Невероятное путешествие мистера Спивета - Рейф Ларсен

– Нет, – сказал я. – У меня была фотография, но я потерял ее в Чикаго.

– Какая жалость, – посетовал он. – Что ж, когда будешь говорить со своим… с доктором Йорном, попроси его прислать нам срочной почтой какие-нибудь фотографии. Мы за все заплатим. И отдельно напомни ему про фотографии твоего брата.

– Ой, а у доктора Йорна не осталось фотографий, – заявил я. Зубы так и ныли.

– Совсем-совсем?

– Нет. Он решил, что смотреть на них слишком больно, так что взял все и сжег.

– В самом деле? Какая жалость! Чего бы только я не дал за фотографию твоего брата, желательно с ружьем, а тебя на заднем плане. Да, это было бы слишком хорошо, слишком. А как там его звали?

– Лейтон.

Мы сидели, глядя друг на друга.{186}

У Джибсена зазвонил мобильник.

– А сколько знаменитых людей спало в этой комнате? – спросил я.

– Что? – переспросил Джибсен, возясь со своим телефоном. – Много, наверное. Все прочие лауреаты премии Бэйрда, это уж точно. А что?

– Да так просто. – Я сел на кровати.

– Алло? АЛЛО? – произнес он в трубку. – ВЫ МЕНЯ СЛЫШИТЕ? О, да, это мистер Джибсен из Смитсоновского института.

Он вскочил и начал расхаживать по комнате.

– Да… что?! Но вы же говорили… это просто смешно! – Он глянул на часы. – Тэмми… да, я понимаю, но… да, но… мы никак не…

Я смотрел, как этот смешной коротышка расхаживает взад-вперед, яростно жестикулируя и теребя сережку.

– Ну ладно, ладно… хорошо… да, да, нет, я понимаю. Все в порядке. Хорошо, понимаю… Всего хорошего, мэм.

Он повернулся ко мне.

– Одевайся. Они изменили время… хотят брать у тебя интервью в прямом эфире через два часа.

– Мне надеть смокинг?

– Нет-нет, никаких смокингов, просто что-нибудь приличное.

– Но у меня больше ничего нет.

– Совсем ничего? Ох, ладно, натягивай смокинг, только… – Он осмотрел костюм и развернул рукава. – О господи! Да это же… ладно, ничего, надевай, а по дороге посмотрим, не сумеем ли придумать чего еще.

Я снова сидел в черном автомобиле. На сей раз водитель выглядел, точно из гангстерского кино. Когда он придерживал заднюю дверцу, на меня пахнуло одеколоном – таким сильным, что в первую секунду показалось, он пытается усыпить меня хлороформом. Мне пришлось дышать через рот и ехать с открытым окном.

– Куда, приятель? В Вегас? – спросил он, подмигнув мне в зеркальце заднего вида.

– Си-эн-эн, Пенсильвания-авеню, пожалуйста, – бросил Джибсен.

– Спасибо, парень, – хмыкнул водитель. – Я знаю, куда это вы. Просто хотел подбодрить мальчонку.

Джибсен неуютно поерзал на сиденье.

– Си-эн-эн, пожалуйста, – повторил он. – Ой, да, нам же еще надо остановиться где-нибудь и купить Т. В. костюм.

– По дороге-то ничего такого, ему по росту, не купишь. «Холлавэй» два года как закрылся, а «Сэмпини» к северо-западу.

– Совсем ничего? А «Кей-март»? Или что-нибудь в таком роде?

Водитель пожал плечами.

Джибсен повернулся ко мне.

– Ну ладно, Т. В., будешь в смокинге. Только держи его запахнутым, слышишь. Не расстегивай.

– Ладно, – сказал я.

– Значит, сразу в Си-эн-эн, – подытожил Джибсен.

Водитель закатил глаза, потом снова мне подмигнул. Волосы у него лоснились от помады. С виду он немножко напоминал Хетча, нашего парикмахера в Бьютте. Спереди он так искусно уложил и зачесал волосы, что они застыли, пышной волной спадая у него со лба. Как будто он бросал вызов ветру, гравитации и всем прочим силам природы: попробуйте-ка, опустите эту волну вниз.

Когда мы тронулись, он принялся подпевать радио и постукивать по приборной панели средним и указательным пальцами. Мне он нравился. Настоящий штурман.{187}

Я разглядывал здания, мимо которых мы проезжали. Мы едем на студию кабельного телевидения – место, где телевизионные сигналы создаются, а потом транслируются на всю страну, к каждой голодной спутниковой тарелке и каждой черной коробочке кабеля. Кабельное телевидение! Давняя-предавняя мечта Грейси (и, признаться, моя тоже).{188}

– Так ты все понял?

– Что?

