Ржаной хлеб с медом - Эрик Ханберг

Рейнис у себя на хуторе развел большой вишневый сад. Ягод хватало и самим и скворцам. И еще оставалось цыганам, которые умудрялись объявиться именно в ту пору, когда сукраснь переходила в сочную коричневую спелость. «Случайно проезжал мимо, хозяин, как тут не остановиться, не навестить хорошего человека. Пусть тебе с неба сахар повалит, чтобы было чем вишню подсластить…»

В одно лето ягод поспела такая гибель, что казалось — вот-вот обломятся ветки. Ката лазила по деревьям с утра до вечера. Грех оставить неубранным то, что так щедро народилось! Когда Ката спустилась на землю, она почувствовала, что ноги отяжелели, точно поленья. Однако порядочный хозяин не угомонится, пока не снимет все. Вишню спасли, но ноги отекли, ныли и плохо слушались, на икрах выступили синие узлы.

Рейнис сник. Завидев ноги жены, отводил глаза. Однажды утром он встал раньше обычного. Когда Ката проснулась, дело было сделано: вишневые деревья лежали спиленные. Сад был усеян лепестками, будто прошла гроза и посекла все градом.

Ката стояла посреди двора, печально опустив руки. Рейнис подошел к ней и деловито пояснил:

— Пару стволов оставил. Протянешь между ними веревку, будет на что вешать белье.

Раюм не сразу оттащил спиленные вишни к дровяному сарайчику, напротив, оставил лежать, где лежали, — и самим урок, и людям хлеб для пересудов.

— Совсем из ума выжил. Погубить цветущие деревья!

Если сосед заводил речь о саде, Рейнис делал вид, что не слышит, зазывал в дом:

— У меня, кажись, бутылка пива завалялась.

Несколько месяцев спустя, когда в мужском кругу зашел разговор об имуществе и деньгах, Раюм разразился сентенцией:

— Стяжательство увечит человека.

Обрубленные стволы и впрямь пригодились для сушки белья. Один, с развилкой из двух ветвей, был создан как раз для того, чтобы Ката могла напялить на него свои панталоны. Однако приходят в негодность даже санные полозья, не то что панталоны. Не станешь же из-за пустяковой дырочки сразу вышвыривать вещь. На исподнем появились заплаты. Но так как двурогий копыл торчал у самой дороги, каждому прохожему волей-неволей приходилось устремлять взоры и на штаны. Говорят, аккуратно залатанной одежки нечего стыдиться, другое дело — рваной. Рейнис думал иначе. По правде говоря, он думал как все, но штаны Каты — дело особое. В первый и последний раз в жизни он позволил себе зайти в отдел женского белья в районном универмаге. Выбрал теплое трико небесного колера, привез домой и выложил среди покупок рядом с батоном хлеба и бутылкой подсолнечного масла. Позже соседки рассказывали, что в этакое исподнее можно было разом засунуть целых две Каты. Как бы там ни было, на двурогой рассохе время от времени они появлялись. Штаны, которые не носят, а лишь изредка стирают, так скоро не протираются.

В поведении Рейниса многое могло показаться странным. Но кто без странностей? У одного они сразу бросаются в глаза, у другого не так заметны. Со временем привыкают ко всему.

В Заливе искони подвергалось строгой критике, чем и как угождают в каждом доме.

Зная об этом, Рейнис тем не менее стол снедью не заваливал. Удерживал от излишеств и Кату. Разумеется, не по скупости. Полагал, что наесться каждый может у себя дома. Обычные хождения в гости нельзя равнять с похоронами или свадьбами, когда жарить и тушить обязательно. Приход соседа — всего-навсего посиделки. Если требовалось раскупорить бутылку, Рейнис говорил:

— Пойду поищу кусманчик на закуску.

Два-три нетолстых ломтика мяса и краюха хлеба составляли все угощение. Мужчинам этого было достаточно. Но даже самые рассудительные жены в Заливе, которые полностью одобряли поведение Раюма и принимали все его советы, не могли смириться с подобным крохоборством. И долго после очередного посещения жаловались друг дружке:

— Подал один кусочек, будто у него чулан пустой. И как только перед людьми не стыдно!

Сами они вряд ли бы съели больше того, что положено на тарелку, но надо же помолоть языком. Ворчала, между прочим, и Прициене, хотя с ее собственного сада прохожий человек не дождался бы и сопревшего яблочка.

На сходках малой капеллы приходилось довольствоваться только кусманчиком. Если чета Прицисов его тут же съедала, Рейнис подкладывал еще чуток. И уж эта порция оставалась на столе до конца музицирования.

Раюм с молодых лет придерживался услышанного, а то и вычитанного где-то правила, что в шикарные трактиры люди ходят не наедаться, а выпить и закусить. Необычный для деревни заскок не мешал соседям заглядывать на хутор «Зетес» чаще, чем куда-либо еще. Рейнис умел поддерживать в доме атмосферу радушия и гостеприимства. Своими изречениями и неизменным уютом. В дни репетиций, когда капелла начинала уставать, Рейнис неожиданно мог отколоть двустишие:

За бальной лужайкой девки хохочут,Девок под липками парни щекочут.

