Наследство от Данаи - Любовь Овсянникова

 — И когда теперь вы к нам придете? — вывел присутствующих из задумчивости резкий голос Ульяны, не понимающей возникшей паузы. — Там же написано, — показала девушка на письмо, напоминая о материной просьбе, — что вы должны у нас пожить хотя бы первые сорок дней.

— Какая бессмыслица, — вместо ответа сказала Низа, сжимая виска. — Все так неожиданно и ужасно. Девочки, все так непоправимо... О чем мы говорим? Разве сейчас это главное?

— Думаю, мама не ошиблась, сделав ставку на вас, — охладила Низино отчаяние Раисина младшая дочь. — Вы, уважаемая Низа Павловна, должны без промедления определиться, что в этой ситуации для вас главное, а что не заслуживает внимания, и четко выполнять или не выполнять мамину последнюю волю. Так как?

— Извините, мои дорогие. Вы, несомненно, правы. Раскисла, как слюнявая поэтесска. Я буду готова через полчаса.

— Мы подождем, — пообещала Аксинья, взглянув на сестру и укрощая ее воинственность суровым взглядом. — Это вам, возьмите, — протянула она ключ от Раисиной квартиры. — Нам с Ульяной хватит одного. И машину берите с собой, в папином гараже поставите.

Низа Павловна спрятала ключ и кивнула, выражая согласие, что без машины ей будет неудобно, затем пошла собираться.

— Когда же похороны? — улучив момент, спросила Евгения Елисеевна о том, что ей было понятно и казалось главнейшим на ближайшие дни. Она не скрывала в своем тоне легкого осуждения дочерей за их чрезмерную деловитость, когда Раиса, может, еще теплая, ждет помощи и внимания. — Когда ее не стало?

— Не знаю, — сказала Аксинья. — Говорят, отошла во сне. В полночь к ней заходила медсестра, и мама мирно спала. А через два часа дежурный врач нашел ее уже бездыханной. А похороны будут завтра в одиннадцать. Пусть эту ночь проведет дома. Придете?

— Конечно, — пообещала Евгения Елисеевна.

— Не удивляйтесь, что мы несколько сухо держимся, — заметив растерянность тетки Евгении, объяснила Ульяна. — Теперь время такое, плакать будем после. А сейчас надо отдать последний долг и выполнить волю мамы. Она ведь на нас рассчитывала. Как вы думаете?

— Конечно, рассчитывала, — согласилась хозяйка, поджав губы.

В свое время, когда Евгении Елисеевне пришлось хоронить убитых немцами родителей, а потом одного за другим двух младших братьев, то она так плакала, что теряла сознание. И ни уговоры, ни угрозы, ни успокоения на нее не действовали. Разве могла она понять сдержанное горе, когда не за кем давать волю слезам и нервам?

3

Низа позвала на помощь своего мужа, попросив его оформить на работе очередной отпуск. Проблема была не только в том, что она боялась оставаться одна в квартире, откуда недавно вынесли покойницу. В конце концов к ней на ночь могла бы приходить Евгения Елисеевна. Но ей добавляло неуверенности то, что она должна была за отведенные Раисой сорок дней завершить начатые ею дела. Основным из них был школьный конкурс про дивгородскую старину. И тут без помощи Сергея, умеющего обеспечить крепкий тыл, Низа обойтись не могла.

После того как она предложила школьникам взяться за поиски материала о погибших в годы войны мирных дивгородцах, она автоматически стала одной из ключевых фигур конкурса. И чувствовала ответственность за его окончательные результаты не только перед памятью подруги, но и перед детьми, а также перед руководством школы, которое одобрило и анонсировало в пределах района проведение этого конкурса. Районная газета «Степная радуга» даже планировала печатать лучшие его работы, начиная с нового года, «выбив» под это дело в администрации дополнительное финансирование на приложение в четыре полосы. Как раз к этому времени истекало сорок дней со дня, когда Раиса переложила завершение своих дел на Низу.

Надо было перечитать все сочинения, прежде чем делать их достоянием гласности, кое-что подправить, отредактировать, убрать ошибки.

Прошло девять дней, и все ритуальные обряды — поминки, молебны за упокой, панихиды, коллективные школьные мероприятия в виде дня памяти любимой учительницы — отошли в прошлое. По истечении нескольких первых дней со дня похорон Раисины дочки, суховатые и уравновешенные сначала, резко изменились. Казалось, в течение этих дней они по инерции воспринимали жизнь так, что вся суета, слезы и разговоры о смерти их не касаются, а речь идет о ком-то чужом, и вот в конце концов убедились, что это их маму положили в землю и они ее больше никогда не увидят, не встретят, не услышат.

