Миссис Больфем - Гертруда Атертон

был занят допросом свидетелей защиты. Доктор Ликуер, которого иногда приглашали к Больфемам на помощь доктору Анне и который также считался старым другом семьи, удостоверил, что, насколько ему известно, между мужем и женой никогда не было ссор. На самом деле миссис Больфем была единственной в своем роде по терпению; также никогда не казалась подавленной и не любила слез.

За ним следовала женщина, бывшая у Больфемов прислугой за всё, в течение трех лет. Она их оставила, чтобы вознаградить беззаветно преданного ей лудильщика. После нее и до Фриды была целая серия неопытной прислуги. Миссис Фигг, с увлечением, восторжествовавшим над нервами слушателей и над всеми грамматическими затруднениями, показала: что, хотя она и догадывалась, что мистер Больфем был почти такой же, как и все мужья, особенно за первым завтраком, – миссис Больфем была очень уступчива. Она никогда не видела ее в бешенстве. Да, она была требовательная хозяйка, конечно, и разборчивее других и никогда не сидела в кухне с прислугой, чтобы сплетничать, и вы не могли бы быть запросто с ней, как с кем угодно, но уж это ее фасон. Конечно, гордая и будто, как немая. Она была ужасно экономна, но добрая хозяйка, потому что не ругалась и не подглядывала, раз она убедилась, что девушка ей подходит, и ни капельки не скупилась, что касается вечерних и послеобеденных отлучек. Она сама убирала свою комнату и вытирала пыль в комнатах внизу. Нет, револьвера она не видала – не в ее привычках заглядывать в ящики столов. Нет, никакой ревности она не заметила или дурного настроения и так далее и считала решенным делом, что миссис не знала о проделках мистера или мало об этом беспокоилась. Таких, как он, множество.

Обвинитель рычал и трубил все время, пока длился этот мирный рассказ, но миссис Фигг всё-таки не обратила на него внимания. Она была великолепно «натаскана» и, как загипнотизированная, смотрела прямо в блестящие голубые глаза Роша.

Другие мелкие свидетели заняли время после полудня, и снова миссис Больфем вернулась в тюрьму с блестящими глазами. Журналистки были полны гордости, журналисты без всяких комментарий покинули зал суда, но все их поведение изображало величественное и спокойное презрение.

– Чудно, чудно, – восклицал Коммек, усаживаясь возле Роша, за столом, под опустевшей ложей присяжных. – Но я бы хотел, чтобы доктор Анна была способна дать показания. Она на целую голову выше любого из нас, в глазах этих присяжных. Она лечила детей и успокаивала жен чуть ли не у всех их. Она не оставила бы камня на камне.

– Ей очень скверно, не так ли? – спросил Рош. – Удастся ли вообще добиться ее показаний, если вещи примут плохой оборот?

– Пока идет не плохо. Что же касается Анны, на нее в этом деле нельзя рассчитывать, да и в остальном, пожалуй. Вчера я был в госпитале, так как и сам думал о ней. Вчера ей стало несколько лучше, но теперь опять плохо. И вот, знаете, что бы вы думали, мне удалось открыть? Эти проклятые журналисты просто висят там, повсюду. Этот чёрт, Бродрик…

Рош сидел выпрямившись, глаза его горели.

– Но, наверно, ему не удалось повидать ее? Не думаю, чтобы миссис Диссосуэ допустила какую-нибудь поблажку.

– Можно побиться об заклад, что ему не удалось повидать Анну; как раз теперь они ни на минуту не оставляют ее одну, как вначале. Но у этого Бродрика точно клин засел в голове, что миссис Больфем созналась Анне, а бедная, старая «Док» забросила револьвер где-нибудь среди болот.

У Роша вырвалось восклицание отвращения.

– Не могу понять Бродрика, он добился процесса, но совсем не похоже на него, чтобы он так преследовал женщину.

– Все это я говорил ему и думал, что он замолчит. Но из его случайных замечаний я заключил, он боится: если обвинение не будет очень хорошо закреплено за Энид, то кто-то другой, невиновный и о ком он гораздо больше заботится, может оказаться под подозрением. Догадываетесь ли вы, о ком он думает?

Рош оттолкнул стул и вскочил.

– Боже мой, нет! Один процесс, это все, что может вместить мой мозг. – Он почти уже вышел из опустевшей залы суда, когда Коммек решительно схватил его за плечо.

– Знаете, Дуайт, – начал он с заметным замешательством. – Подождите минуту. Я как раз хотел вам сказать, что подумал о вас, когда Бродрик старался увильнуть от меня. Есть много вещей, если оглянуться назад.

Рош направил свой жесткий, голубой взгляд прямо в лицо Коммека; сверлящий, но добродушный взгляд последнего дрогнул на минуту.

– Вы думаете, я это сделал? – спросил Рош.

– Ну, нет. Не совсем, то есть я уверен, если бы вы это сделали, то только потому, что вбили себе в голову, что домашняя жизнь Энид была ужасным адом, или потому, что он тогда напал на нее. И никто не знает лучше меня, как легко кровь может броситься в голову в вашем возрасте и когда тут замешана красивая женщина. Если бы я додумался до этого раньше, то позаботился бы, чтобы арестовали вас, хотя бы только, чтобы защитить Энид. Но раз дело зашло так далеко и так как ее, конечно, оправдают, а вы не выдержали бы показаний – пусть все остается, как оно есть. Вот, хорошо.… могу сознаться вам: Энид доверила Полли, что вы предложили ей переменить ее имя на ваше, как только процесс будет окончен. И если бы вы были влюблены в нее все это время, как я и догадываюсь, ладно, – Дэва ведь нельзя вернуть обратно. Я ведь жил на западе, там не редкость пристрелить человека, если кто до безумия влюблен в женщину и все такое, одновременно. Дэв был моим другом, но я, кажется, понимаю.

Рош резко увернулся от руки, дружески положенной ему на плечо.

– Я просил миссис Больфем выйти за меня замуж, но она вовсе не согласна.

– А всё-таки она об этом думает. Не тревожьтесь, женщины – чудные создания. Попытайтесь еще раз, когда она будет нежно настроена. С ней теперь это случается чаще, чем прежде, и вы как будто достаточно остаетесь одни.

– О да, почти ежедневно, все десять недель.

Коммек прищурил глаза, и его лицо, обычно спокойное и приветливое, стало суровым и угрожающим.

– Вы ее не любите, – вскрикнул он. – Да, так же, как многие другие проклятые дурни, вы рискнули даже жизнью для женщины и только для того, чтобы разочароваться в ней, когда пришлось видеть ее слишком часто. Но, клянусь небом, вы женитесь на ней.

Они стояли на верху