Это было настолько просто и естественно, что из бочки смеха вылетала затычка. Упоминание о бальной лужайке навевало воспоминания о собственной юности. Прициене опускала голову. Ее Мартыню пришлось порядком повозиться под липами — Либа изображала неприступную барышню.

Рейнис отодвигал чуть в сторону от Прициене тарелочку, на которой покоился ломтик нежирного, с мясными прожилками сала, и приглашал:

— Закусите, гости, заморите червячка. — И тут же добавлял: — Я, правда, когда выпью, не заедаю. А то курево будет не в смак.

Гости думали так же.

Рейнис не признавал излишеств и свою точку зрения подкреплял рифмой:

В меру насыщайся,Питьем не увлекайся!

И не потому, что так учили доктора. Врачей он не беспокоил и журнал «Здоровье» не читал. Держался своего собственного мнения: «Раз пришла пора отдавать концы, нечего брыкаться. Впрочем, если покусывать витамины, она придет не так скоро. Вот и вся премудрость».

«Покусывать» — это означало вечно держать что-нибудь между зубами. Стебелек тимофеевки, ветку лозы, половинку желудя, корешок аира, ягоду рябины, сосновую хвоинку.

Он ни на что не жаловался.

— Неужто у тебя никогда ничего не болит?

Когда так прямо приставали, Рейнис признавался:

— Иногда покалывает сердце, но с сердцем та же песня, что с кукушкой. Начнешь считать, сколько раз прокуковала, сам себя всполошишь. Сердце твой конь: как будешь управлять, так и пойдет. Не загоняй в мыло, побежит спокойной рысью и остановится — когда настанет срок.

Страстью Рейниса было ходить по грибы. Но только на короткое время: ранней весной.

— Схожу пошукаю, нет ли где сморчков.

И всякий раз набирал здоровенную корзину почти доверху. За неделю обеспечивал дом на все лето и зиму. Свежих наедались до отвала. Остаток сушили.

— Весенний гриб полным-полнешенек яду. Но яд — лекарство. В малой дозе годен.

Рейнис не искал сморчков по всему лесу. Грибное место в его понимании должно было походить на картофельное поле — сходи да возьми, сколько захочешь. Таким весенним полем для него была опушка сосняка, которая граничила с приусадебной землей. Опушку Рейнис обрабатывал огнем. Дожидался одному ему известного срока и подносил спичку. Едва заметный ветерок гнал пламя вперед вершок за вершком. Травы обугливались, а комли больших деревьев лишь покрывались копотью. Мох вздыбливался и рассыпался пылью.

Вокруг избранного пятачка Рейнис заранее выкапывал неглубокую канавку, чтобы огонь не переметнулся дальше. Посла пала опушка имела жалкий вид, но постепенно оправлялась. Следующей весной уже можно было смотреть, не завязалось ли где весеннее лакомство.

В колхозные годы Рейнис воздерживался от освоения новых грибных площадей. Не станешь подносить спичку к общему добру. Когда лесок принадлежал ему, другой был разговор: руби, сжигай, кому какое дело.

Но, видимо, ранние грибы начисто перевелись. А совсем без них обойтись Рейнис не мог. Набрался храбрости и подпустил огонь. День выдался ясный, дым поднимался столбом. Пламя разгулялось, того гляди рванет через искусственно сооруженную песчаную ограду. Рейнис работал в поте лица и даже не заметил, как примчалась пожарная машина.

Позже спасатели рассказывали:

— Старик орудовал один. Нет чтобы соседи помогли. Вот народ! Им хоть бы что. Раюм заслуживает благодарность: даже канавкой успел обвести полосу огня.

На одном собрании Раюма и в самом деле упомянули. Соседи многозначительно улыбались. Рейнис лишь махнул рукой — потребовалось бы слишком много времени, чтобы втемяшить пожарникам, что такое сморчки и где они растут.

Раюм был человеком, к которому прислушивались. То, чего не мог добиться пылкий оратор, Рейнис втолковывал рассудительно, без спешки. Его талант увещевателя расцвел в те годы, когда всех призывали вкладывать деньги в государственный заем. Некоторые откликались сразу, понимали: трудности общие — подставляй плечо. Немедля раскрывали кошель и те, кто любил покрасоваться: смотрите, мол, поддерживаю как только могу. Но многие в Заливе выжидали и колебались. Тогда Рейниса уговорили как бы взять на себя обязанности уполномоченного. Он приступил к делу. Где надо было — растапливал сдержанность четвертинкой. Не для того, чтобы споить кого-то, а просто для беседы. Другой, хоть два пол-литра выложи, и то бы ничего не добился.