Мемуары - Джакомо Казанова

Я беру поэму, в волнении открываю ее и нахожу:

Fra il fin d'ottobre e il capo di novembre.

To есть между концом октября и началом ноября. Точность этого стиха мне показалась столь удивительной, что не скажу, чтоб я ему вполне поверил, но читатель извинит меня, если я прибегнул ко всем усилиям, чтобы проверить предсказание. В особенности странно то, что между концом октября и началом ноября есть один только момент полночи, и именно при звуке боя часов в полночь 31 октября я вышел из моей тюрьмы, как читатель увидит вскоре.

Несмотря на это объяснение, я прошу его, однако, не считать меня суеверным; я рассказываю факт, потому что действительно он имел место, потому что он удивителен и потому что если бы я не обратил на него внимания, то, вероятно, не привел бы в исполнение моего побега. Для того, чтобы поразить воображение моего негодного товарища, я поступил следующим образом. Как только Лоренцо покинул нас, я пригласил Сорадачи есть суп. Мерзавец лежал и сказал Лоренцо, что болен. Он бы не осмелился подойти ко мне, если бы я его не позвал. Он встал, бросился к моим ногам, поцеловал их и с рыданиями сказал мне, что если я не прошу ему, то он умрет в течение дня, ибо уже чувствует последствия проклятия. Он ощущал боль в животе, а рот его был покрыт язвами. Он мне их показал. Не знаю, были ли эти язвы у него накануне. Я не интересовался тем, говорит ли он правду или нет, но сделал вид, что верю ему и надеюсь, что Бог ему простит. Нужно было заставить его есть и пить. Мерзавец, может быть, имел намерение обма!гуть меня, но, решившись сам обмануть его, я призвал на помощь всю мою ловкость. Я подготовился к нападению, против которого ему трудно было защищаться. Приняв торжественный вид, я сказал ему:

— Садись и ешь этот суп, после чего я тебе открою твое счастье, ибо знай, что Пресвятая Дева явилась мне на рассвете и повелела простить тебя. Ты не умрешь и выйдешь отсюда со мною вместе.

Совершенно ошеломленный, стоя на коленях за неимением стула, он ел суп вместе со мною, потом сел на тюфяк и приготовился меня слушать. Вот приблизительно моя речь:

— Огорчение, причиненное мне твоей страшной изменой, лишило меня сна в течение целой ночи, потому что в наказание за письма я буду в заключении до конца моих дней. Моим единственным утешением, сознаюсь, была уверенность, что ты умрешь здесь, на моих глазах, в течение трех дней. С душой, охваченной этим чувством, недостойным христианина, ибо Бог повелевает нам прощать, я лег, и Бог ниспослал на меня сон; во время этого счастливого сна у меня было истинное видение. Я увидел Пресвятую Деву, эту Богоматерь, которой изображение ты видишь здесь; я ее увидел собственными глазами, и она сказала мне: «Сорадачи набожен, я покровительствую ему, хочу, чтобы ты ему простил, и тогда проклятие, которое он заслужил, перестанет действовать. В награду за это я прикажу одному из моих ангелов принять вид человеческий, спуститься с небес, чтобы открыть крышу твоей тюрьмы и вывести тебя оттуда в течение пяти или шести дней. Этот ангел начнет свое дело сегодня ровно в девятнадцать часов и проработает ровно до двадцати трех (за полчаса До захода солнца), ибо он должен вернуться на небо днем. Выходя отсюда в сопровождении моего ангела, ты возьмешь с собою Сорадачи и будешь заботиться о нем с условием, что он откажется от ремесла шпиона. Ты все ему скажешь».-При этих словах Пресвятая Дева исчезла, и я проснулся.

Сохраняя по-прежнему серьезный вид и вдохновенный тон, я наблюдал за физиономией шпиона, пораженного удивлением. Тогда я взял мой молитвенник, окропил святой водой тюрьму и сделал вид, что молюсь Богу, прикладываясь от времени до времени к образку. Спустя час шпион, не раскрывавший до тех пор рта, спросил меня, в каком часу ангел сойдет с небес и услышим ли мы шум, когда ему придется разламывать крышу тюрьмы?

— Я уверен, что он сойдет в девятнадцать часов, что мы услышим, как он будет работать, и что он уйдет в час, указанный Пресвятой Девой.

— Вам, может быть, все это приснилось.

— Я уверен, что нет. Чувствуешь ли ты себя в силах поклясться, что отказываешься от ремесла шпиона?

Вместо ответа он заснул и, проснувшись через два часа, спросил меня: может ли он отложить на некоторое время клятву, требуемую мною? *Можешь отложить, — сказал я ему, — до тех пор, пока придет ангел, чтобы взять меня, но если тогда ты не откажешься клятвой от подлого ремесла, по причине которого находишься здесь и которое сделает то, что ты окончишь жизнь на виселице, то я заявляю тебе, что оставлю тебя здесь: такова воля Божья.

