Поп Чира и поп Спира - Стеван Сремац

— Как же вам живётся?

— Слава богу, хорошо. Шандор целыми днями занят… Дела идут успешно…

— Да ведь вы теперь не кто-нибудь, а венка, столичная жительница!.. Даже не похвалитесь, как там жилось.

— Э, как жилось!.. Чужой город, чужие люди! Не то, что среди своих. Но знаете: куда муж, туда и жена, и где хорошо ему, там и ей. Крещеная душа и не то выдержит. И всё же я едва дождалась конца этого проклятого учения!.. Нет ничего лучше нашей Бачки! — восторженно сказала Юла. — Словно у нас на родине, в Банате, — до того всё хорошо! Слава богу, что мы здесь!

— А право же, госпожа Юла, — рассмеялся путник, — не истолкуйте дурно мои слова, но вы прекрасно говорите по-сербски, а я-то уже думал: научилась, верно, там наша госпожа Юла говорить по-немецки и отреклась от своих.

— Да, научилась, — смеётся она, — научилась тому, что шваб позабыл…

— А-а-а, а эти вот… все ваши, конечно… Не правда ли?

— Да, — радостно подтвердила Юла и окинула детей материнским ласковым взглядом.

— А детки хорошие, слушаются отца с матерью, которые пекутся о них денно и нощно? — спрашивает путник, ласково поглядывая на ребят.

— Да-а-а, хорошие… вот только старший… — мнётся Юла и по просьбе Перы протягивает ему самую младшую…

Пера взял девочку на руки, поцеловал и посадил к себе на колени. Когда остальные трое увидели, что сестрёнка очутилась в повозке, они дружно, в один голос потребовали, чтобы и их посадили туда же.

Поглядев с улыбкой на Перу, Юла подхватила детей одного за другим и усадила их рядом с ним, — теперь похоже стало, что в повозке везут дыни с бахчи.

— Как же это так, — смеясь, допрашивает проезжий, — залезли в повозку, не представившись, а, мелюзга? — продолжает он, лаская ребят.

Не произнося ни слова в ответ, они покатываются со смеху.

— Простите их на этот раз, — шутливо заступается Юла, — во всём виновата мать… Вот видите, такой же «простушкой» осталась, словно и в Вене не побывала!

— Ну, ну, — смеётся путник, — это легко исправить! Итак, прошу…

— Итак… итак… — начинает молодая женщина и не может от смеха слова вымолвить, глядя на детей, — набились в повозку и хохочут от удовольствия и радости, что «едут». — Итак: самая младшая — Сида; эта постарше — Макра; следующий — Ива, а самый старший — Рада… Ива и Рада — венцы, Макра и Сида — бачванки, самые что ни на есть настоящие бачванки.

— А послушные они? — снова спрашивает путник, целуя ребят.

— Послушные, — говорит Юла. — Рада вот только… А ты поцеловал батюшке руку, попросил у него прощения за то, что кидал песком в повозку? А? Ну-ка сейчас же поцелуй руку! — притворно нахмурившись, потребовала Юла.

— Не хочу,— смеётся Рада, который никого на свете не боится, кроме трубочиста.

— Что ты сказал? — спрашивает Юла, сердито сдвигая брови и делая строгое лицо.

— Не хочу!

— Хорош венец!.. Мужичок ты, деревенщина! Ну, поцелуй же батюшке руку.

— Не хочу, — твердит Рада, — целуй сама!

— Сейчас же поцелуй батюшке руку, не то сниму тебя с повозки! — угрожает Юла, подхватив его под руки.

Рада сдаётся и чмокает руку его преподобию.

— Ничего, ничего! — оправдывает Пера упрямца. — Подрастёт — послушней станет!.. Бедняга венец соскучился по пыли! Как ни верти, а сразу видать бачванскую кровь! Любит пыль! — сказал он, улыбаясь, и поцеловал Раду.

— А маме можно в повозку?.. Правда, батюшка?.. Садись, мама, и ты! — приглашает Рада.

— Э, маме нельзя, милый; маме нужно ждать папу, — смеясь, ответила молодая женщина.

— Пускай батюшка тоже ждёт папу! — предлагает Рада.

— Да ведь батюшка даже заехать к нам не хочет, — возражает Юла. — И в самом деле, почему бы вам не побыть у нас… пока лошади покормятся и отдохнут?.. Отворю ворота, хорошо? — И Юла с весёлым и радостным лицом повернулась было к воротам. — Загляните хоть на минутку.

— Нет, нет… не могу! — сказал путник, делая над собой усилие.

— А если я вас попрошу?

— Спасибо, спасибо, госпожа Юла. Я тороплюсь! Нельзя терять время, завтра чуть свет я должен быть дома.

— Ну пожалуйста… Очень вас прошу!..

— Нет! — решительно сказал путник и устало провёл шляпой по лбу.

— Очень, очень жаль! Ну, кланяйтесь Меланье!.. Ах, как всё-таки жалко, что вы не хотите даже заглянуть к нам!.. А что делает Меланья? — расспрашивает Юла, облокотившись на повозку, словно пытаясь хотя бы так задержать его. — Как давно мы не виделись! Целую вечность! А так хотелось бы её увидеть! Ведь мы были подругами с детства… уж и не знаю с каких времён знаем друг, друга! Жили на одной улице… — сказала она, и в глазах у неё заблестели слезинки. — И зачем нам быть в ссоре…

— И она… да… приедем при первой же возможности.

