Эмансипированные женщины - Болеслав Прус

В эту минуту Мадзя услышала сбоку детский голос:

- Валяй, Антек!

- Р-р-р-аз! - ответил второй и, пригнув голову так, точно хотел кого-то забодать, бросился в самую гущу, а за ним ринулся и его товарищ, расталкивая руками народ, как лягушка, когда она ныряет в воду.

- Р-р-раз! - откликнулся чуть подальше третий голос, и снова люди в толпе шарахнулись, как от толчков.

- Ах, бездельники, антихристы, прости господи! - вполголоса сказала какая-то старушка. - Ну никто же за ними, озорниками, не смотрит!

Мадзе представилась вдруг целая толпа ребятишек. Она увидела и того мальчишку в слезах, который бросал камешки в их сад, и тех, что бежали за коляской сестры пана Круковского, и тех, что с восторгом глазели на цилиндр пана Ментлевича. И тех, кого каждый день можно было увидеть на деревьях или на заборах, и тех, что играли в песке на улице, бродили по воде, подвернув до колен штанишки, или во время ливня стояли под водосточной трубой и дрались при этом за лучшее место.

Все это были заброшенные дети, и у Мадзи сверкнула мысль:

"Я открою здесь начальную школу!"

От радости ее бросило в жар.

"Можно собрать целую сотню ребят, - говорила она про себя. - Если каждый станет платить хоть по рублю в месяц, и то наберется сто рублей. Неплохое жалованье! Я бы и маме помогала и Зосю отправила в Варшаву! О, благодарю тебя, пресвятая дева, ибо это ты вразумила меня!"

- Ты что, Мадзя? - глядя на нее, шепотом спросила мать.

- Я?

- Ты так сияешь...

- Я молилась.

Мать хотела похвалить ее, но в эту минуту заметила экс-паралитичку, которую вели под руки доктор и пан Круковский.

"Ах, - подумала докторша, - видно, ей понравился пан Людвик, и она, бедняжка, не умеет скрыть свое чувство. Правда, он старше ее, - вздохнула мать, - но хорошо воспитан и богат. Да будет воля господня! Не стану я ни принуждать ее, ни отговаривать..."

А Мадзя подумала в эту минуту, что одна она не может учить сто человек детей. Придется, стало быть, ограничиться пятьюдесятью рублями в месяц. Но что делать с остальными детьми, которые непременно станут стучаться в такую школу?

"Знаю! - сказала она себе, - я приму в компанию Фемцю, она, бедняжка, не раз жаловалась, что нет у нее поприща деятельности и что она на хлебах у родителей... О, благодарю тебя, пресвятая дева, это ты вразумляешь меня!"

Глава четвертая

В сердцах просыпается нежность

Мадзя очнулась. Она стояла с матерью на погосте у главного входа. Процессия вернулась в костел, народ стал расходиться. Пан провизор, оба секретаря, помощник нотариуса и другие, менее значительные молодые люди, опираясь на трости и зонты, разглядывали барышень и шепотом обменивались замечаниями. Поодаль стоял в ожидании угрюмый блондин в мундире почтового ведомства.

Мадзя уже не боялась этих молодых людей, ее даже перестали смущать их наглые взгляды. Какое ей до них дело! Она ведь открывает начальную школу, хочет обеспечить себя и родителей, а они пусть себе смотрят, пусть подсмеиваются.

"Я ведь женщина независимая", - подумала она, с благодарностью вспомнив панну Говард, которая столько труда положила, чтобы сделать женщин независимыми.

Подошел отец, он все время вел с паном Круковским под руки экс-паралитичку.

- Люцусь! Доктор! сжальтесь надо мной! Я чувствую, что больше не сделаю ни шага! Я совсем не могу идти!

- Нет, дорогая, вы сами должны дойти до дома, - ответил доктор. По выражению лица пана Круковского было видно, что он с удовольствием усадил бы сестру в коляску и отдал на попечение служанки.

В дверях костела показалось семейство заседателя, а затем вышел и пан Ментлевич. Он уже надел свой блестящий цилиндр, но, увидев доктора с супругой, снова снял его и легким шагом направился к ним.

- Сударь, эй, сударь! - вдруг окликнул его угрюмый молодой человек в мундире почтового ведомства.

- У меня нет времени! - отрезал Ментлевич, недовольный такой фамильярностью обращения в присутствии стольких посторонних.

- Да, но у меня есть и время и дело к вам, - возразил блондин, хватая Ментлевича за руку.

Ни утренняя, ни вечерняя заря никогда не бывали такими румяными, как лицо прелестной Евфемии в эту минуту. Она подбежала к Мадзе и, взяв ее под руку, шепнула:

- Дорогая, пойдем вперед! Я боюсь скандала! Этот Цинадровский...

И они вышли за ограду, а пан Круковский проводил их меланхолическим взглядом, - ему надо было вести с доктором сестру.

- Что случилось, Фемця? - спросила Мадзя.

