Держава (том третий) - Валерий Кормилицын

— Не-а, дядь Вась, то есть, эта… Север. Я лучше спать буду. Рождяство на носу, а выпить неча. Плохие дяла.

— Ну, как знаешь, Някалай, — съязвил Северьянов, разглядывая его замурзанный пиджак, глупое конопатое лицо и нос картошкой, без малейших признаков на нём Рождества.

Новый год Василий Северьянов встретил под храп Николая, с томом Успенского в руках, и с мыслями о Московском восстании в голове.

Бутенёвы—Кусковы встретили праздник в печальных воспоминаниях об ушедших.

— Силантьича, узнал недавно, тоже убили, — глядя на Глеба грустными глазами сквозь стёкла пенсне, негромко, чтоб не услышали женщины, произнёс Кусков. — Ворвались в дом, зачитали какое–то постановление, и от имени социал–революционной партии, на глазах жены и детей, застрелили…

— Турки в Балканскую войну не убили, так свои поднапряглись, — разлил по рюмкам водку Глеб. — Помянем воинов, Дмитрий Николаевич. — Ведь все они ушли как воины… И смерть приняли от врагов России!..

Максим Акимович Рубанов встречал Новый год в кругу своей семьи, без брата, его жены и детей.

«В этом году мы совершенно разошлись с Георгием. Не только во взглядах, но и в родственных чувствах. Спасибо ещё, что безразличие не переходит в ненависть, — сидя в кабинете перед камином, думал он. — Зато сошёлся с Константином Петровичем Победоносцевым. Оба отставники, — усмехнулся уголком рта. — Пенсионэ–эры… Как он сказал: «Почему–то всегда честных людей, стремящихся уберечь Россию от хаоса, многие современники ненавидят… И в своих воспоминаниях передают это чувство потомкам. Так было, например, с Аракчеевым. Так будет со мной и с отцом Иоанном Кронштадским», — услышал стук в дверь и камергер Аполлон доложил:

— Ваше превосходительство. Вас ждут-с за праздничным столом-с.

— Папа'. Тебе очень к лицу эполеты генерала от кавалерии, — оживился, увидев отца, Аким. — Но лучше бы они были с вензелем генерал–адьютанта и без галуна на генеральском зигзаге.[14]

Не успел Максим Акимович занять своё председательское место между женой и матерью Ольги, как Аполлон пригласил его к телефону:

— Позвольте вам сообщить, ваше высокопревосходительство, что имеет быть звонок-с от Георгия Акимовича.

— Извините, дамы и господа-с, пойду перемолвлюсь с брательником-с, — с улыбкой обвёл взглядом сидящих за столом. — Сейчас какой–нибудь либеральной чушью угостит…

«Ну вот, я и не сомневался», — после довольно–таки сумбурного поздравления прослушал профессорские вирши:

Господь Россию приукрасил –Он двух героев ей послал:Один в Москве народ Дубасил,Другой же — в Питере Трепал…

— Ещё Монтескье гениально высказал в притче суть борьбы за так называемую свободу: «Человек хочет сорвать яблоко, и для этого рубит всё дерево», — аккуратно положил трубку. — Аполлон, ежели Георгий Акимович вновь надумает позвонить, передай, что меня нет дома.

— Дамы и господа! С наступающим Новым годом, — увидев отца, закричал Аким. — А тебе, папа' – штрафную.

— Когда это он успел проштрафиться? — возмутилась Ирина Аркадьевна.

— Я лимонад имел в виду, — оправдался сын.

— Поздравления всем и пожелания счастья… сам пей свой лимонад… и здоровья от брата моего и его супружницы…

— Любочку чуть позже поздравлю. А сейчас — за Новый год и за нового члена семьи, Максима Акимовича Рубанова–младшего… Коего вскармливает нам на радость горничная Дашенька, а ныне кормилица Дарья Михайловна.

— Всё никак не окрестим парня, — выпил рюмку водки глава семейства.

— Не мы виноваты, а московские инсургенты,[15]- поразила супруга забытым словечком из лексикона древних римлян Ирина Аркадьевна. — Как можно крестить ребёнка в отсутствие родного дяди.

— В январе должен подъехать. Получено сообщение, что адмирал Дубасов с помощью лейб–гвардии Семёновского полка разбил этих… — пощёлкал пальцами, глядя на жену.

— Инсургентов, — подсказала та, с трудом скрыв улыбку.

— Да вижу. Можешь смеяться, сколько хочешь, но ты тоже не знала, что такое ремиз.

— Кошачий? — не выдержав, расхохоталась жена.

— Заячий! — засмеялся Максим Акимович, с любовью глядя на супругу.

