замечал. Леван был старшим — отличник, спортсмен. Образец для троечника Гелы, которого переводили из класса в класс за родительский авторитет, заставляющий учителей передёргивать лишний раз.

Гела плыл по течению, зная, что после школы пихнут в заветный МГУ — двери открыты. Возможно за ним нет старания, но зато пробивной и со стержнем. Не то что Лёвка, бредивший посольством в Лондоне, и заветным дипломом МГИМО. Хренов мечтатель с извечным магнитофоном на кровати, и разложенными по столу учебниками. Его кассеты вечно крутили «Битлз»…

Let It Be…

Кетеван Вахтанговна не знала, как примирить родных братьев, стараясь победить глухую разрозненность, а отцу было не в досуг. Забот хватало на службе, а мальцы справятся сами. Мужчины они или нет? Георгий Никанорович взлетал, пропадая на партийной работе, колесил в командировки и не замечал, что упускает самое главное.

Семья рассыпалась…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Сначала белой тенью из жизни родных ушла мать. Кетеван сгорела за три месяца, когда опухоль была уже неоперабельной; в заботах о сыновьях, сорокалетняя женщина не замечала собственные хвори. Гела заканчивал девятый класс, а Лёва поступил в институт, тот самый, заветный, оправдывая высокие ожидания родителей. Пропадал на лекциях, заставляя брата задуматься о будущем пути, который не имел права скатиться в пропасть.

Похороны, поминки, громкие слова… Все по чину, но в горле стоял ком. Мама жила тихо — помпа ни к чему; но кто послушает Гелу, безликого и невидимого первые месяцы после кончины матери. Отец безмолвствовал; хватало того, что сыновья всё больше напоминали головную боль. Как управляться со взрослыми и разнохарактерными парнями чиновник практически не знал, да и сам все время жил на даче. Звонил раз в два дня, передавал с водителем деньги, интересовался учебой. Ничего более…

«Скорбел», — убеждал Гелу старший брат, устало потирая глаза от скопившейся за последний период напряжённости. Пока однажды внезапно не нагрянул на служебную дачу — и не познакомился с любовницей отца, по-хозяйски расположившейся в мамином плетенном кресле. Возникало смутное чувство, что дама здесь — давно и надолго.

И это отец, клявшийся у могилы ушедшей Кетеван — на его пути не возникнет женского присутствия! Младший, отходчивый и контактный, перенес новость стоически — отец у него один, и грех ему жаловаться. Леван, категоричный и резкий, воспринял изменения, закрываясь в себе куда больше, чем в день смерти обожаемой матери.

Сванадзе стал студентом Плехановки — ни шатко ни валко, но он учился, пытаясь не заставлять папашу краснеть при удобном случае. Армия не стращала — сказывалась травма левого колена, полученная на давнишних соревнованиях по баскетболу. Да и грозила ли она когда-нибудь сыну большого человека? Уж точно не Афган, откуда горячая голова молодого грузина рисковала вернуться только в цинковой коробке.

А Лёва… Заметно сдал. Пропадал из дома, забросил престижную учебу, вызывая недоумение отца. Георгий бесновался и кричал, грозился всеми святыми и проклятыми, но Леван смеялся в ответ, демонстрируя полное неприятие родительского авторитета. Раз отец слал к чертям семью, так чем хуже сын?

Гела пытался их помирить, беря с Левика обещание: перестанет сорить родительскими деньгами и откажется от времяпровождения в сомнительных компаниях. Однако год, прошедший со смерти Кетеван, сделал из её старшего сына бледное подобие отличника и умницы Лёвы. Гела давно сбился со счета, сколько раз его брат приходил домой на бровях, в пьяном угаре; а когда заметил широкие, почти безумные зрачки, отпугивающие в свете лампы, не стал долго размышлять.

— А чё, малой? Истерить будешь? — Леван нервически смеялся, не собираясь рассказывать, как давно в его жизни появился белый порошок — решение всех насущных и великих проблем. И где он его доставал. — Ты ж всегда был оторвой? Давай! Я отцу не скажу, ему и похер, поверь мне! Мать захоронил со своими шашнями, а мы-то — так, груз на шее! Балласт!

— Ты больной, Лёва! — Гела тряс брата за плечи, пытаясь без помощи ударов по лицу привести его в чувство. — Тебя с кормушки твоей погонят, на батю не глянут! На хрена ты пыжился, если сейчас вот так, все херишь?!

— Святая наивность… — Лёва больше не видел смысла держаться. Он только хватал раскрасневшимся носом воздух, показывая брату крохотный пакетик с белесым порошком. — Это мне вас всех заменит! Всех, нахуй, всех! Только тебя, дурак, жалко! Не понимаешь ещё! Ни на грош!

— Как тебя-то легавые не забрали? Как ты «Волгу» свою не разбил?

— А об этом история умалчивает! И вообще, малой… Ни хрена мы не поймаем на этой рабочей Ниве…

— Что мы отцу скажем? Соображаешь, что творишь?! — отношения с отцом оставались предательски ровными, но узнать, что Лёва, даривший надежды, и ловивший звёзды с неба, падал со стремительной скоростью…