— Смотрите приезжайте! Мы так любим, когда у нас бывают гости!.. Я не могу из-за ребят, а ей-то легко.

— Приедем, приедем, госпожа Юла… Ну, Рада, — сказал Пера, повернувшись к вознице, — трогаем, что ли? — Раду, Сиду и Макру он расцеловал в обе щеки, а Иву, который уплетал хлеб с вареньем, чмокнул в затылок.

— Ну-ка, дети, марш с повозки, батюшке пора ехать, — говорит Юла и тянется, чтобы их снять.

А дети не желают. Все четверо ударились в слёзы, подняли рёв и не только не хотят сходить, но требуют, чтобы и мать уселась в повозку.

— Батюшка опять приедет, он скоро вернётся! — старается успокоить детей путник.

— Иди, милый! Слышишь, что говорит его преподобие: он скоро вернётся, — уговаривает Юла старшего сына, опустив на землю трех младших. — Иди, Рада, надежда моя, сейчас папа приедет! (А Рада улёгся на дно повозки, кричит и отбивается ногами.) Приедет папа с ярмарки, привезёт медовых пряников и спросит: «Где же мой Рада?» А я ему скажу: «Рада уехал от папы!» Разве это хорошо? Давай, милый, слезай с повозки… Да и батюшка вернётся к нам. Сейчас же вернётся, только привезёт свою матушку-попадью, а она очень любит послушных ребят! — уговаривает сына молодая женщина и с трудом вытаскивает его из повозки.

— Да, он счастлив! — проговорил вполголоса путник, глядя на всхлипывающих славных ребят: выстроились вдоль повозки, точно маленькие преступники, и ревут, крупные слёзы капают на платьица, на руки и скатываются на пыльную дорогу.

— Правда, что приедете?

— Приедем, — уверяет путник, — обязательно приедем.

— Вот видите, глупенькие, а вы плачете. Конечно, приедут. Это наши добрые друзья. Верно, батюшка?.. Папины друзья и мамины. Батюшка любит твоего папу и приедет ещё разок… Он любит папу…

— И маму любит? — спрашивает, рыдая, маленький Ива, которого Юла не спускает с рук. — И маму любит, да? — настаивает сквозь слёзы малыш, понемногу успокаиваясь, и, сунув палец в рот, поднимает на мать испуганно-вопросительный взгляд. — И маму?

— Да, голубок, и маму любит… и маму! И Сиду, и Макру, и Иву (целует его), и Раду, и папу — всех любит его преподобие, всех; и твою маму любит, — повторяет Юла, утирая слёзы ребёнку, а украдкой и себе… — Приедет он опять.

— Ваши черты… ваше лицо! — сказал до глубины души потрясённый путник, глядя на неутешного Иву. — Вылитая мать! — добавил он нежно.

— Ах нет… на отца похож, вылитый он, вылитый отец! — сказала Юла, покрывая поцелуями отцовские черты. — Приедет, Ива, батюшка опять. Правда приедет?

— Да, приедем! — шепчет путник. — А теперь — до свиданья! — произнёс он дрожащим голосом, пожал ей руку и посмотрел в глаза.

Хороша была она сейчас как никогда! Глядя на неё, склонившуюся к повозке, такую свежую, Пера сравнивал её с буйно расцветшей среди бутонов розой, — омытая майским дождём, она протягивает свои упругие стебли через садовую дорожку. Он смотрел на неё, лаская детей, и думал и удивлялся себе: где же у него были глаза восемь лет тому назад? А она не сводила с него ласковых глаз, своего искреннего, всегда дружелюбного взгляда. И Пера, охваченный воспоминаниями, не мог выдержать её взгляда, он снял шляпу и ещё раз пожал ей руку, сказав: «Прощайте!» Возница стегнул по лошадям.

Повозка покатила дальше, а ребята остались, крича во всё горло и брыкаясь в бессильном детском гневе. Юла ещё некоторое время провожала взглядом повозку по Большой улице, повторяя про себя:

— Всё же хотелось бы повидаться с Меланьей, увидеть, изменилась ли она!..

А потом подозвала старшего, — он бежал вслед за повозкой, плача и крича, что хочет прокатиться вместе с батюшкой в повозке.

Повозка удалялась всё быстрей и быстрей, ребёнок отставал, надрываясь от крика. Путник обернулся ещё раз. Был он уже далеко, но мог ещё слышать вопли старшего «венца», повалившегося в пыль: «Хочу к батюшке», — и видеть свою милую знакомую. Она нагнала маленького беглецf, который орал и, катаясь в пыли, дрыгал ногами, b склонилась над ним, смеясь, потом с силой подняла и понесла на другую сторону улицы.

— Приехать к ним в гости!.. «Мы так любим, когда у нас бывают гости», — задумчиво повторил про себя путник. — Она счастлива, а я — счастлив ли я? Счастлив ли я? — спрашивал себя путник, погружаясь в раздумье. После долгого молчания, когда город остался уже далеко позади, а по обе стороны дороги тянулись поля, путник махнул рукой, сказав только: «Эх!» (как человек, который поборол и подавил в себе что-то самое дорогое его сердцу), — b окликнул возницу, красивого, смуглого, щегольски одетого парня.