Ржаной хлеб с медом - Эрик Ханберг

— Государству нынче приходится трудно. Но что же это получается — я ведь тоже государство. Знать, и мне нелегко. Ты, понятно, скажешь, Раюм, мол, сыт, обут, еще и на пиво выкраивает. Но почему ты не пытаешь меня, не хочу ли я жить еще лучше?..

— Мда…

Сосед мялся, но вытаскивать кису не спешил. Тогда Рейнис бил последним козырем:

— Скажи, кум, я для тебя жалел чего-нибудь?

Это была святая правда. Богачом Рейнис никогда не был. Но небольшие сбережения всегда при себе имел. Если соседу срочно нужны были деньги, одалживал. Иногда сам нужду терпел, но давал. Одному, другому, третьему. Каждому в свое время случалось брать из Рейнисовой кассы. И если он теперь просил от имени государства, точно от своего собственного, как было не помочь человеку!

Не обходилось, конечно, и без стычек.

— Ты говоришь — подсобить. А что мне советская власть дала?

— А ты скажи, что она у тебя отняла! — парировал Рейнис.

— Раз ничего не прибавила и не убавила, я лучше буду тянуть свою лямку, как тянул до сих пор.

— Доколе ты намерен биться как рыба об лед? Пора и жить начинать. Деньги на стол — и жди! Ответь, Раюм когда-нибудь брехал?

— Нет…

— Вот видишь. Сколько дашь, в конце концов?

Сцепиться посерьезнее пришлось только с Прицисом. Уже по дороге к нему Рейнис плевался:

— Лучше из мертвеца выжать ветры, нежели из Прициса червонец.

Так и вышло.

— Не подпишусь и денег не дам.

Рейниса взяла досада.

— Ах, тебе жалко пары десяток для власти, которая фашисту шею свернула? Теперь, когда немец сгинул, ты оратор. А кто ты такой? Хозяин? Да, в душе ты красный. Только красноту свою обмотал ассигнациями. Тот немец, тот барон, который спустя семьсот лет позволил твоим предкам родиться, еще добряк. Гитлеру дай три-четыре года, и он тебя живо выкурил бы в трубу. Хоть это ты соображаешь?

Прицис перепугался не на шутку. Хотя бояться ему было нечего.

Раюм тоже смутился. Столь пространную политическую речь он произнес впервые. Когда пересчитывал деньги, руки тряслись. Ничего не осталось, как примирительно сказать:

— Завтра на репетицию придешь?

На что Прицис с готовностью отозвался:

— Может, и барабан взять?

Раскаленный диалог слышал Пролаза, который совершенно случайно забрел в это время в «Калны». Разумеется, о схватке вскоре узнали и другие. С этого, можно сказать, и началась Рейнисова депутатская карьера. Когда его кандидатуру выдвинули в местный Совет, Рейнис не поверил. Был убежден: нечего совать нос в политику. Но раз уж ввязался, что теперь возражать.

— Глас народа — глас божий.

Знаменитые слова у Рейниса сорвались с языка, когда ему вручали депутатский мандат.

То были годы и события, которые он всегда охотно вспоминал. И обсуждал с Вайдавом. Вайдав был его друг, неказистый с виду лохматый пес. Рейнис и собаки испокон веку превосходно понимали друг друга.

— С женщинами натешишься, а с собаками наговоришься по душам.

К четвероногому другу он неизменно обращался на «вы»:

— Вайдав, сходите взгляните, пожалуйста, кто там идет!

— Вайдав, благодарю вас, довольно лаять.

Собаку он то и дело нахваливал:

— Пес слишком умен, чтобы пасти коров. Он предпочитает беседу. Случается, конечно, что нужно выполнить какое-нибудь неподходящее поручение. Третьего дня, к примеру, смотрю, корова сорвалась с привязи и пасется в свекле. Я говорю: «Вайдав, помогите!» И что бы вы думали! Побежал! Укусил корову за ногу и обратно. Уши опущены, хвост промеж ног. Очень неловко чувствовал себя пес. Я тоже. И корова. Всем троим стыдно.

Вайдав был первым, кто слышал наброски похоронных речей. В таких случаях они оба расхаживали по тропе вдоль перелеска. Время от времени Рейнис спрашивал пса:

— Как вы полагаете, покойник заслужил такие слова?

Вайдав подпрыгивал, запихивал морду в ладонь Рейниса и двумя взмахами языка обмывал кисть.

— Ах, не нравится? Поищем тогда другие слова.

Когда они возвращались, уже смеркалось.

— Смотрите, Вайдав, на небе мерцают звезды. Мерцают, ну и что с того? Вокруг них холод, пустота. А чем нам тут плохо: есть земля, где укрыться. Послушайте, пес, может, завтра у могилы упомянуть про эти звезды и землю?