- Ничего, ничего! Давай поговорим о чем-нибудь, - ответила дочка заседателя.

- О, я хочу сказать тебе об одном важном деле, - сказала Мадзя.

- Я тебе тоже, только как-нибудь в другой раз... Ментлевич сделал тебе предложение?

- Мне? - изумилась Мадзя, останавливаясь посреди площади. - А зачем ему делать мне предложение?

- Затем, чтобы жениться на тебе.

- Перекрестись, Фемця! Я не думаю выходить замуж!

- Как, ты не пойдешь даже за Круковского? - спросила панна Евфемия.

- Ни за кого не пойду, - ответила Мадзя так искренне, что панна Евфемия не могла удержаться и расцеловала ее посреди города.

- Так что ты хотела мне сказать? Уж не остался ли у тебя кто-нибудь в Варшаве? - спросила панна Евфемия.

Лицо Мадзи покрылось нежным румянцем.

- Милая Фемця, - ответила она, - даю тебе слово, я ни о ком не думаю, ни о ком на свете! - прибавила она. - Я тебе вот что хочу предложить. Впрочем, сейчас у нас нет времени, приходи лучше к нам после обеда.

В эту минуту в нескольких шагах от них прошел пан Ментлевич с молодым человеком в мундире почтового ведомства. Оба они были взволнованы и разговаривали так громко, что Мадзя услышала несколько слов.

- Так, говорите, нет? - спросил молодой человек.

- Да ей богу же, нет! - ответил Ментлевич.

Панна Евфемия задумалась. Затем она принужденно рассмеялась и торопливо сказала Мадзе:

- Скажи: да или нет?

- О чем это ты? - удивилась Мадзя.

- Да или нет? - настаивала панна Евфемия, нетерпеливо топая маленькой ножкой.

- Ну, что ж, тогда, нет, - ответила Мадзя.

- Я тоже так думаю, - сказала панна Евфемия. - Подлецы эти мужчины! За исключением тех, кто занимает незначительное положение, - прибавила она с легким ударением. - Ну, будь здорова!

Мадзя была вне себя от удивления. Однако она была так увлечена проектом открытия начальной школы, что забыла не только о странном поведении панны Евфемии, но даже о самом ее существовании.

Около трех часов дня два господина увидели друг друга на противоположных концах той улицы, где стоял дом доктора: Круковский в темно-синем и Ментлевич в светлом костюме. Пан Круковский держал в руках маленький предмет, закрытый бумагой, пан Ментлевич нес под мышкой большой предмет, завернутый в бумагу.

Оба были на одинаковом расстоянии от садовой калитки доктора, и оба одновременно замерли на месте.

Пан Круковский подумал:

"Лучше подождать, пока войдет этот мужлан, чтобы у калитки не надо было уступать ему дорогу".

А пан Ментлевич сказал про себя:

"Чего он там стоит, этот голенастый дупель? Вижу, что-то тащит, верно, панне Магдалене. Пусть первый поднесет свой подарок, посмотрим тогда, кто из нас лучше".

Он стал читать вывеску булочной, потом рассматривать медный таз цирюльника и, наконец, повернулся и исчез за углом немощеной улицы.

"Боится меня... что ж, это хорошо", - решил пан Круковский и с видом победителя вошел в калитку.

Бжеские уже отобедали. Докторша отдыхала в гостиной в кресле, доктор в саду курил дешевую сигару, майор играл с заседателем в беседке в шахматы, а Мадзя прохаживалась по всем комнатам, с нетерпением ожидая Фемцю. Когда она выглянула через отворенную в сад дверь, перед нею вдруг вырос Круковский и с поклоном, исполненным грации, протянул ей маленький букетик роз. Несколько роз было белых, две чайные, одна желтая и одна красная.

- Сестра моя, - сказал он, галантно изгибаясь и расшаркиваясь, - просит вас, сударыня, принять эти цветы.

Смуглое лицо Мадзи покрылось румянцем. Девушку так обрадовал букетик и так смутило смирение подносителя, что она чуть не забыла прошептать:

- Спасибо!

А в душе сказала:

"Как он робок, как деликатен!"

И в сердце ее проснулось нежное чувство к пану Круковскому. Докторша принесла стакан воды и помогла Мадзе поставить букетик на видном месте в гостиной. Когда она вышла и пан Круковский остался с Мадзей наедине, он сказал, нежно заглядывая ей в глаза:

- Как вы сегодня были печальны в костеле!

- Я? - воскликнула она, снова краснея. - Вы меня видели?

- Да, имел счастье видеть, даже гораздо больше: мне казалось, что я разделяю вашу печаль.

- Ах, что вы, я была довольно весела, - оправдывалась Мадзя, опасаясь, как бы пан Круковский не догадался, что ее беспокоит положение семьи.

- Быть может, это была та задумчивость, к которой располагает наш маленький костел? Прекрасные души везде умеют мечтать...

"Как он учтив!" - подумала Мадзя, с чувством признательности слушая самого элегантного кавалера в Иксинове.