Ржаной хлеб с медом - Эрик Ханберг

Страх с того раза так и остался.

Страх в темноте, страх в пустой комнате, страх на кладбище.

Страх — выйти замуж за Рейниса.

Она предпочла преодолеть этот последний, чтобы разом покончить и со всеми остальными.

* * *

Андрей в торжественном облачении, галстук завязан элегантным узлом. Дарта — куда делась ворчливость — раскраснелась, сияет. Подхватили Дзидру под локти, подталкивают вперед. У невесты на голове венок из красного клевера. Сразу видно, ждет не дождется, когда все это кончится. Но Рейнис, насмотревшись за долгие годы на праздниках всяческих выдумок, сказал, что без церемонии никак нельзя:

— Будет что вспомнить, да и людям радость.

Сидя на столбе, он встряхивает головой:

— Три, четыре.

И малая капелла разражается лихим маршем.

Впечатление такое, будто собрался ансамбль ветеранов и показывает сценки из старинного быта. Тянет оглянуться и посмотреть, как работают кинооператоры. Но ни камер, ни национальных костюмов нет. И остается только поверить: тут все — правда.

Нет традиционных козел с бревнышком, которое молодоженам положено перепилить. Нет полешка, которое нужно расколоть. Не хватает всего того, что имеет смысл для молодых. А затеи, которые к свадьбе подошли бы людям пожилым, не придуманы. Кончается марш, и гостям нечего делать. Рейнис слезает со столба и деловито обращается к новобрачной:

— Зови всех к столу.

Андрей сует руку Дзидры себе под локоть и, разгоняя тишину, запевает игривую «Я девица, точно роза».

Стол накрыт — загляденье. Если в Заливе устраивают торжества, еда на первом месте. Женщины напекли тортов, принесли по бутылке вина, а кто и домашней настойки. Пролаза накануне наловил в Нельтюпите рыбу. Андрей захватил с собой три круга свежекопченой колбасы.

Дзидра и Рейнис сидят в конце стола и просят наливать и закусывать. Раюм, словно извиняясь, добавляет:

— Мы тут приготовили только холодное. Супов и тушеной капусты каждый может наесться дома.

Андрей предлагает спеть заздравную: «Счастья и веселья желаем от души…»

То ли гости недостаточно разогреты, то ли мелодия слишком сложна, но заключительный пассаж Андрею приходится выводить одному.

Зато куда как лихо все подхватывают конец:

— Здоровья вам!

На свадьбе обычно кричат: «Горько, горько, горько!» — до тех пор, пока молодые не поцелуются.

Тут, похоже, забыли об этом обычае, сидят смущенные, не решаются. Слишком хорошо помнят Кату.

Раз такое дело, малая капелла заводит вальс. Как предсказывал Рейнис, тотчас вскакивает Андрей и приглашает самую древнюю партнершу — Амалию Пилдере. Тетушка отбивается обеими руками. Но это ее не спасает. Андрей вертит старушенцию с осторожностью, точно сырое яйцо. Амалия семенит маленькими шажками. Беззубый рот шевелится в ритме вальса. Не поймешь — то ли улыбается, то ли распекает партнера за причиненное беспокойство. Наконец Амалия плюхается на стул, завязывает теснее косынку. Теперь спрятан и лоб — будто в чепце. Видно, Амалия бережется сквозняка — как бы голову не продуло после такого сумасшедшего танца.

Все уже порядком выпили, закусили. И Рейнис начинает вступительное слово. Совсем как на официальных вечерах, когда объявляют программу вечера.

— Традиция на банкетах всегда одна: пить впустую без речей негоже. Каждую рюмочку надобно оговорить словцом. Председатель называет его тостом. Мне сдается, к пиву это не относится. Его можно пить и так, но, чуть возьмемся за стопочку, пусть каждый молвит что-нибудь свое. Не только о нашей свадьбе и переселении в новый дом.. Но о жизни, да и вообще. То, что я сейчас говорю, считайте моим первым словом. А заключительное я произнесу в конце. Стало быть, поехали!

И он опрокидывает рюмочку до дна, хотя все предыдущие опорожнял лишь на треть или половину.

— Прошу, дорогие гости, гоните свои речи!

— Если все сразу скажут, балу конец, — тревожится Микелис Клусум. — Нет, сосед, так быстро ты от нас не отделаешься.

Рейнис его успокаивает:

— Значит, пойдем по второму кругу. Неужто разговора себе не найдем?

Для речей, однако, никто еще не созрел. Мужчины спешат налить пиво. Женщины продолжают смаковать березовый сок, лакомятся жареными рыбками.

Лине Кауке, которую на торжествах всегда приглашают в хозяйки, смотрит букой. Дзидра и Рейнис обошлись без нее. Она наворачивает с тем же усердием, что и другие. Но улучает момент, когда Раюм не слышит, вставляет шепотом:

— Пхе! Но вообще есть можно.

