Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне - Евгений Абросимов

311. «Ветка голубая…»

Ветка голубая,Синяя хвоя.Где-то ты, родная,Милая моя?

Между нами долгиеПролегли пути.Может быть, тебя мнеБольше не найти.

Может быть, тебя мнеБольше не видать, —Только что же без толкуДумать да гадать?

Может, очень скороГород голубой,Распахнув просторы,Встретит нас с тобой….

Ветка голубая, синяя хвоя…Где-то ты, родная, милая моя?

13 мая 1942. Сарапул

312. «Плыли блики в речке синей…»

Плыли блики в речке синейКеросиновых кругов,Разбегались в керосинеПереблески всех цветов.Плыли радуг переблески,А над речкой, на горе,Тихо плыли перелескиВ предзакатном январе.И за эту елку-палку,За речную тишь да гладь, –Вдруг я понял – мне не жалкоВсё отдать. И жизнь отдать.

14 мая 1942

ЮРИЙ ПОЛЯКОВ

Юрий Поляков родился в 1920 году. Жил в Ленинграде. В 14 лет конкурсе юных дарований (март 1934 года) получил одну из первых премий и был направлен в Детский литературный университет, в котором занимался под руководством С. Я. Маршака. В семнадцать Ю. Поляков поступил на исторический факультет Ленинградского государственного университета.

В июле 1941 года вместе с товарищами добровольцем ушел в народное ополчение. Юрий Поляков погиб в боях на подступах к Ленинграду.

313. Батарея

Царят над улицей неугомонной,Жерло обратив к облакам,Мортиры тяжелые с бронзовым звономИ гаубицы по бокам.

Колеса их врыты в обтесанный камень,Снегом белеют хребты,Их пасти отверстые глохнут векамиОт ржавчины и пустоты.

Но если проходят рядами литымиБойцы по крутой мостовой,Внезапно и грозно встает перед нимиОрудий заржавленный строй.

Как будто бы снова военной трубоюРазбужена медная рать…Так предки из гроба встают перед боем,Чтоб мужеством нам помогать.

1939

314. Крузенштерн

На Неве в пароходном дымеСтук лебедок и скрип досок.Там чернеет над мостовымиМеталлический островок.

Это сгустком чугунной лавыСтрогий памятник четко встал…Вам, отцу кругосветной славы,Я завидую, адмирал!

Я хотел бы, всю ветошь скинув,Юнгой быть на том корабле,Что открыл просторы морскиеНачинающей жить земле.

Но начертан нам новый жребий:Бортовые огни горят,Цепи стонут, и морем бредятМеднорукие якоря.

И, завидуя славе нашей,Словно в сердце вонзился терн,Нам тяжелой шляпой помашетМореплаватель Крузенштерн.

1940

315. «На краю страны, у границы…»

На краю страны, у границы,Окруженный кольцом дождей,Всё чернеет царь меднолицыйНа гранитной глыбе своей.И на площади тут же рядом,Прошагав от ранней зари,Останавливаются отрядыВозле памятника покурить.В кулаках горячи окурки,Наползает горький дымок…Скоро двинусь и я по гулким,По широким плечам дорог.

1941?

ИВАН ПУЛЬКИН

Иван Иванович Пулькин родился 12(25) января 1903 года в селе Шишкове, ныне Волоколамского района Московской области в крестьянской семье. После окончания трех классов церковноприходской школы служил мальчиком в трактире. В 1915 году Пульки и приехал в Москву и поступил учеником наборщика в типографию, но в 1917 году ему пришлось вернуться в деревню. После Октябрьской революции Пулькин учился на курсах политпросвета в Волоколамске – занимался пропагандистской работой. В 1920 году воевал в Красной Армии.

С 1924 года Пулькин жил в Москве, работал в газете «Молодой ленинец», учился в Высшем литературно-художественном институте имени Брюсова. В 1919 году он работал в газете «Московский комсомолец», а с 1930 по 1934 год был редактором в Государственном издательстве художественной литературы.

Печатался Пулькин с 1924 года: сначала в молодежных изданиях, а затем и в «толстых» журналах — «Октябре», «Новом мире», но большинство стихотворений и поэм осталось неопубликованным.

В 1934 году Иван Пулькин был осужден Особым совещанием НКВД и сослан на 3 года в Западную Сибирь. Там он сотрудничал в газете «Зоркий страж» и лагерной многотиражке «Перековка». После досрочного освобождения вернулся в Москву, работал библиографом в Институте истории, философии и литературы (ИФЛИ).

В первые дни Великой Отечественной войны Пулькин пошел в народное ополчение. Был ранен при бомбежке, затем снова уехал на фронт. Иван Пулькин погиб в декабре 1941 года в боях под Москвой.

