Капитаны ищут путь - Юрий Владимирович Давыдов

пилочками, а отделала с маху. У обоих пружинистые точные движения, прищуренные острые глаза, оба энергичные, неунывающие, с голосами, привычными перекрывать шум волн и ветра.

Третий, Ле-Весконт, напротив, тихоня и скромница, с мягкими и печальными чертами лица и опущенными углами губ. Это, однако, ничуть не смущало Франклина, хорошо помнившего меланхолический облик бесстрашного Джорджа Бека.

Сходились на улице Брук и молодой шкипер Коллинс, и похожий на поэта штурман Де-Во, и ледовые мастера, опытные полярные плаватели Бленки и Рид.

Все они, в сущности, весьма разные, но спаянные одним желанием и одной надеждой люди, соглашались на том, что славный старый моряк сэр Джон «самый подходящий человек для командования экспедицией».

— Сэр Джон, — говорил как-то Фицджемс одному своему другу, — восхитительный, энергичный, стойкий. Он очень разговорчив и рассказывает много эпизодов из прошлых путешествий. Я чувствую к нему уважение, даже любовь, и думаю, что это испытывает каждый из нас. Он полон жизни и энергии. Он наиболее подходящий человек для командования предприятием, которое требует здравого смысла и настойчивости. Я много узнал от него и считаю себя счастливым, что нахожусь рядом с таким человеком.

А другой офицер с фамильярностью молодости писал домой: «Старый Франклин чрезвычайно хороший малый. Мы все совершенно покорены им».

Но весна вдруг сыграла с «хорошим малым» худую шутку: он заболел сильным воспалением легких. Глубокий кашель изматывал его, он температурил. И доктор, и Джейн, и товарищи-моряки пытались уложить его в постель. Франклин отвечал, что он ложится в постель только ночью, когда хочется спать. Единственное, на что он согласился, уступив врачу, это бросить старомодную привычку к нюхательному табаку. Он больше не притрагивался к табакерке, но привычка была могущественной, и, чтоб обмануть ее, он заменил табак нюхательной солью.

Он перенес болезнь на ногах и продолжал хлопоты, связанные с заготовлением трехгодичного запаса продовольствия, доставкой угля, снаряжением вспомогательного транспорта, который должен был сопровождать экспедицию до острова Диско в Баффиновом заливе, комплектованием команды.

Наступил веселый май, и солнце смеялось в лондонских окнах. Лорды Адмиралтейства подписали подробную, состоящую из двадцати трех пунктов, инструкцию, адресованную сэру Джону Франклину.

До отплытия оставалось несколько дней. Франклин с женой и дочерью поехал в город Бостон, где в доме одного из родственников собрались все, кто носил имя Франклинов или был связан с ним кровными узами.

Всем хотелось проститься с гордостью фамилии, с моряком Джоном, бросающим судьбе перчатку в том возрасте, когда едва ли не каждый без долгих слов предпочел бы корабельной каюте покойное кресло и теплую постель под надежной крышей. И как ни гордились и ни восхищались все собравшиеся своим старым Джоном, но сердцем они не соглашались с его вызовом судьбе.

Может быть, только один, совсем незаметный в этой толпе родственников и родственниц человечек до конца понимал старого моряка и готов был, не колеблясь ни минуты, разделить с ним его участь. Он глядел на старого дядю Джона преданными, обожающими глазами и умолял мать упросить своего старшего брата взять племянника в экспедицию хотя бы мальчиком, подносящим порох. Впрочем, в глубине души он совсем не представлял себе обязанности такого мальчика и смутно догадывался, что подносить порох в экспедиции дяди Джона, пожалуй, и вовсе не понадобится.

Генриетта подвела зардевшегося мальчика к брату и, снисходительно поглядывая на сына, улыбаясь, рассказала Франклину о его сумасбродствах.

Франклин положил тяжелую руку на мальчишеский затылок. Он увидел в племяннике самого себя, мальчишку из Спилсби, которого тоже называли сумасбродом. Он легонько пригладил хохолок на его затылке и сказал, лукаво усмехнувшись:

— Нет, мой мальчик, нам не разрешают брать на службу кошек, которые еще не умеют ловить мышей…

Глаза у мальчика наполнились слезами. Он удержался, он не заплакал, а только умоляюще посмотрел на дядю Джона восторженными глазами, полными слез. Франклин увел его в уголок, посадил на колени и долго рассказывал затихшему мальчишке о том, как он сам стал моряком. И мальчик ушел от него ободренным, а Франклин долго сидел в уголку и тихо улыбался своим мыслям. Думал же он о том, как хорошо видеть и знать, что вокруг тебя, в этой повседневной суете сует, еще одно сердце загорается жаждой настоящих деяний и подвигов.

Уже не недели, а дни оставались до отплытия. Франклин, вернувшись из Бостона в Лондон, хотел провести их в семейном кругу.

Предстоящая разлука обостряет чувства, отметает все мелкое, будничное, на особую нежность настраивает людей, любящих друг друга. И эта особая атмосфера, установившаяся в доме на улице Брук, была теперь всего нужнее Джону Франклину.

Он любил вечерами читать Шекспира. А Джейн и Элеонора любили слушать его мягкий, богатый оттенками и проникновенный голос, не очень-то вдумываясь в смысл услышанного. Так в тишине и мире, в семейном чуть грустном покое текли светлые майские дни. Только однажды маленькое происшествие на миг омрачило Джона Франклина.

Он лежал на диване с раскрытым томом Шекспира; они сидели подле него — Джейн, заканчивающая шитье форменной морской куртки, и дочь, занятая рукоделием. Пришив последнюю пуговицу, Джейн легонько накинула куртку на мужа.

— О Джейн! — огорченно воскликнул Франклин. — Что ты сделала?

Джейн закусила губу: она вспомнила народную примету — морскую куртку набрасывают на того, кому суждено быть похороненным в море. Они рассмеялись, но смех был принужденным. В эту минуту и Джон, и жена, и дочь отчетливо, очень ясно и глубоко осознали, как трудна им разлука и как каждый из них дорог другому.

Наконец наступил день отплытия. Редкая экспедиция покидала родину в таком бодром настроении и редкая экспедиция вселяла участникам ее столько надежд и такую веру в успех, как та, что 19 мая 1845 года вышла из Темзы в океан. Океанский ветер уже пел в вантах «Эребуса» и «Террора», а в ушах команды все еще шумели приветствия огромной толпы, провожавшей корабли с берегов Темзы:

— Желаем счастья!

— Счастливого плавания!

Море! Джон Франклин, твой старый служитель, вернулся к тебе после долгих мучительных лет. Вот он стоит на «Эребусе», грузный, широколицый, седой, радостно,