«Счастливые! — позавидовал родителям Аким. — Столько лет вместе прожили и всё любят друг друга, — повернулся к Ольге, увлечённо спорившей о чём–то с матерью, и вдруг остро, до боли в сердце, вспомнил Натали. Да так ясно, словно видел только вчера. Жёлтые её глаза, улыбку и женственный изгиб шеи, когда наклоняла к нему голову. — Это и была любовь… Тихая, нежная… Не безумие и взрыв, о которой пишут поэты и за которую можно пойти на каторгу и самоубийство… А спокойная, как речная заводь, любовь… Но тоже красивая и романтичная», — глядел на Ольгу, и заметив в её глазах лёгкое беспокойство, улыбнулся ей и поднял наполненную рюмку, подумав: «А может любовь — просто абсурдность мышления, и на короткое время всплеск душевных сил и эмоций? А как же родители?» — чокнулся с женой и, наклонившись, небрежно чмокнул в щёку. — За Максимов Акимовичей, — провозгласил тост. — Один из которых пьёт водку, а другой — молоко, — насмешил Ольгу, её мать и родителей: «Хочу бал с шампанским и свечами… С новогодними звёздами, снегом и жёлтыми, как две луны, глазами Натали. Как я мечтаю хоть на минуту увидеть её», — выпил водку и, дурачась, выкрикнул: «Горько», — поцеловав Ольгу в губы, чем осчастливил и восхитил жену: «Вот и заканчивается год Джека—Потрошителя, как назвал его забытый уже мелкопоместный помещик в Рубановке. Как в жизни бывает: человек забывается, а слова его помнятся», — подставил Аполлону бокал под шампанское. — За новый — 1906 год! И пусть будем счастливы мы! И пусть процветает Россия! За которую, без раздумий, Рубановы положат жизни.

— Пафосно, но реалистично, сынок, — даже прослезился Максим Акимович.

На последней службе уходящего года отец Иоанн Кронштадский воскликнул:

— Братия и сёстры! Вспомните — ведь это блаженный митрополит Кирилл, духовный наставник Александра Невского, рука об руку с князем отстаивал родную землю от орды и тевтонов. Это святой преподобный Сергий, игумен Радонежский, благословил Дмитрия Донского на Куликовскую битву, дав ему двух иноков–воителей, Пересвета и Ослябю, которые стали зримым образом Церкви Православной в борьбе за свободу родины. А сейчас покачнулась в наших душах Вера Православная… Засомневался человек… Зло пытается сокрушить Добро. Причины нестроений наших в том, что именно Зло борется с Добром, пытаясь разрушить его. Где вы, Пересветы и Осляби… Где вы, богатыри и витязи… Обратитесь к Вере Православной и защитите Святую Русь. Если не будет покаяния у русского народа, конец Мира близок. Бог пошлёт бич в лице нечестивых, жестоких правителей, которые зальют всю землю кровью и слезами…

НО НЕТ ПРОРОКА В СВОЁМ ОТЕЧЕСТВЕ!!!

За два дня до Крещения Максим Акимович пригласил в гости генерал–майора Владимира Иоанникиевича Троцкого.

Как и положено пожилым мужчинам, устроились за накрытым столом в кабинете Рубанова безо всяких там женщин. Разве можно в женском обществе обсуждать злободневные государственные темы — получится не разговор, а сплетни.

За столом подливал генералам, а временами, незаметно, и себе, бывший денщик Антип.

Аполлон, стоя неподалёку от закрытой двери кабинета — вдруг чего господам понадобится, все губы изгрыз от досады и зависти.

«Рожа прохиндейская, — злился он. — Наверное, камергером стать захотел, — вспотел от этого крамольного желания отставного унтера. — А меня раньше просто «рябчиком» обзывал, теперь вдруг «в сметане». Может, на место повара метит, прохвост», — с некоторым облегчением прислушался к разговору.

Генералы, помянув своего товарища Драгомирова, и выпив за здоровье народившегося рубановского внука, перешли к обсуждению московских событий:

— Что меня поразило, — выпив и закусив, произнёс Рубанов, так это заявление о присоединении к стачке Союзов медицинских работников, фармацевтов, присяжных поверенных, штафирок этих продажных… Антип, плесни–ка нам на донышко, — подставил рюмку под тоненькую струю из бутылки.

— Это ещё пустяки, Максим Акимович… Довольно, мимо же льёшь, олух, — ругнул Антипа Троцкий.

— Ха–ха, — зажал рот ладонью Аполлон: «Как точно о твоей сущности генерал выразился», — приник ухом к створе двери.

«Во-о! Фамилие у самого как у бандита, что восстанием в Питере руководил… Родственники может… Так туда же… Выражаться зачал», — надулся Антип.

— Поддержку восставшим деньгами и оружием оказывали администрация фабрик Цинделя, Мамонтова, Прохорова, типографий Сытина, товарищества Кушнарёва, семья фабриканта Шмита и, куда ж без него, ювелир Крейнс.

— Везде эти Шмидты, — вновь подставил рюмку под приятную и полезную струю Рубанов. — Ещё в их компанию Хренс влился.