Низе и Сергею Глебовичу они отвели свою детскую, а сами перебрались в Раисину спальню. По вечерам они закрывались там и преодолевали горе: пересматривали ее учебники и книги любимых писателей, отыскивали в них подчеркнутые места, пометки или надписи на полях (Раиса, как и Низа, с детства привыкла так читать книги) и долго обсуждали, что здесь или там привлекло мамино внимание. Часто они с кем-то общались по мобильной связи, говорили подолгу, что-то рассказывали, а потом слушали своих собеседников, а после этого громко плакали. Так продолжалось несколько дней, потом они начали успокаиваться, словно приняли в сердце правду случившегося или какое-то решение. На восьмой день, едва стемнело, девушки вышли со своей комнаты и присоединились к Низе Павловне и Сергею Глебовичу, которые сидели перед телевизором с отключенным звуком и смотрели передачи, изредка комментируя их, додумывая на свой лад увиденное.

— К вам можно присоединиться? — виноватым голосом спросила Ульяна.  — Не помешаем?

— Наконец вы выбрались из своей скорлупки, — обрадовалась Низа Павловна. — Мы тоже очень грустим по вашей маме, но замыкаться на этом настроении нельзя, так как печаль почернеет. А она должна быть светлой, ведь это хорошо, что ваша мама жила среди людей, родила вас, сделала много других полезных дел. Печаль должна отражать нашу признательность за ее жизнь и наше бережное отношение к тому миру, который она любила.

— Вот теперь вы нас успокаиваете, да? И возможно, вы говорите обычные вещи, но они, в самом деле, нужны нам сейчас, — выбирая, где сесть, сказала Аксинья. — И воспринимаются лично мной как откровение. Правда. Совсем по-новому. Это, возможно, и есть то, что называют почувствовать своей шкурой.

— Давайте я приготовлю для вас легкий ужин, — вмешался Сергей Глебович. — Уже поздно нагружаться основательно. Но перекусить под чаек беседе не помешает.

— Ой, какой ты молодец! — Низа благодарно похлопала мужа по руке, обвила его теплым взглядом. — А ты разберешься что там и как на кухне?

— Постараюсь разобраться.

— Он у меня умеет и любит стряпать, — сказала Низа Павловна, оставшись наедине с девушками. — Правда, иногда подчеркивает, что его «любовь» вынужденная, потому что я за эти дела берусь без желания, а если и принужу себя взяться, то скверно справляюсь.

— Наш папка умел только кипяток сварить, — пошутила Ульяна, но шутка из этого вышла слабоватой и она, ощутив это, сказала мрачно: — Давно уже его нет.

— Да, — подхватила разговор об отце Аксинья. — Мы были еще маленькими, когда его не стало. Мало что понимали. И правду сказать, не были так привязаны к нему, как к маме. Он жил незнакомыми и неинтересными для нас вещами — завод, электросварка, а в свободное время — друзья, рыбалка, машина. Вот мама — другая дело, ведь школа была нашим общим домом.

— А еще, конечно, потому, что мы были очень маленькими, и по своей девичьей природе больше склонялись к общению с мамой, — скорее себе, чем другим, объяснила Ульяна.

— Да, это естественно для девочек, — согласилась Низа Павловна и перевела не весьма удачно начатую тему на другую: — Расскажите мне о себе, пожалуйста, ведь я о вас ничего не знаю.

— Я закончила экономфак нашего госуниверситета, — первой откликнулась Аксинья. — На работу устроилась очень удачно, меня взяли главбухом большой украино-германской фирмы по изготовлению и продаже медицинского оборудования и инструментов. Считается, что живу в Киеве, но на самом деле большую часть времени нахожусь в Ганновере, так как там расположен наш головной офис. Часто бываю в других странах, недавно возвратилась из Швейцарии, где с группой коллег изучала современное курортно-санаторное оборудование и проводила мониторинг условий его закупки. Сейчас готовимся к подписанию нескольких соглашений по укомплектованию карпатских санаториев нашими изделиями, почему, собственно, я и спешу домой.

— Ты не замужем?

— Нет, то есть, еще нет. А теперь и не знаю, как оно будет.

— Рассказывай понятнее, — посоветовала ей сестра. — Думаешь, я поняла твое «теперь не знаю»? Вы с Генрихом поссорились?

— Не успели. Понимаете, — обратилась Аксинья ко всем, — я хочу выдержать годовой траур по маме и... — она смутилась от того, что едва не сболтнула лишнего и своевременно остановилась. Затем продолжила: — Да, по маме. А не знаю, как это устроить, как Генрих воспримет мое предложение. Ведь я не девочка, а он даже немногим старше меня, — объясняла она. — Нам обоим пора подумать о семье. Мы планировали пожениться на Рождество. А теперь...