Мемуары - Джакомо Казанова

Все мои подозрения совершенно рассеялись; вот каким образом я рассуждал.

Я во что бы то ни стало хочу выйти на свободу. Кинжал, имеющийся у меня, превосходен, но пользоваться им я не могу, потому что каждое утро мою тюрьму осматривают, за исключением потолка. Если поэтому я хочу выйти отсюда, то должен выйти через потолок, но для этого мне необходимо проделать в потолке отверстие, а приняться за это мне невозможно снизу, тем более, что это не дело одного дня. Мне необходим был помощник: он может бежать вместе со мною. Выбора у меня не было: я мог рассчитывать только на монаха. Ему было тридцать восемь лет, и хотя он не был богат здравым смыслом, я думал, что любовь к свободе, эта первейшая потребность человека, придаст ему достаточно решимости, чтоб исполнять указания, даваемые мною. Нужно было начать с того, чтобы вполне довериться ему, а затем приискать средство доставить ему инструмент. Оба пункта нелегко было выполнить.

Я начал с того, что спросил его: желает ли он выйти на свободу и расположен ли он предпринять все, чтобы бежать вместе со мною? Он отвечал мне, что его товарищ и он готовы были на все, чтобы освободиться из неволи, но прибавлял, что бесполезно ломать себе голову над невыполнимыми проектами. Он исписал четыре страницы разными глупостями, занимавшими его бедный мозг: несчастный не видел ничего, что давало бы какой-либо шанс на успех. Я ему ответил, что общие трудности нисколько не занимали меня, что, составляя план побега, я останавливался лишь на частных трудностях, а эти последние будут побеждены, и я кончил мое письмо, давая ему честное слово, что он будет свободен, если обещает выполнить буквально все, что я ему предпишу. Он обещал.

Я сообщил ему, что у меня есть кинжал двадцати дюймов Длины, что с помощью этого инструмента он проделает отверстие в потолке своей тюрьмы, чтобы выйти оттуда; затем он проламывает стену, разделяющую нас, через это отверстие проникает ко мне, проламывает потолок и, сделав это, поможет мне выйти через отверстие. «Когда это будет сделано, ваша задача будет кончена, а моя начнется: я освобожу вас и графа Аскино».

Он мне отвечал, что когда он выпустит меня из своей комнаты, то я все-таки останусь в тюрьме и что тогдашнее наше положение будет розниться от настоящего только пространством.

— Мне это известно, святой отец, — отвечал я ему, — но мы убежим не через двери. Мой план обдуман во всех подробностях, и я уверен в успехе. Я требую от вас только точности в исполнении. Подумайте о лучшем средстве, как доставить вам инструмент нашего освобождения, так, чтобы никто не подозревал этого. В ожидании, прикажите тюремщику купить картинок с изображением святых столько, сколько нужно, чтобы закрыть все стены вашей тюрьмы. Эти картинки не внушат никакого подозрения Лоренцо, а между тем они позволят вам покрыть отверстие, которое вы сделаете в потолке. Вам понадобится несколько дней на это, и Лоренцо утром не будет видеть того, что вы сделаете вечером, так как все это вы покроете картинками. Если вы меня спросите, почему я сам этого не делаю, я отвечу вам, что не могу, потому что за мной зорко смотрит тюремщик, и этот ответ, надеюсь, покажется вам достаточным.

Хотя я рекомендовал ему позаботиться о средстве доставить ему инструмент, я тем не менее и сам искал его постоянно и в конце концов мне пришла в голову счастливая идея, которою я воспользовался. Я поручил Лоренцо купить мне Библию in folio, которая только что появилась. Я надеялся спрятать мой инструмент в корешок переплета этого громадного тома и таким образом отправить его монаху; но получив книгу, я увидел, что мой инструмент на два дюйма длиннее книги.

Мой корреспондент тем временем известил меня, что его тюрьма уже оклеена картинками, а я сообщил ему о Библии и о трудности, представляемой ее величиной. Желая показать свое остроумие, он подсмеивался над бедностью моего воображения, говоря, что мне стоит только послать инструмент, завернутый в мою лисью шубу. Он прибавлял, что Лоренцо говорил им об этой прекрасной шубе и что граф Аскино не возбудит ни малейшего подозрения, попросив посмотреть ее, чтобы заказать себе подобную.

— Вам стоит только, — писал он, — прислать мне ее завернутою; Лоренцо не развернет ее.

Я был убежден в противном, во-первых, потому, что шубу завернутую труднее нести; тем не менее, не желая его обескусаживать и доказать ему в то же время, что я не так ветрен, как я я ему ответил, чтоб он прислал за нею. На другой день Лоренцо попросил ее у меня, и я дал ее свернутою, но без инструмента; через четверть часа он возвратил мне ее, говоря, что эти господа нашли ее превосходной.

