Прозрение. Том 2 (СИ) - Бэд Кристиан

Я нахмурился, ища повод прекратить неприятный разговор, но вырвалось:

— Значит Айяна?..

— Дочь Данриена Оксто Иенкера. О, мальчик, ты даже не знаешь, кто это! Это был великий эрцог дома Сиби! Он погиб в войне с хаттами задолго до нашего победного сражения с ними, а вместо него пришёл этот отщепенец Локьё.

— Забавно, — горько усмехнулся я.

Для кого-то и Локьё отщепенец. Интриги…

Имело ли это теперь какое-то значение?

Вряд ли Тоо хотел власти, и вряд ли Локьё изменил бы своё решение насчёт Леса, останься сын Айяны в живых.

Раз Имэ так сладок, похоже, Тоо действительно был реальным претендентом на наследство. По крови.

Но означает ли это, что Локьё была выгодна его смерть?

Или что Айяна могла вот так уберечь сына от соблазна власти?

Мысли были отвратительными и крушили во мне последние бастионы привычной морали. Сложившийся расклад не так-то просто было принять, но, похоже, выбора у меня не осталось.

Да, всё могло быть и так. А могло и не быть. Но важно лишь то, что мы выбрали, реализовали в текущем. Мало ли кто как дрожит перед боем, если он побеждает.

Я стряхнул оцепенение: не хватало ещё показать свою слабость перед Имэ. Да и не было во мне уже никакой слабости.

— Ну а я зачем тебе нужен? — спросил максимально прямо. — Тебя волнует только «холодная леди». Но я плевал на власть, а она на меня. Тут у нас с ней полное взаимопонимание.

— Да, — согласился Имэ. — Твоё более древнее, чем нужно, родство с Домом Аметиста не даёт тебе прав на наследство.

Он помедлил, пытаясь сковать моё восприятие.

Я отстранился ментально. Куда ему до Айяны.

— Но кровь твоя уникальна, — с неохотой выдавил Имэ. — И мне есть, что тебе предложить, мальчик. Ты знаешь, что я следил за тобой с рождения?

История тридцать пятая. «Похороны» (окончание)

Кьясна. Эйнитская храмовая община

Имэ попытался поднырнуть снизу и заглянуть мне в глаза. Не сумел.

— Знаю, — поморщился я и отвернулся.

Недорегент хмыкнул.

— Тогда ты должен понимать, чем обязан мне.

Я бросил взгляд туда, где стоял Колин, оценил дислокацию и позу: он видел, с кем я говорю.

А я-то подумал было, что Мерис действительно мог уломать лендслера рот открыть. Как же, уломаешь его, если сам не захочет.

Но Колин понимал — попади я на похороны, столкнусь и с этим овощем. А попаду или нет — вопрос только моего упрямства, а его он сам клеил.

Лендслер не пытался сломать меня через колено, лишь предупредил в своей дурной манере: наповал и сразу. И сейчас Имэ расскажет мне историю с теми же героями.

—…Мои люди, на твоё счастье, есть и в генетическом департаменте Империи. Мне непросто их содержать там, но плоды это иногда приносит. Только благодаря мне данные о твоём уникальном геноме не легли на стол главного техника департамента, и ты не закончил жизнь в криостерии ещё во младенчестве. Если ты не знаешь — криостериями называют хранилища для генетического материала. Ты же понимаешь, что интерес ты для властей Империи представляешь только один — как пример мутаций мозга. Ты — выродок, твой геном нетипичен для современного хомо. Тебя разрезали бы на кусочки, чтобы понять, как произошла ретрокомбинация пептидов. Почему гены отыграли назад? Но я велел изменить твои данные — и ты уцелел.

Имэ пытался вещать, надувал щёки. В разменянных на жизнь остатках величия он был похож на скалящуюся от страха крысу.

— Не нужно так смотреть на меня. — Недорегента всё-таки задело презрение в моих глазах. — Ты должен понимать уже, что каждый в освоенной Вселенной имеет свою корысть. Имел её и я. Но сейчас, согласись, это потеряло большую часть смысла. Агджейлин Энек погиб, не выполнив своей задачи. Но ты-то жив, хотя тебе изрядно насолили твои так называемые «друзья».

Имэ тонко балансировал на грани правды и домыслов. На что он надеялся? Что он может знать обо мне этакого, чтобы я ему поверил?

