Мать Печора - Маремьяна Романовна Голубкова

Думаю, что и вам она дурного не посоветует. Когда по радио передают ее песни в исполнении хора Пятницкого, у меня в такие дни большой праздник. За эти песни и товарищи мои по полку ее, как родную мать, уважают.

Слушайте же ее и вы, не расстраивайте ее, берегите ее здоровье. А самое главное — лучше учитесь. Вот мне ученье сейчас очень пригодилось: оно помогает мне бить врага. И вам оно, ребята, не раз пригодится».

Ребята несут Павловы письма в школу, а там учителя читают их вслух всему классу.

Последние полгода от Павла ни строчки не получали. Я не знала, что и думать.

Ходила я как-то в горсовет. Вернулась, а дома подают мне бумажку:

«Извещение

Ваш сын, гвардии лейтенант Голубков Павел Фомич, уроженец Архангельской области, Нижне-Печорского района, д. Голубково, в бою за социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был убит 15 января 1944 года и похоронен в Ленинградской области, в районе Пулкова, у моста по дороге Пулково — Красногвардейск…»

9

Двадцать пять человек из моей родни ушли на войну: и сыновья, и племянники, и зятья, и двоюродные и троюродные братья, и внуки, и племянница. По одной пуле выстрелят, так двадцать пять пуль. По фашисту убьют, так двадцать пять фашистов. Зато уж хоть по вздоху вздохнешь да по слезинке по каждому прольешь, так двадцать пять вздохов да двадцать пять слезинок приготовить надо.

Только изо всей родни раньше всех пришлось мне горя хлебнуть и всех потяжельше.

Люди говорили мне:

— Ты, Маремьяна, советский человек. Надо крепкой быть.

— Знаю, — говорю. — Только если советскому человеку крепким надо быть, то и чувствовать тоже всем сердцем надо.

Писала я на фронт письма дальним малознакомым людям, как родным, и они меня родной почитали и, как матери своей, письма писали. Они мне с фронта писали про свои успехи, а я им свои немудрящие советы да наказы давала.

Вася Чуклин однажды написал, что ходил в разведку, убил троих фашистов, а четверых живьем привел. Вскоре я по радио услышала, что награжден он за это орденом. А невдолге после награды он погиб. А ведь я знаю и семью его, и как без отца его мать растила, на ноги подымала. Как по такой удалой голове не вздохнешь!

Вот так и мои сыночки улетели в неотворотну дорогу и не вернутся.

Иной раз как каменная сижу, слова сказать не могу.

Ребята мои льнут ко мне, как котята ластятся:

— Мамочка, мамочка, ведь мы с тобой.

А я молчу.

— Будет тебе дома сидеть. Сходи к кому-либо, отвлекись от своих мыслей.

Я молчу, а в уме одно желание крутится: «Была бы у меня сила богатырская да руки молодецкие, я бы с лавки встала да рукой достала Гитлера. Попался бы он нам, матерям, под ноги — мы бы его растоптали».

Твердо помню, что сыновья мои за великое дело померли, а успокоить себя не могу. Твержу и твержу свое проклятье Гитлеру.

Весь народ наш Гитлера люто ненавидел.

Сидела я, молчала, думала. И опять вспоминаю, что нет у меня любимых сыновей, опять за голову хватаюсь — больно там и шумно. А на сердце будто что-то тяжелое положено — камень, не сердце.

«Как бы мне ума не решиться», — думаю.

Плачу, причитаю:

Я ждала, бедна, дожидала

Письмо-грамотку, вестку радостну

От рожоного сына любимого.

Дождалася я, получила

Весть нерадостну, невеселую,

Повестили мне, написали

Про рожоного сына любимого;

За советскую землю вольную,

За честной ли да трудовой народ,

Он за честь свою да за славу

Отдал жизнь свою, не жалеючи.

Мою печаль, как каплю в море, не слышно. А только и море — из капель.

10

Многое думалось мне той порой.

Были у меня два сына, и надеялась я на их силу, да удаль, да на твердую руку.

Сыновей не стало. Но я не унимаюсь: хочу воевать с Гитлером не своими сынами, так своими делами. А как раздумаюсь, — вижу, дела-то мои больно уж маленькие. Что могу сделать я своими слабыми силами? Раздумаюсь так, и невесело мне…

А еще подумаю, — нет, говорю, от войны с Гитлером не отступлюсь. Из моей непереносной боли, из моей денно-нощной печали выросли у меня в душе большие слова. Каждое это слово полно непростимой обиды. Каждое это слово бить должно по лихому ворогу нашему.

И думалось мне, что ежели рассказать мне без лишней мудрости про мое материнское горе, будет мой простой рассказ верным оружьем против Гитлера. Какой человек поймет мою печаль, не будет тот человек сидеть сложа руки. Подымется тот человек и пойдет в ратное поле, будет крушить врага, залившего кровью нашу землю. И станут мои слова взрывным порохом.

Люди добрые! Книге моей конец. Знаю я, что неискусна эта повесть о днях моей жизни, немудрено мое слово.

Но знаю я и другое. Мои простые слова про нашу войну народную откликались на думы всех советских матерей.

1941–1944

ОЛЕНЬИ КРАЯ

Часть первая

СКВОЗЬ БОЛЬШУЮ ЗЕМЛЮ

1

Любят наши печорцы свою родную реку Печору, ее раздольные берега, широкие наволоки с сочными травами, с густым да высоким ольшаником, с ивняками такими, что в небо взвиваются.

Любят они море свое студеное. Потянет ветер с моря, воды подбегут и дорогой рыбы в Печору да в губы нагонят. А мы уж тут как тут: по всем протокам да заостровкам у нас огнища да жилища, везде мы с неводами рыбу караулим. Куда мы ни приедем, везде свой берег, в любое место ляжешь, на любое сядешь, каждый кустик ночевать пустит. Недаром Печору из века в век рекой-хлебосолкой величают.

А еще любят наши печорцы тундру-матушку с частым ельником, с мелким березником, с душистым багульником. Много по тундре рыбных озер пораскинуто, и в каждом озере рыбы — ключом кипит: в солнечный день глазом видно.

Широка наша тундра-матушка. Выйдешь наверх — от сопки до сопки глаз не охватит, а мшистые места и вовсе без края-берега. Рыбу ли ловишь летом по тундровым озерам, ягоды ли берешь осенью по болотам, за день нахватаешься тундрового