«Пхе» означает что-то вроде: «Куда уж им».

Трине опровергает мнение сестры одним словом:

— Кулёма! — и разговор окончен.

Янис Ратынь оглаживает длинную изжелта-седую бороду.

— Чтобы могли выпить, так и быть, скажу свое слово. Но сперва ты мне признайся, сколько получишь компенсье? А что? Не так, что ли?

Когда Раюм покинет «Зетес», ему дадут за постройки, за каждый куст и яблоню деньги. Величину денежной компенсации определит комиссия.

Но Раюм был бы не Раюм, опиши он эту процедуру всем понятными словами.

Тут навостряет слух тетушка Амалия:

— Я плохо слышу. Что это за компенсье?

Андрей наклоняется и гаркает Пилдерихе в ухо:

— Это деньги!

Амалия пальцем отодвигает платочек и нацеливает ухо как рупор: упаси бог что-нибудь пропустить. В денежных делах надо быть начеку.

— Что, а разве рубли отменяют? Раньше их червонцами звали. Али печатать будут за границей, коли такое чудное название? Думается, вряд ли тамошние будут лучше. Хозяйка как-то привезла заграничный дождевик, повесила над плитой, а он растаял…

Что ни говори, смешно. Это первый взрыв смеха сегодня. Хороший знак. Стоит человеку от души расхохотаться, и волна накатывает за волной. Особенно если голова под парами.

Тетушка Амалия сидит насупившись. Дарта Одс припала не к рупору, а к утепленному уху Амалии. Оно, видно, предназначено для более задушевных разговоров. Пилдериха кивает головой, знать, поняла.

— Так сколько дадут? — не унимается Ратынь.

Рейнис уклоняется.

— Да что у меня, денег не хватает, что ли! Ну, приезжали сметчики. А окончательных бумаг я не видел. Пара тысяч, думаю, наберется.

Янис еще раз оглаживает бороду и поднимает стакан.

— Держись своей цены! Здесь у тебя все блага под боком. В Озолгале смородину и ту придется покупать. Держись своей цены! Не то пойдешь по миру. Верно я говорю? А что?

Прицис, Прицениха и Прицисова старуха проворно хватают стаканы. Что-что, а тост во славу денег они поддержат первыми. Что до Ратыня, тут нечему удивляться. Как однажды выразился Жанис Пильпук, он сидит на копейке и высиживает рубль. Хотя копить деньги в Заливе любят все. У каждого сберегательная книжка, каждый сопровождает свой очередной взнос словами: «На черный день».

Копят. А куда девать? Когда гнули спину в собственном хозяйстве, латы и рубли наскребали, чтобы строиться, приобретать машины. Теперь купят батон хлеба, чего-нибудь из одежды, и все. Куда старому человеку девать деньги? Вкладывать в стены опустевших зданий, когда дома обречены на снос? Машину старый человек не купит. Мебель тоже. От телевизора в доме шум, колготня. А курица несет рубли. Коровьи соски гонят рубли, стрижка овцы дает рубли. Покопаешься в картофельной борозде — опять же рубли. Только прохожему может казаться, что старики борются с нуждой, еле сводят концы с концами. В колхозе «Варпа» старый люд изрядно обогатил сберегательную кассу. Вклады лежат, в обороте не участвуют. Где им участвовать? Старики живут экономно. И копят. У крестьянина иное самочувствие, когда в банке свой капиталец. Он не станет тратить его на фундамент нового дома. Если дети увлекут с собой в поселок, дело другое. Но лучше последовать примеру тетушки Амалии. Заказала себе надгробие, велела высечь мужнино имя и собственное. Оставила место для даты смерти.

И мы пьем за то, чтобы Рейнис твердо стоял на своей цене.

СПРАВКА ОБ ОТШЕЛЬНИКЕ

Народная мудрость «По одежке встречают, а по уму провожают» хоть и заезжена, но метка. В этом снова мог убедиться всяк, кто видел головной убор Яниса Ратыня. От предмета, бывшего некогда шляпой, были отрезаны поля, чтобы оставшаяся тулейка тесно облегала затылок. Такой убор при встрече не обязательно поднимать, да и ветер ему нипочем. Нахлобучник за долгие годы не раз менял цвет, первоначальную окраску вряд ли помнил даже сам владелец. Кое-где виднелись дырочки. Словно с неба посыпалась когда-то каленая дробь и прошила небольшие форточки для вентиляции. Если Ратынь в этой штуковине появлялся среди людей, более или менее приодетых, создавалось впечатление, будто он дожил до последней копейки и другая ему не светит. В зимние месяцы наплешник сменяла жалкая на вид ушанка из овчины, на которой даже с помощью лупы нельзя было обнаружить ни клочка шерсти. И тем не менее деньги у Ратыня водились. Это знал каждый, кто был с ним знаком. Вопреки железным правилам, запрещающим разглашать тайны вкладов в сберегательной кассе.