Мне доставшееся: Семейные хроники Надежды Лухмановой - Александр Колмогоров

К чему нам личные, интимные копания, оглашаемые г. Розановым. Мы устали от клеветы и грязи под видом богословских споров, от слов Христа, истолковываемых вами по-своему. Да, мы не знаем длинных богословских текстов, не можем кидать вам в ответ цитаты и изречения отцов церкви, не помним подробностей вселенских соборов, но мы имеем свои человеческие тайны, и кто дал вам право на публичное поругание всего того, что составляет основу нашего внутреннего строя?..

Сама того не подозревая, Надежда Александровна в эмоциональной запальчивости обнажила глубоко затаённые страдания собственной израненной женской души — и не только из-за несостоявшейся личной жизни, но и из-за судьбы своих не слишком счастливых детей. В этой короткой статье-реплике ключ к пониманию самого главного поступка её жизни, совершенного в жажде нравственного очищения, — добровольного отъезда на русско-японскую войну со всеми её тяготами, ужасами и лишениями.

И невдомёк было господину Розанову, ответившему на вызов Лухмановой неприличной бранью едкой статейки в «Новом Времени»[504], что ровно через год не он, а его 62-летняя оппонентка будет делиться с читателями «Петербургской газеты» своими мыслями и наблюдениями с театра разразившейся дальневосточной войны.

А пока мечты публицистки, несмотря на неудачный опыт с «Возрождением», обратились к изданию в столице собственной еженедельной газеты «Дневник писательницы» по примеру оригинального и глубоко искреннего журнала «Дневник писателя» Ф. М. Достоевского 1876–77 годов. Материалы об этом факте её биографии найдены в фондах… Департамента полиции и датированы 1903 годом[505]. И кто знает, не начнись война, возможно, мы знали бы сегодня гораздо больше о тайнах жизни, порывах души и творчестве Н. А. Лухмановой?

Будучи в конце 1903 года с лекцией в Одессе, Надежда Александровна остановилась в квартире четы Массен, наконец-то освятивших свои отношения церковным браком и предъявивших бабушке первый плод своей любви — четырёхмесячную дочь Елизавету. Заботливый зять-профессор, найдя здоровье тёщи запущенным, убедил её пройти курс лечения в одной из университетских клиник[506], что оказалось весьма своевременным, учитывая дальнейшее развитие событий.

Обострившиеся отношения России с Японией и назревавший военный конфликт побудили писательницу спешно подготовить и издать небольшую брошюру «Японцы и их страна» (для широкого чтения). А в ночь на 27 января 1904 года нападением японцев на Порт-Артур открылись и военные действия.

Решение ехать в Манчжурию в качестве журналистки созрело у Надежды Александровны, вероятно, после отказа цензуры[507] в чтении ею цикла лекций, иллюстрируемых световыми картинками, о маленькой островной стране, посмевшей бросить вызов Российской империи.

При эйфории общества, настроенного на короткую победоносную войну с азиатами, ей без труда удалось заручиться правами собственного корреспондента «Красного Креста», «Петербургской газеты» и харьковской газеты «Южный край», с которой она периодически сотрудничала.

Принятое решение возбуждало, требуя скорейшего завершения срочных дел. Она публикует пьесу «Иллюминанта и Петролеум»[508], спешно продаёт издателю две свои лекции[509] и прощается с самым близким в последние годы человеком — её секретарём и другом О. Г. Базанкур[510], сохранившей для нас слова и дневник отъезжавшей 4 апреля на Дальний Восток писательницы:

…Вот, милая О., если умру, позаботься, чтобы память обо мне была освещена правильно. С годами пойдут слухи и небылицы, так лучше им дать верные сведения. В этой тетради одна правда…

…Последняя ночь в Петербурге. Всё в доме спит. Дробно, дробно в два тона тикают маленькие часы, стоящие в тёмно-красном футляре с петелькой наверху и готовые в дорогу. Мне всегда казалось, что вещи участвуют в нашей жизни и время, отмечая их царапинами, поблёклостью, мелкими ранами, тем самым приближает их к нам, и под конец жизни человек и окружающие его предметы становятся какими-то инвалидами-сотоварищами, предчувствующими и понимающими друг друга.

В квартире чемоданы, походная кровать, ящики, кули, бочки — 36 мест. Денежные дары: «…Ведь мы вас знаем, читали…». Почему я еду? Ужас ожидания неизбежности отнял бы у меня способность работать, изнылось бы моё сердце. Где уж тут писать статьи о вопросах гражданской жизни?! Один выход — бежать туда, где страдают, и там, исполняя обязанности матери, сестры, няньки, стряпухи, подкармливая и выхаживая раненых, забыть собственный страх и довести себя до такой покорности, когда вся молитва к Господу будет сосредоточена в одном вопле: «Да будет воля твоя!!!»[511]

Война в её жизни

14 апреля 1904 года.

…Выехала из Петербурга со сводным отрядом сестёр милосердия и волонтёрок[512] Свято-Троицкой, Покровской, Евгеньевской и Георгиевской общин. В Москве присоединились сёстры Иверской, в Саратове — Саратовской общин. Ехали не в порыве, а с убеждением, что принесём пользу. Среди нас: графиня Игнатьева, княгини Урусова и Оболенская, баронесса Мейндорф, Куколь-Яснопольская (племянница министра путей сообщения), Павлова (жена помещика), Бекаревич (вдова офицера), Лошкарёва (дочь бывшего губернатора), курсистки и другие. Все прекрасно знают английский, французский или немецкий языки.

В Челябинске встретились с летучим отрядом шталмейстера Двора[513] генерала В. П. Родзянко с пятью докторами-немцами, в том числе тремя баронами из Лифляндии и санитарами — дерптскими (юрьевскими) студентами…[514]

23 апреля, Тайшет.

…На станциях Рязань, Самара, Златоуст кормили ужасно. Я окончательно перевела часы на местное время. Ложусь и встаю по-сибирски и выходит, что сплю очень мало. Раньше 12 заснуть не приходится, а встаёшь в 6. Спим плохо. Ночью шёл сильный дождь. Поезд громадный — 35 вагонов, по ночам тревожные свистки и внезапные толчки. Утреннюю молитву читаешь, глядя в бесконечное небо. Молишься за тех, которые ждут нашей помощи, за тех дорогих, кого мы добровольно оставили. Я никогда не молилась так искренне, с таким доверием к Божьему Провидению, как теперь.

На станции Ольгинская решили отслужить всенощную. Со священником саратовского отряда дошли через поле до церкви. Появились жители. Пели сами сёстры. Местный священник передал на раненых 55 полотенец и до 200 аршин холста. Буфеты на станциях становятся хуже и дороже. Получили телеграмму о сражении на Ялу 18 апреля — 800 раненых! Да будет воля твоя!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});