Донос - Юрий Запевалов

Женщины, выдающей документы, не было на месте, вышла куда-то ненадолго.

Я спросил у девушки, сидевшей за соседним столом:

– Скажите, а где можно посмотреть сочинение, узнать, что хоть там за ошибки такие?

– Вообще-то, этого узнать нигде нельзя, если все ведомости подписаны и сданы в Комиссию. Кто у вас принимал?

– Валентина Николаевна.

– Зайдите в сорок седьмую аудиторию, она сейчас там, я ее недавно видела, спросите, может, она вам покажет.

– Спасибо.

Валентина Николаевна действительно была на месте, работала с партией новых сочинений, вид у нее усталый и на мою просьбу отозвалась неохотно.

– В какой группе сдавали?

– Вчера, в четвертой.

– Подождите, я кажется еще не сдала ваши ведомости, да, вот они, как фамилия? Да, есть, но у вас сочинение не закончено!

– Как не закончено, Вы что, Валентина Николаевна, закончено, «Ленин у Маяковского», двенадцать листов. – У меня аж руки задрожали от волнения, каким-то шестым чувством озарило – сдал!

– Каких двенадцать, молодой человек, вот седьмой лист, а дальше пошли чистые.

– Валентина Николаевна, так я же чистые листы, которые у меня остались, вставил в середку, в сочинение, а дальше посмотрите, дальше вон еще исписанные листы, вот, смотрите, еще пять, вот и двенадцатый, и концовка.

– Ну, кто ж так делает? Вы же взрослые люди, оставшиеся листы положено сдавать отдельно от сочинения, чтобы не путалось все это, ну, я не знаю, оценки уже выставлены! К сожалению, я ничего не могу изменить.

И мне вдруг стало всё безразлично, вся эта суета, эти разговоры, доказательства.

– Ладно, Валентина Николаевна, делайте, как хотите. Но я рад, что написал сочинение не на двойку, – повернулся и медленно, устало, как после тяжелой работы, пошел к двери.

В канцелярии женщина, выдающая документы была на месте. Я подошел.

– Посидите, тут что-то с вашим сочинением неладно, преподаватель у председателя приемной комиссии, просила вас подождать.

– Я пока прогуляюсь?

– Да нет уж, молодой человек, потерпите, тут, может, его судьба решается, а он – прогуляюсь, – она высказала все это с откровенным раздражением. Устали девки, понять можно. Сел в кресло, у стены, жду. Звонок по телефону.

– Ну вот, а ты погуляю, зайди в аудиторию, преподаватель ждет. Валентина Николаевна листала мое сочинение, все листы проштампованы, «принято», в конце красным карандашом – «хорошо», и подпись чернилами, печать синяя.

– Вот видишь, молодой человек, что ты мог натворить, хорошо, догадался зайти, ведь отчислили бы и никаких концов, ничего, никогда и никто бы уже не нашел. А сочинение неплохое, подошло бы и для гуманитарного Вуза, ошибок практически нет, это при таких-то цитатах! Ты где школу заканчивал?

Я рассказал.

– Любил литературу?

– Читать любил. И рассказывать потом.

– Да, это заметно. Не могу прийти в себя, честное слово, необычный, просто удивительный случай. Хорошо, ведомости не закрыли, успели мы с тобой, а то бы, ничего бы ведь потом уже не изменили. Поступай давай, да оплошностей таких не делай больше. Успеха тебе, Красноперов, удачи. Если поступишь, я буду очень рада. Говорю тебе от чистого сердца. И сердцем же желаю тебе – поступи!

Вышел из аудитории и не знал, а что же дальше? Что делать? Так я свыкся с мыслью, что еду домой – а теперь что?

Спать! Главное сейчас – спать! Накажу ребятам, чтобы никто не будил. До утра.

36

– Саныч, не гони. Поспи лучше, или сыграй вон в шахматы. С братанами моими сыграй, с младшими, а выиграешь – может, и со мной сыграешь.

Альберт вышагивает свои километры, он сегодня бодр, весел. И вообще сегодня день какой-то особенный – и настроение у всех хорошее, и кашля в камере особо не слышно. Шутки в камере, анекдоты. Вроде и известий новых никто не получал, и «дачек» лишних не было, а все как-то празднично настроены.

Утром Альберт выдал известие.

– Готовсь, братва, сегодня к нам гости могут нагрянуть.

– Что за гости? Баб, что ли, некуда размещать, к нам подселят?

– Бери выше. Комиссия ООН посещает тюрьму, к нам зайдут тоже. Спрашивать будут – как жизнь ваша тюремная, на что жалуетесь – интервью брать будут. То ли французы, то ли канадцы. Смотрите там, говорить говорите, да особенно не заговаривайтесь, они ведь уедут, а нам оставаться. Здесь, в камере оставаться. Чтоб шкуры свои нам потом не подпортить. – Понятно, Альберт получил конкретное задание.

