Семь лет между нами - Эшли Постон

было так долго, что я уже подумала, что он и не последует, но затем голос сказал:

— Поднимайся, Клементина.

Дверь с лёгким жужжанием отперлась, и я сказала подругам, что вернусь через минуту.

Затем я глубоко вдохнула, собралась с духом и вошла в здание.

Идти к Вере было всё равно что снова вскрывать рану, которую я зашила полгода назад, но я должна была это сделать. Я знала, что должна. Если они с моей тётей поддерживали связь столько лет, почему Аналия никогда об этом не упоминала? Если они остались подругами, почему это не сработало? Я думала, что Аналия порвала с Верой, как и со всем, что любила, но боялась разрушить. Но, похоже, в ней было больше тайн, чем я думала. Вещей, которые она прятала. Которые никому не показывала.

Раньше я хотела быть как моя тётя. Я считала её смелой, дерзкой, и хотела выстроить себя так же, как она выстроила себя. Она дала мне разрешение быть дикой и свободной, и мне хотелось этого больше всего на свете. Но после её смерти я отвернулась от этого. Я не хотела быть похожей на неё, потому что мне было больно.

Мне всё ещё было больно.

И теперь мне предстояло сказать это ещё кому-то. Кому-то, кто любил Аналию настолько, что продолжал писать ей письма тридцать лет спустя. Сказать именно то, чего я сама больше всего боялась услышать.

Я остановилась у двери 3А и постучала.

Моя тётя рассказывала мне, как выглядела Вера, но, когда дверь открылась, меня тут же поразило, насколько сильно она напоминала Аналию. Высокая и худая, в блузке цвета жжёного апельсина и удобных брюках. Её светлые волосы с проседью были подстрижены очень коротко, а лицо казалось резким для женщины под семьдесят.

— Клементина, — сказала она и неожиданно крепко меня обняла. Её руки были тонкими, но объятие оказалось удивительно сильным. — Я так много о тебе слышала!

Глаза защипало от слёз, потому что я получила ответ на свой вопрос — была ли это случайность или ещё одна строка в долгом, многолетнем разговоре. И это было второе.

Аналия поддерживала с ней связь. И они говорили обо мне.

Она пахла апельсинами и свежевыстиранным бельём, и я обняла её в ответ.

— Я тоже много слышала о вас, — пробормотала я в её блузку.

Спустя мгновение она отпустила меня, положила руки мне на плечи и внимательно посмотрела из-под очков в тонкой оправе.

— Ты так на неё похожа! Почти как две капли воды.

Я слабо улыбнулась. Это было комплиментом?

— Спасибо.

Она отошла в сторону, приглашая меня внутрь.

— Проходи, проходи. Я как раз собиралась сварить кофе. Ты пьёшь кофе? Должна пить. Мой сын делает лучший кофе…

Но моя тётя упустила один важный момент: у Веры был лёгкий южный акцент, а её квартира была заставлена фотографиями маленького южного городка. Я не стала внимательно их разглядывать, просто прошла в гостиную и села, а Вера тем временем приготовила нам по чашке кофе и устроилась рядом.

Я чувствовала себя немного оцепеневшей, словно всё происходило не со мной. Я столько лет слышала истории об этой женщине по имени Вера, а теперь она сидела передо мной.

Это была та самая женщина, которую Аналия любила настолько, что предпочла её отпустить.

— Я всё ждала, когда смогу с тобой встретиться, — сказала Вера, усаживаясь рядом. — Но это неожиданно. Всё в порядке?

В ответ я полезла в сумку и достала её письмо. Оно немного помялось, застряв в кошельке, но я разгладила его и протянула обратно.

— Простите, — сказала я, потому что не знала, с чего ещё начать.

Она нахмурилась, беря в руки нераспечатанное письмо.

— Ох, — прошептала она, и в глазах появилось понимание. — Она…

Есть вещи, которые трудно сделать — сложное деление без калькулятора, марафон на сто километров, успеть на пересадку в Лос-Анджелесе за двадцать минут, но это было несравненно сложнее. Подобрать слова, заставить себя их произнести, научить рот формировать их… научить сердце их понимать.

Я бы не пожелала этого никому.

— Она ушла, — выдавила я, не в силах поднять на неё взгляд, изо всех сил стараясь держать себя в руках, не дать себе распасться. — Примерно полгода назад.

Она резко вдохнула, сжала в руках письмо.

— Я не знала, — тихо сказала она. Опустила взгляд на письмо, затем снова посмотрела на меня. — Ох, Клементина.

Она потянулась ко мне и крепко сжала мою руку.

— Видишь ли, я недавно вернулась в город. У моего сына тут работа, и я хотела быть поближе к нему, — заговорила она, словно цепляясь за слова, чтобы не зацикливаться на сказанном. Она ушла. Она сглотнула, справляясь с нахлынувшими чувствами, и после короткой паузы спросила:

— Можно спросить, что случилось?

Мне хотелось ответить «нет», но не потому, что я стыдилась. Я просто не была уверена, что смогу говорить об этом, не разрыдавшись.

Поэтому я вообще об этом не говорила. Ни с кем.

— Она… она плохо спала, и врач прописал ей лекарства какое-то время назад. И она просто… — Я столько раз репетировала эти слова, но сейчас все они меня подвели. Я не знала, как объяснить. Я делала это ужасно. — Соседи вызвали проверку на Новый год, когда она не открывала дверь, но было уже поздно. — Я сжала губы, пытаясь сдержать подступающий из груди всхлип. — Она просто заснула. Она приняла достаточно, чтобы знать, что не проснётся. Они нашли её в её любимом кресле.

— В голубом. Ох… — Голос Веры дрогнул. Она выронила письмо и прижала руки ко рту. — Ох, Энни.

Потому что что тут ещё скажешь?

— Прости, — прошептала я, вдавливая ногти в ладони, концентрируясь на резкой боли. — Говорить об этом… невозможно. Прости, — повторила я. — Прости.

— Ох, милая, это не ты. Ты ни в чём не виновата, — сказала она.

Но я ведь виновата, разве нет? Я должна была увидеть знаки. Я должна была её спасти. Я должна была…

А потом эта женщина, которую я знала лишь по рассказам тёти, обняла меня и прижала к своей тёплой блузке цвета жжёного апельсина. И это было разрешением. Тем, которого я не давала себе уже шесть месяцев. Разрешением, которого я ждала, когда сидела в квартире тёти, а горе душило меня, заполняя каждый угол. Я думала, что уже позволила себе почувствовать это. Но на самом деле я не разрешала себе плакать — я приказала себе быть сильной. Быть в порядке. Я говорила себе, снова и снова, что должна быть в порядке.

И вот,