Мемуары - Джакомо Казанова

Мне случилось видеть в Шпильберге, в Моравии, и тюрьмы еще ужаснее: в знак особой милости там заключали преступников, присужденных к смерти, но ни один из них не мог вынести этой милости больше одного года.

В течение этих двух часов, под влиянием самых мрачных раздумий, я, понятно, боялся, чтобы меня не заключили в эти ужасные Колодцы, где несчастный питается химерическими надеждами, где его поражает панический ужас. Трибунал способен был отправить в ад всякого, кто попробовал бы сбежать из чистилища.

Наконец я услышал быстрые шаги и увидел перед собой Лоренцо с лицом, искаженным от злобы, задыхавшимся от бешенства и с проклятием на устах. Он начал с того, что приказал мне передать ему топор и инструменты, служившие мне для произведения отверстия, и объявить ему, кто из сбиров доставил их мне. Я отвечал ему, не трогаясь с места и совершенно хладнокровно, что не знаю, о чем он меня спрашивает. При этом ответе он приказывает обыскать меня, но, встав с угрожающим видом, и не допускаю мерзавцев и, раздевшись донага, говорю: «Делайте ваше дело, но не прикасайтесь ко мне». Обыскивают тюфяк, опорожняют матрас, мнут подушки и ничего не находят.

— Вы не хотите мне сказать, где спрятан инструмент, которым вы сделали отверстие, но найдутся средства заставить вас говорить.

— Если действительно я где-либо сделал дыру, то я скажу, что вы мне доставили средства к этому и что я вам все отдал.

При этой угрозе, которая заставила улыбнуться людей, стоявших тут, и которых он, вероятно, рассердил как-нибудь, он затопал ногами, стал рвать на себе волосы и выбежал точно бешеный. Его прислужники возвратились и принесли мне все остальные мои вещи, за исключением куска мрамора и лампы. Прежде чем оставить коридор и запереть меня на ключ, он закрыл оба окошка, посредством которых я получал немного воздуха. Я очутился в узком пространстве, почти совершенно лишенном воздуха. Однако мое положение не особенно меня огорчило, потому что я принужден был согласиться, что отделался довольно легко. Лоренцо не пришло в голову опрокинуть кресло, и, имея еще в своем владении кинжал, я горячо поблагодарил Провидение и был уверен, что мне еще позволено считать его счастливым орудием, благодаря которому я могу рано или поздно освободиться.

Я провел ночь не спавши как по причине жары, так и по причине испытанных мною перемен. На заре Лоренцо возвратился и принес мне отвратительного вина и такой воды, какую нельзя было пить. Все остальное было в том же роде, сухой салат, вонючее мясо и твердый, как камень, хлеб. Он не приказал убрать тюрьму, и когда я попросил его открыть окно, он сделал вид, что не слышит меня; но один служитель принялся постукивать по стенам и по полу железной тдалкой и в особенности под моей кроватью. Я смотрел на это равнодушно, но заметил, что он не постукивал по потолку. Через потолок, сказал я себе, я выйду из этого ада. Однако чтобы этот проект мог быть приведен в исполнение, нужны были условия, не зависящие от меня, ибо я ничего не мог сделать, что не было бы заметно.

Тюрьма была новая, малейшая царапина была бы замечена моими сторожами.

Я провел ужасный день, потому что жар был невыносимый и, кроме того, не было никакой возможности съесть пищу, принесенную мне. Пот и недостаток в пище причинили мне такую слабость, что к не мог ни читать, ни ходить. На другой день мой обед был точно такой же: вонь, исходящая от куска телятины, которую тюремщик мне принес, заставила меня отступиться. Уж не получил ли он приказания уморить меня голодом и жарой? Он запер мою тюрьму и не отвечал мне. На третий день то же самое. Я требую карандаш и бумагу, чтобы написать секретарю: никакого ответа.

В отчаянии я съедаю суп и, обмакнув кусок хлеба в кипрское вино, решаюсь придать себе силы, чтобы на другое утро отомстить Лоренцо, вонзив ему в горло мой кинжал. Подстрекаемый бешенством, я был уверен, что мне не остается ничего другого. Ночь успокоила меня, и на другой день, как только мой палач явился, я ему сказал, что убью его, как только буду освобожден. Он расхохотался от моей угрозы и вышел, не сказав ни слова.

