Музыка Океании (СИ) - Ледова Полина

— Боги, Мантикор! — Аластор вдруг оправился от шока и вспомнил, зачем он пришёл сюда. — Зачем ты убил её?! — Он любил его. Он мог простить ему весь этот цирк. Но Эхо… она была смыслом.

— Тише, дай мне сказать, Цербер. — Они всё ещё стояли напротив друг друга, держась на безопасном расстоянии, на полу между ними по-прежнему лежали трость и пистолет Аластора. Иногда Мантикор слегка двигался по кругу, словно желая приблизиться к нему, но тогда сам Аластор отступал в противоположную сторону, сохраняя дистанцию. — Я сделал всё так, чтобы никто из крыс Гектора не сумел выйти на мой след. Я дал им очень много поводов думать о том, что я мёртв. Конечно, пришлось залечь на дно, не высовываться некоторое время. Когда пыль улеглась, я взял твой след. У меня ушло не так много времени на то, чтобы найти тебя, к тому же я уже видел тебя раньше, знал, как ты выглядишь, куда ходишь, примерно знал, где ты живёшь. Ведь когда я дарил тебе эту трость, я уже тогда начал приводить свой план в действие. Думаю, Гектор был слишком расстроен твоим ранением, чтобы заподозрить в моём скромном даре подвох. Он крутой боец, он не совершает таких промахов. А ведь всё началось именно с этой его ошибки. Когда я понял, что ты убиваешь бродяг и сумасшедших, я сумел осознать, как, должно быть, тебе плохо. Дальше дело оставалось за малым. Я пришёл сюда, в Шумы, поговорил с теми мальчишками, которых ты подкармливал, должен признать, никто из них не сумел рассказать мне про человека-тень.

— И ты стал убивать их семьи?

— Только потому, что ты первый начал это, Цербер. Ты разделался с Лиссой, она приходилась родственницей кому-то из них. Потом мальчишку-газетчика нашли дома, он отравился одним из твоих подарков, шоколадной плиткой, в которой был яд. Он был братом одного из этих детей. Моя вина лишь в смерти его матери, которая, впрочем, и так хотела наложить на себя руки. Я лишь желал почувствовать, что чувствуешь ты перед тем, как мы встретимся. Стать таким же, как и ты, твоим отражением в треснутом зеркале.

— А отец Лаэртеса?

— Это был ты, Цербер. — Два печальных глаза воззрились на него. Со своими каштановыми волосами, с этими дикими чертами лица Мантикор действительно походил на легендарное чудовище. — Он торговал газетами на вокзале. Я сам видел, как ты перерезал ему глотку.

— О хаос! — Аластор закатил глаза к закопчённому потолку, осознавая теперь, что добрая половина грехов Сциллы лежала на его плечах. Значит, он зря искал виноватых. Мантикор просто хотел привлечь его внимание, он лишь сделал несколько ответных па того танца смерти, что затеял Аластор. Осознавая теперь всю тяжесть содеянного, бывший наёмник чувствовал, как его душа катится в чёрную, кишащую крысами яму зла. Его убийства не несли освобождения его жертвам, он лишь отбирал будущее у живых людей, лишал их надежды. Аластор — злой демон. Одно преступление вызывает ещё одно.

— Решив продолжить твоё дело, я избавился от той девушки, от проститутки. Я понимал, что ты решил приберечь её на свой последний акт, ибо я ходил по улицам вслед за тобой, я видел, в каком отчаянии ты находился. Потеряв свою собственную жизнь, Цербер, я получал неописуемое удовольствие от наблюдения за твоей. Я как будто был пустым всегда и теперь наполнялся, постепенно становясь таким же, как ты, становясь Бешеным Псом, как тебя часто называли в «Скиесе» после твоего ухода от дел. Я убил её. Она была такой красивой в последние секунды жизни, когда душа покидала её тело. Она была самым совершенным моим убийством, почти произведением искусства. Вот тогда я понял, что я окончательно стал тобой, что моё преображение завершилось. Чтобы видеть тебя, я занял место твоих двух предыдущих жертв. Я стоял сегодня утром возле вокзала, продавая вшивые газетёнки за грош, но зато я видел тебя снова, видел в ту минуту, когда ты лишь узнал о её смерти, когда шёл к ней. Я так надеялся, что ты обратишь своё внимание на меня, попробуешь напасть… Мы с тобой встретились глазами, и мне это было так приятно. Ты был зол из-за её смерти, но, Цербер, я никогда ещё не убивал так сладко. Она кричала, в ней было столько нежелания умирать, столько воли, она была готова почти сражаться за свою жизнь, но только не могла противостоять мне. Собака пыталась защитить её. Бедный несчастный пёс. Я не стал его трогать, но решил использовать как посредника между нами. Чувствуя и понимая тебя, я знал, что ты захочешь убить эту собаку, но тогда непременно найдёшь серёжку Лиссы. Так и получилось. И теперь мы, наконец, стоим с тобой здесь вместе.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Зачем ты привёл меня сюда, Мантикор? — спросил Аластор, ощущая потустороннюю дрожь внутри.