Я заметил, что при этих словах на его лице появилось выражение удовольствия, ибо он был уверен, что ангел не явится. Он, казалось, с сожалением смотрел на меня. Я же с нетерпением ожидал назначенного часа: эта комедия чрезвычайно меня занимала, потому что я был уверен, что приход ангела поразит, как громом, воображение шпиона. Я был уверен, что все произойдет, как я задумал, если только Лоренцо не забыл передать книгу, что было мало вероятно.

За час до этого времени я захотел пообедать; я пил одну лишь воду, а Сорадачи выпил все вино и на десерт съел весь чеснок, бывший у меня: для него это было самое лучшее кушанье, и оно еще более увеличило его возбуждение. В ту минуту, как я услышал первый удар девятнадцати часов, я бросился на'колена и приказал ему грозным голосом последовать моему примеру. Он послушался меня, удивленно поглядывая на меня. Когда я услышал шум в коридоре, я сказал: «Ангел идет» — и, упав ниц, я дал ему ногой порядочного пинка, чтобы заставить его сделать то же самое. Шум продолжался все громче и громче, прошло уже четверть часа, как я имел терпение находиться в таком неудобном положении, и если бы я был в других обстоятельствах, то смеялся бы над пораженным шпионом, но я не смеялся, ибо помнил свое намерение сделать этого негодяя совершенно помешанным. Его порочная душа могла быть исправлена только ужасом. Приподнявшись, я снова встал на колена, приказал ему сделать то же самое и заставил его молиться по четкам три с половиною часа. Он засыпал от времени до времени, утомленный своим неудобным положением и однообразием молитвы, но не прерывал меня. По временам он с любопытством посматривал на потолок и, с ужасом в лице, делал какие-то гримасы: все это было очень комично. Услыхав двадцать три с половиною часа, я воскликнул: «Пади ниц, ангел сейчас появится». Бальби пошел в свою тюрьму, и всякий шум прекратился. Встав и заметив на лице шпиона ужас, я был в восторге. Я несколько минут говорил с ним, желая позабавиться. Очи обильно лили слезы, и его слова были совершенно нелепы. Он говорил о своих грехах, о своей набожности, о своей преданности Святому Марку, о своих обязанностях по отношению к Республике, и милость, оказанную Пресвятой Девой, он приписывал своим заслугам. Мне пришлось выслушать с серьезным видом длинный рассказ о чудесах, которые рассказывала ему жена, духовником которой был молодой доминиканец. Он спрашивал меня, что я могу сделать с таким невежей, как он?

— Ты будешь у меня в услужении, будешь иметь все необходимое и не будешь обязан исполнять опасное ремесло шпиона.

— Но нам нельзя будет оставаться в Венеции?

— Конечно, нельзя будет; ангел поведет нас в государство, не зависящее от Святого Марка. Готов ли ты поклясться, что бросишь свое подлое ремесло? А если обещаешь, то не изменишь ли ты второй раз?

— Если я поклянусь, то, конечно, буду верен своей клятве: будьте покойны, но сознайтесь, что, не измени я вам, Пресвятая Дева не оказала бы вам милости. Моя измена есть причина вашего счастия, поэтому вы должны меня любить и быть довольны моей изменой.

— А любишь ли ты Иуду, изменившего Иисусу Христу? — Нет.

— То-то вот и есть: изменники ненавидят, и в то же время они поклоняются Провидению, которое извлекает добро из зла. До сих пор ты был негодяем, ты оскорблял Бога, Пресвятую Деву, и я приму твое обещание только в том случае, если ты покаешься в своих грехах.

— В каких грехах?

— Ты грешил гордостью, Сорадачи, думая, что я должен благодарить тебя за то, что ты изменил мне, передавая мои письма секретарю.

— А как же я могу покаяться в таких грехах?

— Вот как. Завтра, когда Лоренцо явится, ты будешь лежать на своем тюфяке, без всякого движения, не глядя на него. Если он заговорит с тобою, ты ответишь ему, не оборачиваясь к нему, что ты не мог ночью спать и что чувствуешь потребность отдохнуть. Обещаешь ли ты все это выполнить?

— Обещаю.

— Поклянись перед образом Пресвятой Девы.

— Обещаю Вам, Пресвятая Богородица, что, при появлении Лоренцо, я не буду на него смотреть и буду лежать на тюфяке.

— А я, Пресвятая Богородица, обещаю, что если Сорадачи будет смотреть на Лоренцо и будет двигаться, я брошусь на него и задушу его без всякого сожаления.

Я столько же рассчитывал на эту угрозу, как на его обещание. Желая, однако, получить полную уверенность, я спросил его: не имеет ли он чего-нибудь против клятвы? После некоторого размышления он отвечал, что нет и что он вполне ею доволен. На этом я успокоился, дал ему поесть, затем приказал ему лечь, потому что и сам нуждался во сне.