Наследство от Данаи - Любовь Овсянникова

Течение мысли прервал топот шагов, и он снова выглянул на улицу. Во дворе показались Раисины дочки в траурных платках. Аксинья, ее старшая, как-то неестественно выставив вперед руки, держала стопку школьных тетрадей, а Ульяна, прижимая к левому боку, несла  шкатулку, ключ от которой, запрятанный в медальон, уже был у Низы. Визитерки не выглядели заплаканными или не отдохнувшими, просто ощущалось, что они спешили дождаться утра, чтобы оказаться среди живых людей, рассказать о своей потере, выполнить материны указания, заняться приличествующими случаю хлопотами и снять с себя неопределенность и бездеятельность.

— Заходите, пожалуйста, — Павел Дмитриевич широко раскрыл двери, пропуская девочек в дом, и зашел следом.

— Держитесь, мои дорогие, — сказал им, легко касаясь плеча каждой. — Все, что надо, мы сделаем.

— Ничего не надо, — вместо приветствия подавлено сказала Аксинья. — Все хлопоты школа взяла на себя.

— Мы пришли по маминому поручению, — с этими словами Ульяна показала глазами на довольно увесистую шкатулку: — Вот. Она велела передать это Низе Павловне и кое-что сказать на словах... — девушка всхлипнула, сдерживая слезы. — Позовите тетю Низу, — грубовато закончила девушка, скрывая свое состояние.

Низа и Евгения Елисеевна незаметно вышли из своих комнат в гостиную и, стоя в стороне от девочек, слушали их.

— Да вы садитесь, — суетливо приказывала хозяйка, когда показалось, что посетительницы израсходовали запасенные слова. — Не волнуйтесь, мы вам не чужие. Что это за тетради ты держишь? — спросила у Аксиньи. — Сюда, сюда, — подсовывала девушкам стулья, заметив, что они осматривают комнату в поисках удобного места.

Девушки разместились вокруг стола, и рядом с ними сел Павел Дмитриевич. Евгения Елисеевна забрала у Аксиньи тетради и положила на тумбочку трюмо, затем приблизилась к Ульяне.

— Нет... — Ульяна отклонилась от рук хозяйки и взглянула на Низу Павловну, вышедшую из своего укрытия и тоже присевшую к столу. — Мама велела передать это вам. Она сказала, вы поймете, что с ним делать. Я не знаю, что здесь. Какие-то бумаги, может, ее личный архив...

Низа Павловна встала, потянулась к Ульяне через стол, взяла шкатулку и поставила рядом со стопкой школьных сочинений.

— Да. Благодарю. Конечно, разберусь, — коротко сказала, и только теперь все заметили, что она беззвучно плакала, наклоняя голову, чтобы ее слез не видели другие. Ее глаза покраснели, а бледное лицо приобрело припухший вид.

— Дочка, доченька, — бросилась к ней Евгения Елисеевна. — Что же ты делаешь? Тебе же нельзя волноваться. Успокойся, моя дорогая, моя милая. Прошу тебя, прошу...

Она обнимала свою дочь так, будто защищала от всех несправедливостей мира, и успокаивающе гладила по спине, а сама, уткнувшись ей в плечо, зашлась безудержным, глухим плачем, отчего все ее хрупкое тело вздрагивало и трепетало, как раскрытое сердце. Павел Дмитриевич, пронявшись общими настроениями, отвернулся от присутствующих и, подавляя рвущееся наружу рыдание, часто и коротко подкашливал.

— Не плачьте, — неожиданно спокойно сказала Ульяна, не скрыв, правда, ноток растерянности. — Мама не хотела бы, чтобы по ней так горевали.

— Извините, — измененным от сильных эмоций голосом ответил Павел Дмитриевич. — Простите нас. Мы не должны не лучшим образом влиять на ваши чувства, но ваша мама была частью и нашей жизни. Мы оплакиваем свою молодость, ее лучшие годы. Мы плачем потому, что жестоко сиротеем на старости лет. Так не должно быть, — он повернулся к девочкам и благодарно улыбнулся им. — Вы умницы. Как хорошо, что вы есть на свете. 

— Да, да, — Евгения Елисеевна, справившись с отчаянием, присоединилась к мужу. — Сейчас позавтракаем. Павел, — на выходе из комнаты она позвала его, кивнув, чтобы он шел следом.

Аксинья и Ульяна не успели что-то возразить, тем более что Низа Павловна мягко прижала их руки к столу, запрещая вставать, а сама принялась выставлять из серванта чайный сервиз, мелкие тарелки и звенеть вилками и ложечками.

— Нам советуете держаться, а сами... — обратилась к ней Аксинья. — Мама словно знала, что час ее недолог. Успела побеспокоиться о своих текущих делах и об архиве, — и девушка назидательно кивнула на шкатулку.

— Ваша мама всегда была решительным и мужественным человеком. Да только бед ей довелось перенести много, — тихо согласилась Низа.