– Слушай внимательно. Это очень важно. Я хочу, чтобы ты все сделал правильно. – Пришепетывание Джибсена снова развернулось в полную силу. Он начал подробно наставлять меня, как и что говорить на интервью. Он сказал, без мелкого вранья не обойдешься, но так будет проще рассказать всю историю.

– Эти ребята из средств массовой информации, они и так всё всегда упрощают, – заявил он. – А значит, надо скормить им упрощенную версию в том виде, в каком она нужна нам.

Теперь, по его словам, все было так: сотрудники Смитсоновского института с самого начала знали о моем возрасте. После смерти моих родителей…

– Кстати, когда они умерли? – спросил Джибсен.

– Два года назад, – ответил я.

После того как мои родители умерли два года назад и доктор Йорн взял меня к себе, я завязал тесные отношения со Смитсоновским институтом и под их руководством весь так и расцвел. Я всегда мечтал работать здесь. Но после смерти Лейтона был совершенно подавлен и разбит, и по внезапной прихоти решил податься на премию Бэйрда, чтобы наконец уехать из Монтаны – хотя, конечно, совершенно не верил, что получу столь престижную награду.

– И еще одна маленькая деталь: пока мы не посоветуемся с нашими юристами, никаких разговоров о возможной вине и всем таком по поводу гибели твоего брата. Нам же не нужно никаких осложнений. Ты видел, как он выстрелил, и бросился на помощь. Хорошо?

– Хорошо, – согласился я.

Мы въехали на подземную парковку в здоровенном бетонном здании.

– Ну вот и на месте, – хмыкнул водитель. – Фабрика лжи. А может, основная фабрика лжи чуть дальше по Пенсильвания-авеню.

– Спасибо, – Джибсен проворно вылез из машины.

– Как вас зовут? – спросил я у шофера.

– Стимпсон. Мы с тобой уже встречались.

Мне дали леденец на палочке, а потом усадили в кресло, как в парикмахерской, и принялись торопливо раскрашивать всякой косметикой и подводкой для глаз. Грейси бы со смеху померла, увидь меня сейчас. Потом мне причесали и уложили волосы. Женщина-стилист сделала шаг назад, обозрела меня и сказала:

– Прелестно, прелестно, прелестно.

Много раз подряд сказала. Похоже, она была иностранкой, но, посмотрев в зеркало, я вынужден был признать: свое дело она знает. Я выглядел точь-в-точь как персонаж из телевизора.

Увидев мою окровавленную рубашку, она защелкала языком и завопила кому-то из помощников, чтоб скорее тащил, во что переодеться. Через несколько минут он вернулся с пустыми руками.

– У нас слишком мало времени, – покачала головой она и, немного подумав, взяла кусок синей ткани и обвязала мне поверх рубашки, а потом натянула сверху смокинг и довольно кивнула. – Дедушка у меня вот так и носил.{189}

Ко мне все подходили разные люди, пожимали руку чуть выше локтя и ерошили мне волосы на затылке. Какая-то женщина с планшетом и в наушниках порывисто обняла меня, а потом заплакала и пошла прочь, вытирая лицо тыльной стороной ладони.

Я слышал, как она говорит:

– Ну так бы и съела его.

Сперва возникли некоторые разногласия, можно ли Джибсену во время интервью сидеть рядом со мной, но ведущий программы наложил твердое вето. Сказал, хочет меня одного, «как есть». Джибсен занервничал, губы у него снова затряслись.

– А когда кто-нибудь говорит, что так бы тебя и съел… – начал я, но тут все кругом завопили. Чья-то рука больно вцепилась мне в локоть и препроводила на сцену.

Я сидел в большом мягком кресле напротив стола мистера Эйшнера, ведущего. Свет был ужасно ярким. Перед тем, как камеры начали работать, мистер Эйшнер спросил, какой у меня любимый фильм. Наверняка он так спрашивал у любого ребенка, попадавшего к нему на программу. Я рассказал ему о Ковбойской гостиной и нарисовал схему моих девяти любимых фильмов. Похоже, ему это понравилось.{190}

Человек с планшетом в руках и ирокезом на голове предупредил:

– Осталось… пять, четыре, три, два, один.

Как только над камерой зажегся красный огонек, мистер Эйшнер превратился в телеперсонажа. Он сел в кресле очень прямо, а голос у него стал каким-то ненатуральным. Я попытался тоже сесть как можно прямей.

– Мой первый гость нынче утром – только что объявленный лауреат премии Бэйрда от Смитсоновского института, мистер Т. В. Спивет. Мистер Спивет – талантливый картограф, иллюстратор и ученый, и перед тем, как удостоиться столь высокой награды, он целый год работал в музее иллюстратором. Его рисунки изумительно подробны и невероятно впечатляющи – достаточно одного взгляда на них, чтобы это оценить. Но самое примечательное во всей этой истории – то, что Т. В. Спивету всего-навсего двенадцать лет от роду.