Дельцы.Том I. Книги I-III - Петр Дмитриевич Боборыкин

на его жаргонѣ обозначало шампанское.

— И вы имъ каждый день предаетесь?

— Да, почитай, что каждый.

— Когда-же вы успѣваете дѣло дѣлать и загребать куши?

— Въ этомъ-то и состоитъ искусство, — вмѣшался Воротилинъ. — Корпятъ люди заурядные, темные труженики; а люди съ талантомъ только прикладываются къ дѣламъ, и живутъ полной жизнью. Вотъ къ такимъ-то талантамъ и принадлежитъ Борисъ Павловичъ.

Фраза вышла плоской и натянутой и подъ ней Зинаида Алексѣевна учуяла зависть. Воротилинъ съ его лакейскими бакенбардами показался ей противнымъ донельзя.

— Никакихъ у меня особенныхъ талантовъ нѣтъ, — заговорилъ Саламатовъ: — а есть простая смекалка. Вольно-же людямъ быть такими безграмотными, что всякій мало-мальски грамотный человѣкъ дѣлается для нихъ статьей первой необходимости. Вѣдь вы знаете, — обратился онъ къ Зинаидѣ Алексѣевнѣ: — въ деревнѣ заведется какой-нибудь отставной солдатъ, унтеръ или писарь изъ бывшихъ дворовыхъ; онъ только одинъ и можетъ кара-кульки ставить. Ну, и ходятъ къ нему бабы письма писать къ мужьямъ и сыновьямъ: «тетушка Арина кланяется, дядюшка Нароенъ желаетъ всякаго благополучія; а мое благословеніе по гробъ жизни, на вѣки нерушимо». Вотъ я такой унтеръ или земскій. Больше во мнѣ никакихъ талантовъ не имѣется. А изобрѣтательность является отъ моихъ инстинктовъ: мнѣ всего нужно много — и ѣды, и питья, и азартной игры, и… женскаго пола. Вотъ, смотрите, у меня какая шея: въ полвершка съ небольшимъ

Стало, мнѣ маѳусаилова вѣка не прожить. То, что другому хватитъ на тридцать лѣтъ, то мнѣ надо заработать и просадить въ какихъ-нибудь десять… Сгущеніе производительныхъ силъ совершается во мнѣ, но опять-таки не сверхъестественныхъ какихъ-нибудь, а простои грамотности…

— Униженіе паче гордости, — остановилъ его съ кислой усмѣшкой Малявскій. — Всѣ-бы желали имѣть вашу простую грамотность.

— Дайте срокъ, любезнѣйшій Иларіонъ Семенычъ, вы ее будете имѣть, только не слишкомъ усердствуйте, батюшка; выжидайте минуту, завязывайте личныя знакомства; учености у насъ совсѣмъ не надо. Надо только одно, чтобы васъ безграмотный людъ облюбовалъ и считалъ немного своего поля ягодой. Какъ это сдѣлано, ну и потекутъ рѣки медовыя въ кисельныхъ берегахъ… Ай-да Огюстъ! — перебилъ себя Борисъ Павловичъ, отправляя въ горло огромный кусокъ. — Экая богатая ше-врель! И соусъ на славу! Что вы ничего не кушаете? — обратился онъ къ Зинаидѣ Алексѣевнѣ: —еще кусочекъ, вотъ хоть маленькій… И не пьете ничего! Со мной такъ ужинать нельзя.

— Да я васъ все слушаю.

— Зинаида Алексѣевна, — вмѣшался Малявскій: — всѣхъ насъ перехитрить хочетъ, вмѣстѣ съ вами, Борисъ Павловичъ; у ней наклонности къ сочинительству, безстрастному наблюденію.

— Отчего-же безстрастному? — рѣзко отозвалась Зинаида Алексѣевна. — Я пользуюсь минутой. Борисъ Павловичъ, я этого не скрываю, очень занимательный для меня экземпляръ…

— Ха, ха, ха! — разразился Саламатовъ: — вы обо мнѣ изволите говорить, точно о звѣрѣ какомъ!

— Вовсе нѣтъ.

— Да право такъ! Но я пе обижаюсь.

— Вы мнѣ открываете цѣлый новый міръ, — продолжала Зинаида Алексѣевна: — о которомъ я не имѣла ни малѣйшаго понятія. Въ васъ я вижу самый, кажется, крупный экземпляръ!

— Да что это вы все бранитесь: экземпляръ да экземпляръ!