Я начал думать, что он действует по приказанию секретаря, которому он, вероятно, все открыл. Я не знал, что делать, во мне боролись терпение и отчаяние, мое положение было ужасно, я умирал с голоду. Наконец на восьмой день дрожащим голосом, с бешенством в сердце и в присутствии сторожей, я требую отчета в моих деньгах. Он сухо отвечал мне, что принесет счет завтра. Тогда, в то время как он приготовился выйти, я беру ведро и приготовляюсь выбросить содержимое в коридор. Предупреждая мое намерение, он приказывает одному сторожу взять его у меня, и чтобы изгнать ужасную вонь при этой операции, он открывает одно окно, которое закрывает, как только дело было сделано, несмотря на мои крики, и я остался среди этой вони. Полагая, что этим я обязан брани, которую себе позволил относительно него, я приготовился третировать его еще хуже на другой день, но как только он появился, мое бешенство прекратилось, ибо, прежде чем представить мне счет, он передал мне корзину с лимонами, присланную мне Брагадином, так же как бутылку хорошей воды и славно зажаренную курицу, имевшую очень аппетитный вид; кроме того, один из сторожей открыл окно. Когда он представил мне счет, я посмотрел только на сумму и сказал, чтобы он отдал остальное своей жене, за исключением одного цехина, который я приказал ему отдать сторожам, прислуживавшим мне. Эта любезность привлекла на мою сторону этих несчастных, которые поблагодарили меня самым горячим образом.

Лоренцо, нарочно оставшись со мной один, сказал мне следующее:

— Вы уже мне сказали, что от меня получили предметы, необходимые, чтобы сделать отверстие: мне этого довольно; но не будете ли вы так добры сказать мне, откуда вы получили вещи, необходимые для лампы?

— От вас.

— Признаться, вы меня удивляете, я не думал, что ум заключается в нахальстве.

— Я не лгу. Вы сами, своими собственными руками, дали мне все необходимое: масло, кремень, спички: остальное у меня было.

— Вы правы; но не можете ли вы так же легко убедить меня, что и инструменты, с помощью которых вы сделали отверстие, были даны мною?

— Конечно.

— Господи! Что я слышу! Каким это образом я мог дать вам топор?

— Я вам скажу и скажу правду, но это я сделаю только в присутствии секретаря.

— Хорошо, я больше ничего не хочу знать, я вам верю. Я прошу вас только молчать: подумайте только, что я человек бедный и что у меня дети.

Он ушел, схватившись руками за голову.

Я был очень рад, что нашел средство держать в руках этого негодяя, которому все-таки судьбой было решено умереть по моей милости. Я увидел, что его личный интерес заставлял его умалчивать о том, что произошло.

Я приказал Лоренцо купить мне произведения Маффеи: этот расход не нравился ему, но он мне не смел об этом сказать. Он меня спросил только, на какого рожна мне нужны книги, которых и без того у меня столько.

— Я уже все перечитал; мне нужно новое.

— Я вам добуду книг одного здешнего заключенного, если вы захотите дать по прочтении ваши. Таким образом, вы сбережете ваши деньги.

— Но, может быть, это романы, а романы я не люблю.

— Нет, это книги ученые; если вы полагаете, что вы единственная умная голова здесь, то вы сильно ошибаетесь.

— Хорошо, мы увидим. Вот книга, которую я даю на прочтение умной голове; принесите мне от него взамен другую.

Я дал ему «Rationarium» Пето; через несколько минут он мне принес первый том Вольфа. Весьма довольный этим, я сказал ему, что обойдусь без Маффеи, что весьма его обрадовало. Не столько восхищенный перспективой этого ученого чтения, как случаем попробовать войти в сношения с кем-либо из заключенных, могущих помочь мне в моем проекте бежать, проекте, который начал уже возникать в моей голове, я открыл книгу, как только Лоренцо ушел, и с радостью увидел на одной странице перифраз следующих слов Сенеки: «Calamitosus est animus futuri anxius» (Человек, занимающийся будущим несчастием, очень несчастлив) — перифраз, написанный очень хорошими стихами. Я сейчас же написал несколько стихов в ответ, и вот что я предпринял, чтобы написать их. Я откусил ноготь моего мизинца; ноготь был очень длинен: я очинил его вроде того, как чинят перья. У меня не было чернил, и я уже думал уколоться и писать кровью, но догадался, что сок тутовых ягод легко заменит мне чернила, а они у меня были. Кроме стихов, я написал каталог моих книг и поместил его на спинке той же книги. Нужно знать, что в Италии книги обыкновенно переплетаются в пергамент и так, что с внутренней стороны переплет имеет карман. На самом месте заглавия я написал «latet» (спрятано). Я с нетерпением желал получить ответ; поэтому, когда на другое утро Лоренцо вошел, я ему сейчас же сказал, что книгу я прочитал и что прошу прислать мне другую. Через несколько минут у меня был уже другой том. Как только я остался один, я открыл книгу и нашел отдельный листок, исписанный по-латыни и заключающий в себе следующие слова: «Нас двое в этой тюрьме, и мы очень рады, что невежество жадного тюремщика доставляет нам преимущество, беспримерное в этих местах. Я, пишущий Вам, называюсь Мартино Бальби, я благородный венецианец и монах, а мой товарищ- граф Андреа Аскино д'Удинэ, из Фриуля. Он поручает мне сказать Вам, что все книги, имеющиеся у него, и книги, список которых Вы найдете здесь, — к Вашим услугам, Во считаем нужным предупредить Вас, что необходимы всевозможные предосторожности, чтобы скрыть наши сношения».