Закончив сервировать стол, она подошла к трюмо, погладила пальцами лоснящуюся поверхность шкатулки, давнее изделие ее отца. Она помнила, что шкатулка состояла из трех отделений, расположенных одно над другим. Поэтому в ней было три замка с трех сторон.

В гостиную возвратились Евгения Елисеевна и Павел Дмитриевич, они несли дымящийся кипяток, перелитый в фарфоровую емкость, растворимый кофе, заваренный в заварнике чай, сахар и большую тарелку бутербродов из домашнего печеночного паштета.

— Чем богаты... — как водится, начала хозяйка, но ей не удалось договорить.

— Мама просила, чтобы вы ее при нас открыли, — сказала в это время Ульяна. — Там сверху лежит записка, с которой мы должны быть ознакомлены.

Низа медленно достала из медальона ключик, неловкими, какими-то деревянными движениями вставила его в отверстие верхнего отделения, провернула. Щелкнул открывшийся замок, и крышка шкатулки чуть подпрыгнула вверх. Видно, что там было немало утрамбовано бумаг.

В самом деле, сверху лежал свернутый вчетверо листок с надписью на видном месте «Низе Критт». Низа взяла записку, узнав красивый почерк Раисы, не испортившийся за годы бесконечного писания планов уроков и методических разработок к ним, повертела ее, не раскрывая, и взглянула на присутствующих, а те с увлажнившимися глазами следили за ее действиями.

— Разверните и прочитайте вслух, — настоятельным тоном сказала Ульяна.

— Да... — тихо согласилась Низа Павловна.

Затем отложила нераскрытый листок и вышла из комнаты, будто не выдержав то ли ответственности за возложенную на нее миссию, то ли острого ожидания и требовательного нажима Раисиных дочек, что, казалось, обещало осложнения и разборки в случае, если что-то из написанного в записке их не устроит. Но через минуту Низа Павловна возвратилась, оказывается, она выходила за очками. На ходу она тщательно протирала их стеклышки мягким клочком замши. В конце концов взялась за письмо, начала читать:

«Низа, привет. Не удивляйся, что беспокою тебя своей последней просьбой. Я, конечно, еще не собираюсь умирать, но первые мысли о смерти уже появились. А это симптоматично. Поэтому не хочу быть застигнутой врасплох. Думаю все же, что перед последним вздохом, если к тому пойдет, успею увидеться с тобой и поговорить.

А сейчас прошу об одном — все сорок дней, пока моя душа будет находиться с вами на земле, ты должна жить в моей квартире. Знаю, что есть у тебя на это время и возможность. Дочки мои быстро разъедутся, а ты не оставляй мое жилье пустым, пусть горит свет в его окнах и ощущается присутствие живых людей в комнатах. Делай там, что хочешь, но сохраняй порядок вещей.

Дочкам прикажи долго не сокрушаться, тяжело не горевать, а заниматься своими делами. Поняла? Я завещаю тебе своих детей. Они у меня талантливые, хорошие и весьма самостоятельные, но не оставляй их без внимания, потому что тяжело жить на свете без родной души.

В этом отделении шкатулки я хранила некоторые записи, письма и памятные материалы. Можешь прочитать их. А через сорок дней открой среднее отделение. Там ты найдешь еще одно письмо и часть архива. Спустя полгода открой нижнее отделение. Там я оставлю завещание и другие официальные документы.

Принимай, подруга, эстафету. Я знаю, что ты сделаешь все, о чем я тебя прошу.

Живи долго.

Твоя строптивая подруга Раиса».

Взгляд Низы зацепился за дату письма, совпадающую с концом ее летнего отдыха у родителей после болезни. Совпадение это или нет? Кто теперь скажет...  

Низа, конечно, не могла знать, что Раиса уже тогда чувствовала себя больной, интуитивно волновалась и искала небезразличного человека, которому могла бы передать незаконченные дела. Ведь такие у каждого и всегда есть, как ни готовься к вечному покою. Затем узнала, что Низа, встретившись со школьниками, фактически одобрила ее начинание и тесно включилась в него тем, что немало рассказала детям. А главное — посоветовала собирать материалы и писать о павших на войне героях и погибших от вражеских рук дивгородцах. Раиса поняла, что в конце концов это открывает новую страницу в работе по восстановлению местной истории, расширяет ее рамки, не просто прибавляет к ней познавательности о прошлом, о людях и их обычаях, а начиняет эту работу духом патриотизма. По сути такая постановка дела должна была стать подготовкой молодежи к защите святынь своего народа от вражеских посягательств. Одобрительная реакция ее инициативы подсказала Раисе, что надо довериться именно бывшей подруге, тем более что память об их дружбе ничто не омрачало, даже наоборот, время доказало, что Низа верна юношеским идеалам и шагает по жизни, честно и бесстрашно преодолевая препятствия. Не все ей удалось, но она никогда не отступала от своей высокой морали, не пробиралась кривыми дорожками, не шла напролом. В битвах за свои достижения не обмелела душой, не скатилась в мещанство, а мужала и обогащалась интеллектуально и духовно.