Миссис Больфем - Гертруда Атертон

полон зрителями со всех концов графства; многие из них были личными друзьями миссис Больфем. Но Нью-Йорк не заинтересовался процессом раньше, чем был закончен допрос мелких свидетелей. Сзади и налево от миссис Больфем находились члены ее избранного круга. При случае они шептали ей что-то, и она улыбалась так нежно, с таким тихим спокойствием, что даже мужчины-репортеры признавали, что она казалась моложе и более женственной – и, более красивой – чем в день их первого интервью, установившего ее злодеяние.

– И всё-таки, это сделала она, – уверяли они один другого. Они должны были верить в ее вину или чувствовать угрызения в том высококультурном, а может быть, искусственно созданном секторе мозга, который регистрируется, как совесть. Их определившаяся теория была такова: она подмешала яду в питье Больфему, а потом, находясь в высшем нервном напряжении и опасаясь, что из каприза он не выпьет лимонад, схватила револьвер, услыхавши вдали его голос, и бросилась вниз по лестнице в рощу, откуда и стреляла. Между преступлением и арестом у нее было достаточно времени, чтобы передать револьвер одной из своих приятельниц, или, выскользнув ночью, бросить его в одно из ближайших болот. Что же касается пули, не попавшей в Больфема и засевшей в дереве, это было одно из тех совпадений, в действительности более частых, чем в романах: кто-то другой, также замышлявший убийство, скрывался в роще. Возможно и то, что пуля попала в дерево когда-то давно. Над мыслью о любовнике они смеялись открыто. Своим сестрам по печати они напоминали о давно установленном факте, что худшие женщины, известные истории, были похожи на ангелов или детей. Они также все обладали сильными женскими чарами, чего как раз не хватало красивой подсудимой.

Теория женщин-репортеров была гораздо проще: она этого не сделала, и кончено. Судья, высокий, представительный человек, с породистым лицом и большим количеством мяса, очень благородный и возвышенный в своем развевающемся шелковом одеянии, три дня, казалось, невыразимо скучал, но, видимо, был полон надежд, когда в четверг утром проследовал на свое место. Так как судья Брабанта, м-р Бэском, был в плохих отношениях с покойным, а его жена была одной из близких подруг подсудимой, на процесс был командирован выдающийся судья Верховного Суда одного из соседних больших городов.

Репортеры вечерних газет теснились вокруг длинного стола, параллельного со столом, стоявшим как раз под ложей для присяжных, а сзади было четыре или пять меньших столов, предназначенных для утренних изданий.

Довольно много привилегированных зрителей устроилось позади решетки, но проход оставался открытым для мальчиков, которые приходили через правильные промежутки за материалом для телеграфиста, работавшего внизу.

С места, где сидел Бродрик, можно было видеть миссис Больфем. Он употребил свое влияние, чтобы иметь возле себя Алису Кромлей, уже назначенную на место художницы для «Страницы Женщины» в «Новостях». Она и Сара Остин кое-как устроились на одном стуле.

Процесс начался. Доктор Ликуер установил факт смерти, описал полет пули, доказывающий, что выстрел был произведен скрывавшимся в роще. Потом появился землемер и представил суду план, изображавший дом и усадьбу. Трое из молодых членов «Загородного клуба» – мистер Джон Бредшау Баттль, кассир эльсинорского банка, мистер Лемюэль Коммек, сын всеми уважаемого гражданина Эльсинора мистера Сама Коммека, и мистер Леонард Корфайн, маклер – были вызваны в суд после состязания в остроумии между прокурором и защитником. Перепуганные величественностью присяги, они дали обстоятельный отчет о ссоре, предшествовавшей убийству всего на несколько часов. Все их показания, несмотря на постоянное перебивание защитника подсудимой, произвели впечатление, будто миссис Больфем была вне себя от ярости, а человек, который был когда-то ее мужем, – совершенно невыносим.

Окружной прокурор сделал ловкий ход, открывая процесс неблагоприятными показаниями двух свидетелей, членов почтенных семейств Эльсинора. Что касается мистера Корфайна, хотя он родился и воспитывался вне Эльсинора, но был здесь любезно принят, когда стал устраивать в Эльсиноре свой семейный очаг, a его юная жена была нежной поклонницей миссис Больфем.

Мистер Бродрик проворчал: «Хм, хм». Брус пробирался вокруг «вечернего стола» и удивленно взглядывал на патрона.

– Плохо, плохо, – ворчал сосед Бродрика, – смотрите, что за нервы. Можете вы подействовать на них? Она даже не моргнула ни разу.

Две служанки, предшественницы Фриды в хозяйстве Больфемов, удостоверили, что семейство состояло только из трех лиц – хозяина и хозяйки и одной служанки. Садовник приходил по утрам, три раза в неделю. Нет, ни одна из старых, запасных комнат не была меблирована заново, и гости у Больфемов не оставались ночевать.

Обвинение вступало в силу и, согласно обычаю, мистер Рош, приблизившись к решетке, просил, чтобы дело было прекращено.

Судья постановил, что оно будет продолжаться, и тотчас же, после полуденного перерыва, были вызваны первые свидетели защиты. Это был мистер Коммек, который энергично удостоверил, что гармония в отношениях между покойным и его прелестной женой была полная, что миссис Больфем отнеслась к эпизоду в клубе, как к случайному, что свойственно и другим выдержанным и вдумчивым женам, что разговор в его доме по телефону доказывал окончание грозы, пронесшейся над их семейным счастьем, и что покойный, совершенно довольный, покинул его дом, распевая во все горло.

Он часто замечал шутливо, таков уж был его характер, – веселый и шутливый – что наверное умрет в «сапогах на ногах». Нельзя себе представить, чтобы мистер Коммек мог облегчить свою душу этим ценным свидетельством без многократных и возмущенных прерываний со стороны окружного прокурора. Его: «Не относится к делу», «не доказано», «не существенно» звучали в зале суда, подобно хору в опере Жильберта и Сюливана.

Мистер Гор, похожий на осу человек, с черными, цепкими глазами и скрипучим голосом, становившимся гнусавым на высоких нотах, добился, чтобы большая часть этих показаний была вычеркнута, но это случилось не раньше, чем хитрый Рош, приподнявшись на носках, быстрый и нервный, как кровная беговая лошадь во время большого состязания, своими ловкими и быстрыми вопросами, положительно, вбил их в сознание присяжных. Было необычайно важно установить сразу общее благоприятное настроение в пользу подсудимой, особенно при таком составе присяжных, упорных и провинциальных.

Когда судебный процесс изображается на сцене, неизбежно вводят в него драматические эпизоды, но в действительном процессе об убийстве в таких случайных эпизодах нет надобности – тот факт, что человеческое существо борется за свою жизнь, достаточно драматичен сам по себе. Когда сидит на скамье подсудимых довольно молодая и красивая женщина, интерес настолько полный и напряженный, что неожиданного вторжения одной из случайностей, сделавшихся узаконенными в театре, не требуется. Истинная драма слишком логична в своем поспешном развитии, чтобы допускать не относящиеся