Саламатовъ пустился хохотать. Смѣхъ его заразительно дѣйствовалъ на молодую дѣвушку. Она выпила уже два бокала шампанскаго, щеки ея разгорѣлись. Къ концу ужина она совершенно овладѣла разговоромъ, и Малявскій, глядя на нее, началъ злиться. Онъ какъ ни старался присосаться къ ихъ шумной бесѣдѣ, все это выходило у него неловко, съ претензіей, скучно, зло или грубо. Воротилинъ, не отличавшійся остроуміемъ, по крайней мѣрѣ смѣялся и не натуживался говорить остроумно и значительно. Но и въ Воротилинѣ было что-то дѣланное. Для него этотъ ужинъ и болтовня съ женскимъ поломъ служили прелиминаріями къ обдѣлыванію дѣльца; но онъ видѣлъ, что Саламатову сильно начинаетъ нравиться Зинаида Алексѣевна и что дѣловаго разговора не заведешь. Одинъ только Саламатовъ жилъ.

Малявскій сѣлъ на диванъ, въ противоположномъ углу комнаты, и думалъ:

«Этакіе два подлеца! Вѣдь какъ ржутъ! А отчего? оттого, что куши загребаютъ. Неужели я глупѣе васъ, и безграмотнѣе, и наивнѣе? Отчего-же я не загребаю такихъ кушей? Неужели только по молодости? Коли такъ, дайте срокъ, я вамъ покажу, чего я могу добиться. И вы же, дураки, будете меня всячески толкать впередъ, да и теперь толкаете».

Нижняя губа его язвительно вытягивалась, и онъ злобно прищуривалъ глаза. Онъ остановилъ свой взглядъ на Саламатовѣ, который, развалившись въ креслѣ и совсѣмъ почти разстегнувъ жилетъ, гоготалъ.

«Что въ этомъ брюхѣ заключается? — спрашивалъ про себя Малявскій, глядя на Саламатова: — какія такія необыкновенныя способности? А въ одинъ день по тридцати тысячъ зашибаетъ. Именно, какъ онъ говоритъ: взялъ грамотностью среди моря ословъ и мелкихъ плутишекъ, которые не могутъ написать складно трехъ параграфовъ устава. — Ты теперь мнѣ отеческіе сов! ты подаешь, что я-де слишкомъ усердствую. Погоди, придетъ такая минута, когда твое тугонабитое чрево совсѣмъ тебя одолѣетъ. Тогда-то мы и покажемъ себя! А до тѣхъ поръ вливай въ свою глотку хоть по ушату шампанскаго!»

Малявскій злобно скривилъ ротъ и, подойдя къ столу, крикнулъ:

— Что-же, господа, намъ въ этой жарѣ киснуть? хватимъ, что-ли, къ Дороту!

— Не уйдетъ и Доротъ! — отозвался Саламатовъ, смотрѣвшій маслянными глазками иа Зинаиду Алексѣевну: — распорядитесь, любезнѣйшій Иларіонъ Семенычъ, на счетъ тройки и возьмите-ка вотъ стаканчикъ жиденькаго.

Малявскій взялъ стаканъ п, приказавши татарину привести тройку, сѣлъ опять въ уголъ, смотря на группу у стола.

«Бойкая можетъ выйти бабенка, — думалъ онъ, искривляя ротъ и глядя на Зинаиду Алексѣевну. — Вотъ она какъ Саламатова вопросными пунктами закидываетъ. Скромничала, не хотѣла ѣхать, а небось точно сыръ въ маслѣ катается».

Дѣвушки этой онъ совсѣмъ не любилъ. Онъ просто надѣялся сдѣлать ее своей «подругой», разсчитывая на ея натуру, петербургскую скуку и матеріальное стѣсненіе. Въ эту минуту, видя ее въ веселой болтовнѣ съ Саламатовымъ, онъ не испытывалъ ни малѣйшей ревности. Ему было только досадно, что онъ какъ-то стушевался и она точно забыла совсѣмъ о его присутствіи.

«А вѣдь это въ сущности парочка, — говорилъ онъ про себя, глядя на Зинаиду Алексѣевну: — генералъ способенъ сильно въ нее врѣзаться и дѣлать для нея всевозможныя безумства. Если она раскуситъ его, то можетъ прибрать его къ рукамъ почище Авдотьи Степановны. У этой умственной смѣлости больше, да и тоньше она по натурѣ. Какой-же еще лучше желать союзницы, какъ не такую мамзель? Она все пойметъ, когда уразумѣетъ суть земной юдоли. Только-бы посбить съ нея спѣсь но части высшихъ взглядовъ и благородства чувствъ. Да и кто ее знаетъ: можетъ взгляды и чувства хорошо развивать съ нашимъ братомъ, а какъ учуетъ капиталы во образѣ саламатовской утробы, такъ и припрячетъ ихъ для особыхъ оказій и будетъ лучше насъ, грѣшныхъ, обработывать