316. Вступление к поэме «Яропольская волость»

На тротуарах мокренько,Снежок внатруску —Скользкие…Остановили с окриком:«Вы русские?»— «Нет, мы — яропольские!»

У нас о весне небеса цветут,Травкой вью-Тся по бережку,На каждом кустуПо соловью,У каждой березы — по девушке.Самые длинные бороды у стариков —В Яропольце.Самые умные головы у мужиков —В Яропольце.Самые толстые кулаки —у нас,Самые тощие бедняки —У нас.Словом, ни для кого не новостьЧто мы образцовая волость.

Наш говор экспортируется в столицы,У нас лучшие по округу невесты(Высокие, круглолицые).Наш кооперативный центрПо борьбе за снижение ценЗанял первое место.Климат влажный, воздух чудесный(Стоит обследовать!),Прелестная местность,И недалёко отседова.

1929

317. Из книги «СССР». Волхов

Будучи не из тех, что, высоко котируясь,Отказались от прошлого,Весь день яБезжалостно цитируюЛюбимейшее произведение.

О Баяне, соловью старого времени(Хорошо поешь, где-то сядешь?),Рыщешь в тропу Троянью с романтикой у стремени,А любо — лелеешь Святославовы насады.

Садись, старик,ПобеседуемНа тему:Нечего о прошлом сетовать.

Нам под жизнь отведен замечательный век,Нам вручены силы:Недр, ветров, пара, солнца и рек,Словом, векИзумительно милый.

Незачем ходить далеко —Сверяться в исторических толках,Скажи мне:Сколько вековВалялась без дела такая река как Волхов?

С гусель яровчатых веселого СадкаМедом сыченым песнь текла,И будто бы с рукавов бобровых ВолховныКатились Волхова волны.

А косматые бородачи,Надевши красные рубахи,Подпоясывали мечиИ, как бесстрашные рубаки,

Для потехи, на досуге,Оседлав ладьи да струги,Плыли к стойбищам полянГрабить мирных поселян…

Лелеял Волхов белорунныйКорму высокую ладьи,И запевал Садко,Перебирая струны,Про то, как плавали они.

Рассказывал под гуслярный звон,Как вздорил с Новгородом он:Эх, я ли тебя, ты ли меня!От славного городаНовгорода,От славного озераИльменяВыбегали,ВыгребалиТридцать кораблей,Тридцать кораблей —Един корабь.

Базарь, ушкуйники, да грабь,Мы здесь погуливали летось!

А после,Именем культуры,Историки литературыПро это самое —Про «летось» —Сказали каменное:«Эпос!»

Я не считаю пустякомНаш эпос, слаженный на диво,В нем мастера речитативаСдружили слово со стихом.Но думается, чтоНелепо-сУвесистое слово «Эпос».

Зачем лирическую песню,Где отразились век и класс,Прозвали эпосом у нас?

С их-то руки,То есть с тех пор,В сонных томах на книжных полкахИ на губах у рифмачейИграет пряной брагой Волхов,Неся лихих бородачей.

А между темОн уяснил,Что онНе «эпос»,Что он молодИ чувствует машинный голодВсейМассой лошадиных сил.Бушующей в его валах.Что «эпос» — тесно и старо,Что зря лелеять гусляров.

Пришел мускулистый галах —Другой, не пьяница Буслаев,Что Новгороду нагрубил….………………………………………….И вот,На Ленина ссылаясь,Всей тяжестью, сгущенной в волнах,Торжественно клокочет Волхов,Вращая лопасти турбин.

Я видел тысячи Ручьев,Речушек,Речек,Рек — неудержимого бега, —Попавший к нам в оборот человекДелался прозрачней снега.

У них с весны работы по горло:Питать рыб,Носить суда, —Но только ВолховПо-настоящему гордоНесет красное знамя труда.

Судите:Мало лиВолхову дел,Легка ли валамРабота,ЕжелиВал ВолховаБел —В белой кипени пота.Седобород и гриваст,Вал ВолховаИдет вприсядку,Громом обдастКак пить дастИ…Мимо!Без пересадки!

У ВолховаВосемь турбин,В каждую — воду неси!Я слышал:Волхов трубилТревогуОт нехватки сил,

Но чтобы накалить кабелейВсё заглушающий звон,Он падалПоследней каплей,Равной тысячам тонн!Я спрашиваю:Каждому ли вдомекТакое самосвержение?Волхов,Как сердце, сжимается в комокНеопровержимого напряжения!Когда нарушается связьУзко ограниченной зоны

И материя, раздробись,Превращается в электроны,Когда в грохотеИ в кипеньеСтали,В сплошном пеньеГудковСплошь нарушено сердцебиение(И столько лет не сдались —Неуклонно стройны!),Когда строится социализмСилами одной страны!

1931-1932

Из цикла «Дикие песни»