Монах написал мне отчаянное письмо, в котором признавал себя виновным в плохом совете, но прибавлял, что я напрасно последовал ему. Инструмент, по его мнению, погиб, потому что Лоренцо принес шубу развернутой. Таким образом, все казалось погибшим. Я утешил его, рассказав все дело, и просил его на будущее быть менее смелым в своих советах. Нужно было кончать дело, и я твердо решился отправить мой инструмент под покровительством Библии, прибегая к побочному средству. Вот что я сделал.

Я сказал Лоренцо, что хочу отпраздновать день Св. Михаила блюдом макарон с сыром, но желая в то же время сделать любезность лицу, которое мне присылало книги, я хотел бы приготовить эти макароны сам. Лоренцо в свою очередь сообщил мне, что эти господа хотели почитать большую книгу, которая стоила три цехина. Дело было в шляпе.

— Очень хорошо, — сказав я, — я отправлю книгу вместе с макаронами: принесите мне только самое большое блюдо, имеющееся у вас: я хочу отправить много макарон.

Он обещал исполнить мое желание. Я завернул свой кинжал в бумагу и всунул его в корешок Библии так, что инструмент как с одной стороны, так и с другой высовывался одинаково. Помещая на Библии большое блюдо макарон, доверху наполненное растопленным маслом, я был уверен, что Лоренцо не будет осматривать корешка книги, потому что его взгляд будет поглощен краями блюда, чтобы не пролить масла на Библию. Я предупредил отца Бальби обо всем, предостерегая его быть ловким при приеме блюда и в особенности стараться взять оба предмета вместе.

В назначенный день Лоренцо явился раньше обыкновенного с кастрюлей горячих макарон и со всеми ингредиентами, нужными для приправы. Я приказал растопить порядочное количество масла и, положив макароны на блюдо, полил их маслом в таком количестве, что оно доходило до самых краев. Блюдо было громадное и значительно больше книги, на которую я его поставил. Все это происходило у дверей моей тюрьмы.

Когда все было готово, я приподнял осторожно Библию и блюдо, стараясь поместить корешок книги к стороне тюремщика, и велел Лоренцо протянуть руки, чтобы не разлить масло на книгу, и отнести все это по назначению. Отдавая ему эту важную посылку, я пристально смотрел ему в лицо и с удовольствием видел, что он не отводит глаз от масла, боясь разлить его. Он мне сказал, что было бы лучше понести сначала блюдо, а потом вернуться за книгой, но я ему ответил, что подарок потеряет свое значение и что нужно все снести разом. Тогда он стал жаловаться на то, что я положил слишком много масла, и прибавил в шутку, что если он разольет его, то грех падет на меня.

Как только я увидел Библию в руках тюремщика, я уверился в успехе, потому что конец инструмента был незаметен, если только не сделать порядочного движения в сторону, а я не видел причины, которая бы заставила его отвести взгляд от блюда, которое он должен был держать горизонтально. Я следил глазами за ним до тех пор, пока он вошел в комнату перед тюрьмой монаха, который, сморкаясь три раза, дал мне условный знак, что все хорошо; это подтвердил мне и Лоренцо через несколько минут.

Отец Бальби сейчас же принялся за дело, и в неделю он сделал в потолке отверстие достаточной величины, закрываемое им картинками, которые он приклеивал хлебным мякишем. Восьмого октября он написал мне, что провел целую ночь, проламывая стену, разделявшую нас, но что пока он мог только отнять лишь один кирпич. Он преувеличивал трудность разъединения кирпичей, соединенных цементом, но обещал тем не менее продолжать, утверждая, что мы достигнем только того, что наше положение ухудшится. Я отвечал ему, что уверен в противном, что он должен верить мне и продолжать начатое дело.

Увы! Я не был уверен ни в чем, но приходилось действовать так, или же все бросить. Я хотел выйти из плена куда попало — вот все, что я знал; я думал только о том, чтобы продолжать дело, решившись добиться успеха, или же остановиться только тогда, когда встречу невозможность. Я читал и узнал в книге опыта, что относительно великих предприятий нечего советоваться; что следует их выполнять, не оспаривая у случая той власти, которую он имеет над всеми человеческими предприятиями. Если бы я сообщил отцу Бальби эти тайны нравственной философии, он бы счел меня помешанным. Его работа была трудна только в первую ночь; чем больше он работал, тем легче она становилась, и, в конце концов, он вынул тридцать шесть кирпичей. Шестнадцатого октября, в десять часов утра, в то время как я был занят переводом одной оды Горация, я услышал над головой топанье ногами и три едва заметных удара. Это был условный знак, чтобы убедиться, что мы не ошиблись. Он работал до вечера, а на другой день написал мне, что если мой потолок не имеет больше двух рядов досок, то работа будет кончена в тот же день. Он уверял меня, что сделал отверстие круглым, как я ему поручил, и не проломает пола. Это в особенности было необходимо, потому что малейшая царапина погубила бы все.