Он считал, что уже разучился чувствовать, но вот всё возвращалось к нему — сначала смерть Эхо, затем желание покончить с собой, потом Лаэртес, вкус предчувствия мести, и теперь… теперь он смотрел на Мантикора и не мог понять, что испытывает по отношению к нему, настолько тугой клубок сомнений сплетался в его сердце.

— Всё просто, Цербер, — Мантикор медленно подошёл обратно к столу, склонившись над целым складом оружия. — Мы с тобой совершили достаточно. Мы думаем и чувствуем одинаково, мы одна плоть.

— Что ты задумал?

— Ничего особенного. Только то, что является совершенно логичным. — Мантикор поднял со стола два пистолета-«агоназа». — Я не знал, есть ли у тебя оружие, поэтому принёс всё сюда, всё, что у меня было, а здесь хватит пуль для каждой души в Сцилле. Сперва я хотел предложить тебе выбрать самому, но тогда я ещё не чувствовал себя тобой. Думаю, наш выбор совпадает. — Он вернулся к Аластору, протягивая ему «агоназ», — Наши дни на этой земле завершились, Цербер. Мы вне строя, больше не способны приносить пользу. Поэтому для нас остаётся только один выход. — Аластор протянул руку навстречу Мантикору, взяв оружие. Мантикор уверенно перешагнул через лежащие на полу трость и кремневый пистолет, подойдя к нему вплотную. — Прямо через голову. — И он прислонил дуло вертикально к горлу Аластора.

Он вспомнил, как стоял всего несколько часов назад в точно такой же позе, думая о том, что её не стало, значит, не стало и смысла в чём-то ещё. Кому, чёрт возьми, вообще сдались деньги, если мир вот-вот собирался рассыпаться в пепел? Нет, он не мог никому помочь, всего час назад Аластор был уверен, что всё встанет на свои места, как только он войдёт в подвал своего дома, встретив подражателя. И вот теперь встало…

Аластор подставил пистолет под челюсть Мантикора. На него смотрели два усталых карих глаза, точно таких же, как и его. Скоро всё закончится, так и должно быть. На его лице не было заметно ни единого признака сожаления. Всё, что возможно когда-то было, осталось далеко позади. Теперь существовали лишь два заряженных стрелковых пистолета, нацеленных на две головы.

— На счёт «три», — сказал Мантикор странным блаженным голосом. Кажется, он так давно представлял себе этот момент, что теперь пребывал в океане эйфории.

Аластор был так бесконечно близок к нему. Ведь как он раньше жаждал найти его, пытался высмотреть в толпе… но никогда не думал, что их встреча способна вылиться в подобный фарс. Его одичавшие глаза смотрели прямо в глаза Аластора, а где-то глубоко внутри них трепетало сумасшедшее удовольствие. Трёхглавый демонический пёс и свирепый крылатый кот, наконец, встретились, и теперь им обоим не терпелось избавить друг друга от мук.

— Нет, — произнёс Аластор, чувствуя, как плотно дуло упирается в кожу. Говорить было сложно не только из-за него, но и из-за комка слёз в горле.

Взгляд, полный непонимания, устремился на него. Они стояли так близко, что Аластор мог слышать взволнованные спазмы дыхания Мантикора. Тугие густые брови изумлённо взвились наверх, требуя объяснений.

— Сколько требуется наёмнику, чтобы убить клиента, Мантикор? — спросил Аластор невозмутимым голосом.

Теперь, когда он понял, что имел в виду Аластор, Мантикор довольно заулыбался. Аластору даже показалось, что в уголках его глаз появились крошечные искры слёз.

— Цербер! Я не сомневался, что ты такой же, как я! Ведь если убийство — это искусство, то самоубийство — автопортрет. Ты прав, мы должны считать до пятнадцати, чтобы всё было правильно. — Аластор только теперь заметил, какие у него белые и ярко выраженные клыки.