—…Когда ты свалял дурака и поступил в Академию Армады, ты сам подвёл себя под статью, ведь тебе пришлось повторно проходить генетическую экспертизу. Но дуракам везёт: тебя прозевали по халатности, больше озадачившись устойчивостью к нагрузкам и общей лояльностью. Но в банк Армады легли твои настоящие, не подправленные моими людьми генетические данные. А лендслер… О! — Имэ возвёл очи горе. — Он одарён воистину нечеловеческим нюхом. Он сразу почуял, что в тебе что-то не так, и сдал тебя гендепартаменту!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Я поморщился: плясать вокруг правды можно разнообразно, но надо же и края видеть.

—…Невольно сдал, — правильно отреагировал на мою гримасу Имэ. — Но, согласись, услуга вашуга так и осталась услугой вашуга. Лендслер переполошил курятник, и тебя заметили. И не только в Гендепе. Сам лендслер тоже получил доступ к твоим генетическим данным. Смог оценить тебя и использовать в корыстных целях.

Я опять поморщился.

— Привыкай видеть в себе лишь то, что ты есть! А есть ты — кусок неблагодарного человеческого мяса, — скривил рот Имэ. — Только как мясо ты мог заинтересовать меня, эрцога Сиби или… твоего так называемого «друга».

Я не ударил.

И Имэ, мерзавец, понимал, что я не способен разбить человеку морду на похоронах. По крайней мере, натрезвую.

— Знаешь, ты, — сказал я, не желая подбирать эпитеты. — Сейчас — нет, но через час-другой я буду пьяным. И тогда — лучше не попадайся мне на глаза!

— Тебе никто не предложит лучшей роли, чем я, — оскалился Имэ, уже не скрывая гадкого масла в зрачках. — Выслушай, мальчик? Когда завтрашним утром ты узнаешь, что тебя выкинули из всех раскладов, тебе будет куда идти. Посмотри на себя в плоское зеркало правды: ты здесь никто, и никто и никогда не играл с тобой честно. Даже те, кто называли себя друзьями, просто использовали тебя в своих целях. Как этого бедного мальчика, Тоо Иенкера.

— Угу, — кивнул я, узрев возвращающегося Энрека. Кивок был короткий, уставной. — Мяса во мне действительно много — удушу и не замечу. Уйди добром, Имэ, или я не сдержусь, и мне будет очень стыдно, если убью тебя прямо здесь!

Имэ ощутил волну гнева, подымающуюся во мне, и отшатнулся.

Энрек, услышав не слова, но тон, или уловив что-то психическое, напрягся весь, и даже воздух задрожал вокруг него.

Недорегент стал отходить бочком, выставляя вперёд скованные наручниками запястья.

Ворчание хайбора — низкий горловой звук предупреждающе завибрировал на самой грани человеческого слуха.

Энрек, уже сделавший в нашу сторону шаг, больше похожий на прыжок, замер, опустил то, что нёс в руках.

Он вдохнул, и грудная клетка его расширилась, грозя разорвать рубашку.

Имэ всё пятился, пятился…

Я сделал усилие и отвернулся он него. Ткнулся глазами в группку эйнитской молодёжи: одни зрачки, другие, третьи — понимающие, сочувствующие. Меня гладили, затягивали внутрь, прикасались, и всё это — одними глазами.

И не только меня.

— Ты чего? — выдохнул иннеркрайт над самым ухом.

Он уже успокоился и прижимал к груди гигантское травяное колено. Держал бережно, будто ребёнка.

Я снова с горечью вспомнил, что мне нужно выразить соболезнование Айяне, увидеть детей…

И ощутил дикое желание напиться.

Энрек указал пальцем на суперстебель. Тот был полым, внутри плескалась густая жидкость.

Запах расходился волнами — терпкий, холодящий, совсем без удушливости спиртного. Тем не менее, напиток этот славился и своей крепостью тоже.

— Акватика? — удивился я.

— Лучше! — осклабился Энрек. — Её родная мать — сок скании. Непередаваемый вкус, никакого похмелья! — Он взвесил в руках свою травяную тару. — Здесь будет литра полтора. Если продать эту бадейку — натечёт твоя годовая зарплата. У вас этот нектар не растёт, и ты имел дело только с консервами. Зато сейчас и сравнишь!

Мы отошли поглубже в кусты и попробовали прямо из стебля.

Вкус был свежее и глубже, чем у акватики, а горло почти не жгло. Зато сразу ударило в ноги — я сел там, где стоял. На травку.