* * *

На свадьбу положено явиться с подарком. Но меня предупредили, что в этот раз такие церемонии излишни. Если Дзидра с Рейнисом осенью не переезжали бы в Озолгале, вряд ли бы вообще эту свадьбу затевали. Просто решили посидеть вместе с соседями и заодно отметить событие. Торжества назначили на Иванов день. Канун праздника Лиго — вечер — каждый хотел провести у себя дома, вдруг кто-нибудь да забредет в гости.

Идти с пустыми руками все же неудобно. Выручить может только бутылка. Но что лучше всего купить? Принесу «Экстру», станут смеяться: от такого, мол, зелья под утро голова раскалывается. В магазине молочного пункта решаю взять армянский коньяк. Раз я без подарка, можно бы выбрать и что-нибудь подороже. Но сочтут пижонством. Я представляю, как Раюм пробует по глоточку и прищелкивает языком:

— Вот это вещь!

А Микелис Клусум вертит бутылку и изучает этикетку — сколько градусов и сколько стоит.

В Заливе давно не было торжества, которое собрало бы весь народ. Сын Прицисов, хотя и живет в Озолгале, тоже приглашен. Он, правда, не придет — включен в делегацию специалистов сельского хозяйства. Поедет на Украину изучать какой-то животноводческий комплекс.

Рейнис всех уже оповестил:

— Будем одни старики.

На хуторе «Зетес» прибран и разукрашен сарай. Глинобитный пол блестит, как паркет. Вдоль стен молодые березки. Стол отодвинут в сторонку. Расчищено место для танцев.

— Чтобы было где размять заржавелые кости, — говорит Раюм. — Увидишь, Андрей один всех старух растрясет.

Летний вечер. Стрелки показывают довольно поздний час, но солнце еще высоко. Всем удобно попозже. Коровы подоены, свиньи накормлены. Куры на шестке.

Гости бродят по двору с места на место. Еще нет Дзидры, Дарты Одс и Андрея Куги. Эти запаздывают нарочно, чтобы все остальные жители Залива успели собраться. Рейнис тоже ждет. В поселковом Совете они с Дзидрой расписались неделю назад. Сегодня отмечают прибытие невесты в ее новый дом. Рассудили, что торжественное начало все же необходимо. Негоже сразу бросаться к столу! Малая капелла стоит в конце поселка у въезда во двор. Когда-то хутор был опоясан забором, теперь осталось всего два столба, которые в свое время держали ворота. И на том и на другом прибит кусок доски, а на полметра ниже прилажена перекладина. На одном столбе сядет Рейнис с гармонью, на другом — Мартынь Прицис с трубой. У одного столба встанет Жанис Пильпук со скрипкой, а у другого — Либа Прице с барабаном. Ничего не поделаешь. Рейнис в этот раз должен быть и за жениха и за музыканта.

На дороге появляется троица. Малая капелла занимает места. Остальные топчутся чуть поодаль. Дзидра явно смущена, пытается неловкость развеять наигранным смехом, но это еще больше подчеркивает ее стеснение.

СПРАВКА О ДЗИДРЕ БЕРКЕ

Ее всегда отличала какая-то приветливая робость. Временами по лицу пробегало что-то неуловимое. Тревога? Испуг? Пожалуй, и то и другое. Дзидра тревожилась из-за всего. Промычит корова — она тотчас бежит смотреть: как бы чего не случилось. Появилось на небе облако — спешит полусухой валок сметать в стог. Когда небо очистится, можно будет снова раскидать. Лучше сделать лишний шаг, чем оставить что-нибудь на авось. Стоило во двор заехать колхозной легковушке, снова волнения: «Вдруг я в чем-нибудь провинилась?» Никто ни разу ее не обругал, не наказал. Удивительно, откуда в человеке берется такая пугливость?

Пунктуальность Дзидры доходила до смешного. Если пастбище отмерили от этого колышка до того, то воображаемую линию Дзидра не переступала ни на вершок. Рядом колхозная трава могла перецвести, пересохнуть — дело хозяйское, она чужим добром не станет набивать свое гумно. Отработав сколько положено старым людям на пенсии, она не прикрывалась званием пенсионерки, будто щитом. Если звали, шла помогать. Соседки из-за такого непомерного усердия вечно скрипели:

— Что тебе, больше других надо!

По лицу Дзидры пробегала тень переживания.

Соседки никогда не попрекали Дзидру всерьез. На нее и рассердиться нельзя по-настоящему. Как добрый дух, она хотела жить со всеми в ладу. Не из-за каких-то там благ. Просто такая она была. Перед столь безотчетной порядочностью и добротой мелкое зло отступает.

В то утро, еще затемно, Дзидра Берке поехала на велосипеде в Озолгале, чтобы успеть на первый автобус. Хотела в Риге навестить сына. Выбрала наикратчайшую дорогу — по тропинке вдоль реки и дальше напрямик через Большие луга. Дорожка вилась мимо огуречного поля. Ехала, ехала и обмерла: в предрассветных сумерках два мужика сопя тащили мешок. Ошеломлены были все трое. Первый испуг, наверно, сменил бы беспредельный ужас, не различи Дзидра в одном из мешочников Жаниса Пильпука. У нее сразу отлегло от сердца.