– Ничего, – Володя резко поднялся со своей шконки, – поговорим, кое-что расскажем. И спросим, как там у них во «франциях» «зэки» живут.

Начался шумный обмен вопросами-ответами. Наконец, порешили – «базар» будут вести двое-трое, остальным отвечать, если только спросят. Подготовили темы разговоров – в основном это перенаселенность, жратва, некоторые процедурные вопросы – задержания там, побои, мало свиданий, ну и другое что-то, по мелочи. Потом побои решили упустить – не поймут, мы им об «операх», а они поймут о тюрьме, а в тюрьме обхождение все же сносное. Бывает, конечно, всякое, но и мы ведь, тоже, не «масло с салом». Нет, решили, об этом не надо. Успокоились.

– Ну что, Саныч, как в шахматы, слабо? А то ведь нам с тобой и сыграть не удастся, если у моих младших не выиграешь. – Альберт так шутит, в шахматы он не игрок, он профессионал по картам, вот здесь он действительно силен и в авторитете, по зонам это известно. И его за это уважают.

Но уважают Альберта не только за это. Он лидер по сути своей, по знанию, соблюдению тюремных законов, порядка, справедливости. А в шахматы он не игрок, хотя, как ходят фигуры, может, и знает. Но никто в камере этого не видел. Не играл он никогда в камере. В шахматы.

– А что, Саныч, давай сыграем, время есть, выспались, вроде, сегодня все и неплохо, – это Володя. Он сегодня тоже в настроении.

– Сыграем, давай, – отвечаю нехотя, играть что-то не хочется, но отвлечься надо, успокоиться. Я не очень верил всем этим комиссиям, и что какая-то польза от них может быть, но в споры не вмешивался, в обсуждениях не участвовал, пусть себе, надежда умирает последней. Лучше поиграть. Это надолго. Володя играет тщательно, без лихих «наскоков», без авантюры, не спеша, да и куда нам спешить… Володя продумывает каждый ход подолгу. В игре с ним прошло время «детских» комбинаций и неожиданных матов, шахматы он постигает медленно, но повторить ловушку с ним трудно. Память у него просто шикарная, он нередко наказывает меня за «дурные» ходы, с ним давно уже нужен глаз да глаз. И внимание.

– Давай, Саныч, слазь, доска расставлена.

Я устраиваюсь на «шконку» Альберта – он все еще выхаживает свое суточное расстояние – поджимаю ноги под себя, так удобнее сидеть за узеньким – едва шахматная доска умещается – столиком, делаю первый ход. Володя плотно усаживается на своей подушке, чтобы повыше сидеть и надолго задумывается.

– Может, вам чайку сварить? – это Андрей сверху, он накричался сегодня больше всех, руководил обсуждением встречи с комиссией ООН, лежать ему надоело, неспеша сползает. Как только начинаются шахматы – Андрею не до сна, он весь в партии, весь в ходах, в комбинациях, машет руками, разводит пальцами – да не так, да не той – но Володя спокоен, он давно ко всем этим Андреевским выпадам привык и совсем не обращает на них внимания, думает и считает по-своему.

– Конечно, – отвечает, не отрываясь от доски, Володя, – чайку попьем, и с радостью.

Игра идет неспешная, с паузами – то чай, то кто-то начинает рассказывать очередную историю похождений, ох и мастера «брательники» в этих своих рассказах!

Мы не торопимся.

А действительно, куда нам спешить? Спешить нам некуда. Комиссия, в составе трех уполномоченных, переводчика и представителя СИЗО, появилась к вечеру, после шестнадцати. Всё осмотрели – постельные, стол, заглянули даже в «парашу» – чисто, задали несколько вопросов.

– Кто у вас старший?

Тяжелое, с долгой паузой молчание. Наконец Володя откликнулся:

– А мы без старшего.

– Но так не бывает!

– Бывает, мы же вот живем и ничего. – Уполномоченные поговорили между собой.

– Ну, это ваши дела. Как вас кормят?

– Как всех, не лучше и не хуже.

– Вас бьют здесь, в тюрьме?

– За что же нас бить, нет, никто нас не бьет.

– Сколько вас здесь человек постоянно находится?

– Сейчас семь, бывает и больше.

– А сколько бывает больше?

– Было и одиннадцать человек, но не долго, быстро расселили.

– Как же вы спите, вместе, по очереди?

– Да, по очереди.

– Какие у вас есть жалобы?

И все смолкли. Шумели, шумели – что бы этакое сказать, а пришло время и все притихли. Поговорили еще о чем-то незначительном и комиссия ушла. Захлопнулись тяжелые двери, в камере некоторое время было тихо, и вдруг – снова поднялся гвалт. Вот, надо было то сказать, надо было это.